Глава четвертая

Солдат

Солдата звали Джеймс Дорси, и он уронил зажигалку между сиденьем и стенкой купе. Это была зажигалка его друга Гафни. Гафни сказал, что если его убьют, то Джеймс может забрать зажигалку себе. Он так и сделал. На Сомме погибло шестьсот тысяч человек, а Джеймс остался жив. То, что осталось от его полка, было добито во втором Марнском сражении, и снова, каким‑то непостижимом образом, Джеймс выжил. После войны он устроился в Министерство иностранных дел и приехал в Индию, чтобы попробовать еще раз умереть. Возможно куда более интересным способом, нежели минометы и газ. Выбор был богатым, начиная от когтей тигра и заканчивая саблями дэкоитов*, не последнее место среди этого многообразия занимали чудо‑лихорадки с названиями экзотических цветов.

Выуживая упавшую зажигалку, Джеймс нашел дневник, застрявший между сиденьем и стеной. Он достал его. Дневник был теснен цветочным орнаментом и исписан женским почерком. «Секреты краснеющей Девы», — прочел он и улыбнулся, явив ямочки на щеках. Он не раздумывая открыл дневник, не постеснявшись посягнуть на скромность писательницы. Говоря откровенно, он ничего такого не ожидал увидеть. Он пережил свое морское путешествие в компании «рыболовной флотилии» — англичанок, спешащих в Индию в поисках мужей, и был уверен, что едва избежал участи быть одурманенным, чтобы оказаться перед алтарем. Ему казалось, что он неплохо разбирается в англичанках, проживающих в Индии, и этот дневник не таил в себе никаких открытий.

Убрав зажигалку Гафни обратно к себе в карман, Джеймс приступил к чтению.

Его улыбка дрогнула. Какое‑то время он цеплялся за мысли «этого не может быть, потому что просто этого не может быть», но затем, постепенно его скептицизм начал отступать. Книжица в самом деле хранила секреты краснеющей девы, но не те, которые он ожидал, и к тому времени, когда его поезд прибыл в Джайпур, Джеймс дважды прочитал дневник и, вопреки всем ожиданиям, оказался почти влюблен в писательницу.

Разумеется, это было нелепо. Само собой, не мог же он влюбиться просто в какой‑то почерк и повествование? Он внимательно осмотрел дневник на предмет намека на личность девушки, но безрезультатно.

Итак, он имел дело с загадкой.

Он нежно держал книгу, когда сошел с поезда и вошел в свою новую жизнь, а позже, в своей квартире, он прочитал ее в третий раз, выискивая подсказки о том, кто эта девушка. С высокой долей вероятности, можно было предположить, что она живет в Джайпуре, хотя он не был до конца уверен. В конце концов, дневник же был утерян в поезде. Ему пришло в голову, что она могла уехать. Нелепо, но эта мысль причинила ему боль. Он упрекал себя за это, ведь он ее совсем не знал.

Но это было и не совсем так. Она была здесь, в этой книге. Не ее имя, и не ее лицо, но она была здесь, и нелепо это было или нет, но похоже он по‑настоящему полюбил ее.

Если она жила в Джайпуре, то он ее найдет. Он поклялся себе в этом.

Ему не пришлось долго ждать. Всего на второй день его пребывания в городе, Джеймса пригласили на вечеринку в саду в резиденции британского представителя.

Высшие эшелоны госслужащих Индии именовались «в раю рожденные», и когда Джеймс увидел легион слуг в белых тюрбанах, несущих подносы с цветными сладостями и коктейлями среди фантастических смоковниц и цветов виноградной лозы, он начал понимать, почему. В Англии бюрократы никогда бы так не жили, как маленькие короли с обезьянами на поводках и конюшнями, полными прекрасных охотничьих лошадей. Он улыбнулся своим новым коллегам, но за улыбкой скрывал свои мысли: как эти люди умудряются так непринужденно опрокидывать в себя джин, в то время, как другие, лучшие мужи держатся за потроха обеими руками, чтобы не дать им вывалиться из тела. Его пальцы автоматически легли на зажигалку Гафни в кармане.

Все друзья детства Джеймса погибли на войне. Все до единого. Джеймс часто задавался вопросом о цепочке случайностей, которые, должно быть произошли не просто так, чтобы он оказался где он есть сейчас целый и невредимый. Когда‑то он, возможно, верил, что это дело рук Провидения, но теперь ему казалось, что благодарить Бога за его жизнь означало бы, что Бог отмахнулся от всех остальных, отбросил их, как окурки, и число им было тысячи, и это казалось отвратительным тщеславием. Джеймс Дорси не ценил свою жизнь. Его божеством в те дни был его величество Случай.

Он отвлекся от своих мрачных мыслей, когда услышал хриплый голос у себя за левым плечом:

— Вон та, за пианино, ее старая стерва прокляла. Чертовски забавно!

Его проклятая девушка! Первым порывом Джеймса было взглянуть на нее, но он остановил себя. Ему не нравился этот хриплый голос. Этот пошлый смешок, и ему не хотелось, чтобы первый взгляд на эту девушку последовал за указательным пальцем пошляка. Он остался неподвижным, спиной к разговаривающим и пианино. Однако юноша услышал музыку и внезапно насторожился.

У него был хороший слух, и даже несмотря на шум праздной толпы, одурманенной алкоголем, жеманных смешков и откровенного гогота, он мог различить игру пианиста высочайшего уровня. И вновь, он чуть было не повернулся, но заставил себя сдержаться и продолжил слушать, представляя, как могла бы выглядеть эта девушка, мысленно визуализируя волшебство нот, срывающихся с клавиш под ее пальцами. Нежная, предположил он, но страстная. Он был уверен, что волосы у девушки темные и почему‑то решил, что у нее есть веснушки. Он улыбнулся. Прошло много времени с тех пор, как он наслаждался таким ожиданием. Последнее время он по больше части ждал, что его сердце вот‑вот перестанет биться, под смертоносные россыпи точек и тире по траншеям.

Пока ноты сонеты Шопена плыли по саду, он ждал и воображал девушку, а одновременно с этим у него за спиной, волю иным фантазиям давала ее низость сплетня.

— Проклята? — переспросил вульгарный женский голос.

— Она будет смертью всем нам, — ответил низкий, зловещий шепот. Таким шепотом дети обычно рассказывают при свечах городские легенды о призраках.

Женщина рассмеялась, а потом скептически переспросила:

— Она?

— Знаю, знаю. Не похожа она на орудие фатума, однако так оно и есть. Это случилось на ее крестинах. Старая стерва, — вдова владельца изумрудных копий, слыхали о ней? — склонилась над колыбелькой и сообщила, что та убьет всех нас… Она не будет резать нас, или отравлять наш ром, не станет подкидывать змей к нам в кровати, не будет подсылать к нам мятежников или стрелять в нас, она не воспользуется ни одним другим средством, способным убить, которое вы могли бы себе вообразить, но у нее имеется очень странное орудие для убийства. Видите ли, эта маленькая леди убьет нас… — он сделал паузу для пущего эффекта, — своим голосом.

Это не было новостью для Джеймса, который читал дневник девушки, но женщина рассмеялась.

— Голосом? Что вы имеете в виду? — спросила она.

Медленно, осторожно, чтобы фортепиано не попало в поле его зрения, Джеймс повернулся к сплетникам. Пошляком оказался белобородый молодчик, а у женщины, в жилах которой определенно текла голубая кровь, было лошадиное лицо. Они вытягивали шеи, чтобы разглядеть пианистку, и в глазах мужчины мелькнула похоть, когда он высунул кончик розового языка, чтобы облизнуть губы. Джеймс собрал всю волю в кулак, чтобы не поддаться соблазну и не проследить за похотливым взглядом белобородого.

— Проще говоря, — пустился в объяснения пошляк, — старая стерва сказала, что, когда девушка заговорит, все в пределах слышимости ее голоса, упадут замертво.

— Ха‑ха! Но, как я погляжу, вы все еще живы. Должно быть, это была хорошая шутка?! Когда она произнесла свои первые слова все вокруг вздрогнули?

— Да, наверное, так и будет. Но видишь ли, пока она не проронила ни звука.

— Что? Ни разу? Даже когда была ребенком?

— После крестин. Ни единого звука. Ни писка. Одним словом, проклятая.

Повисла зловещая тишина. Жара, казалось, будто впивалась в кожу. Пошляк опустошил свой бокал и взглядом искал добавки. Лёд заканчивался. Льда всегда не хватало. Британский руки, сжимавшие коктейли выглядели опухшими. В воздухе висел запах перезревших фруктов. Годы напролет, после возвращения этих британцев на лакомый ими остров, когда они чуяли, этот приторный запах гнили, то тут же грезили о лихорадках и безногих нищих, и грустных слонах, блуждающих по переулкам.

— И что, она не произнесла ни звука? — спросила лошадиная морда.

— Ни вздоха, ни фырканья негодования, — ответила мать, присоединившаяся к ним. Она наблюдала за игрой дочери, как за обезьянкой, которую привели развлечь гостей. — Она верит в проклятие. Думаю, слуги убедили ее в этом. Она всегда шепчутся об этом. Индийцы и их вздор!

— Немного жутковато, не правда ли? — спросила лошадиная морда. Она определенно почувствовала себя неловко. Она была новичком в Индии, и обнаружила, что здесь, в этой дикой стране, странные верования умели вторгаться в чье‑то культурное недоверие, как карты в колоде, которые в любом фокусе выпадают якобы случайным образом. В Индии против здравого смысла можно было поверить в самые чудовищные вещи. — Возможно, девушка просто немая? — предположила она с надеждой.

— Возможно, — согласилась мать. В ее глазах мелькнула искорка озорства и она добавила зловещим голосом: — Кто знает. Возможно, это все правда. Если хотите узнать, то я посоветую ей спеть арию. Ее сестры разучивали «Una voce poca fa»** и она наверняка знает слова наизусть.

— Будь я проклят, — сказал ее муж, однорукий британский представитель в Джапуре, собственной персоной. — Уверен, что и слуги, и говорящие скворцы выучили эту арию наизусть. Девочки похоже теперь всю жизнь будут завывать эту чертову песню.

— Завывать? Джеральд, тише! — Она легонько ударила его по руке, и все рассмеялись. — Девушки должны быть знакомы с культурой!