Глава четвертая

Волки

Эсме теребила повязку на глазу, гадая как будет выглядеть мир, если смотреть на него новообретенным глазом: иначе, или так же как прежде, когда оба ее глаза были карими. Решив, что мать не видит, она слегка приподняла ткань и оглядела вагон. Вроде бы ничего не поменялось.

— Эсме! Не трогай! — отругала ее Мэб. Эсме тут же вернула повязку на место.

— Но люди будут думать, что с моим глазом что‑то не так, — сказала она. Красивый официант в вагоне‑ресторане уже бросал на нее любопытные взгляды.

— А с твоим глазом и правда что‑то не так, — напомнила Мэб.

— Я имела в виду, что с ним случилось что‑то мерзкое, или он… ну отсутствует. Но он даже симпатичный, как у тех собак, что ловят фрисби…

Мэб посмотрела на дочь. Она была в замешательстве, поэтому через мгновение Эсме быстро добавила:

— Разве недостаточно того, что с отрезанными волосами я выгляжу, как парень, так еще и на пирата должна походить?

— Не выглядишь ты как парень, — растеряно ответила Мэб.

— Ага, значит, как пират?

Мэб вздохнула.

— Оставь повязку в покое, дорогая. Пожалуйста.

С длинными или остриженными волосами, Эсме не была похожа на мальчика, и Мэб разумеется тоже. Когда они спешили на вокзал, вооружившись футлярами, то привлекли ровно столько же внимания, сколько в любой другой обычный день, когда их волосы были длиной до колен и колыхались на ветру подобно полотнищу красного шелка. Торговец фруктов, как оказалось в душе поэт, как‑то раз сказал им, что они похожи на дриад. И сейчас они тоже были похожи на дриад, которые просто устали от того, что их волосы цепляются за кусты ежевики и отрезали их одним махом, полоснув по ним ножом.

— Мама, что они со мной сделали? — спросила Эсме. — Они это сделали и с тобой?

— Нет, — ответила Мэб. Слово вышло хлестким, как щелчок пальцами. Эсме удивленно моргнула, глядя на мать. Обычно она была такой терпеливой, а голос был таким мягким. — Они сделали со мной не это. Я не видела такого раньше. Когда Королева входила… в меня…ей нравилось смотреть на мир моими глазами… как будто она была мной, так что я знаю, что мои глаза не изменили цвет, и его тоже…. — она умолкла, упустив взгляд в пол.

— Что? Кого? — спросила Эсме.

Но Мэб не ответила. Она на мгновение сжала губы, но потом все же продолжила:

— У их шпионов тоже нет таких глаз. У них только один глаз, а другой Королева хранит у себя в табернакле*. Только у Друджа такие глаза.

— Но я же не одна из них! — воскликнула Эсме. Внезапно ее поразила ужасающая мысль. Она никогда не спрашивала о своем отце. Она никогда не спрашивала ни о чем, что было с ним связано. Теперь она поняла, что боялась узнать, что лежит в основе кошмаров ее матери. Ей совершенно не хотелось быть частью истории, которая провоцировала подобные крики. Но она была частью этой истории. Ей каким‑то чудом все же удалось пересилить себя и спросить:

— Мой… отец не был одним из них, да?

Мэб вздрогнула.

— Нет, дорогая, нет. Друджи не размножаются.

— Надо же. — Эсме вздохнула с облегчением. — Тогда, кто мой отец?

Мать колебалась, но все же решилась рассказать.

— Он был просто парнем, когда я была девушкой, не на много старше тебя нынешней. Королева выбрала его для меня за цвет волос, — проговорила она медленно.

— И какого цвета они были?

— Точно такой же как у меня, и у тебя. У нее ушло несколько месяцев на его поиски. Она привезла его на личных санях. Тогда я ничего не знала о мире вне леса, но теперь я знаю, что он был русским. Его звали Аркадий. — Она смотрела куда‑то вдаль, предаваясь воспоминаниям.

Эсме спросила:

— Он был милым?

— Милым? — Мэб тихо хохтнула. — Поначалу нет. Он ненавидел меня, как он ненавидел их. Он не понимал что я такое; да и я тоже. Он был первым человеком в моей жизни. В первый раз, когда я прикоснулась к нему и почувствовала, что его плоть теплая, как моя, а не холодная, как у них, я не могу этого объяснить, моя дорогая, но это был первый раз, когда я поняла, что я настоящая. Он не был милым сначала, но с чего бы ему быть таковым? Его выкрали! Но со временем между нами возникла нежность.

Эсме во все глаза уставилась на мать. Она потеряла дар речи на какое‑то время. Ей столько хотелось расспросить, но она не знала с чего начать.

— Мама, что ты имеешь в виду, кем ты была? О чем ты?

Но Мэб покачала головой и уставилась в окно.

— Хватит о них, дорогая. Прошу.

— Но что насчет моего отца? Аркадия. Что с ним случилось?

Продолжая глядеть в окно, Мэб прошептала:

— Я не знаю. Не знаю, что они с ним сделали потом.

Слово «потом» повисло меж ними тяжелым бременем, и Эсме пожалела, что спросила. Одно только это слово сумело вызвать в воображении целую вселенную не облеченных в слова возможностей.

— Может быть, он сбежал, — сказала она. — Ты же сбежала.

— Да, но я не смогла бы сделать это в одиночку. Мне помогли.

— Кто?

— Один из них. Это был Накстуру — так у них волки называются. Значит, ночной. Это высшая каста Друджу.

— Почему он помог тебе?

— Нам, дорогая. Он помог нам, и я не знаю почему. А теперь ешь свой суп. Нам предстоит долгий путь. Тебе понадобятся все силы.

Эсме нахмурилась.

— А ты? Ты ничего не съела.

Мэб медленно водила ложкой в супе по кругу, но теперь, после слов дочери она поднесла ложку ко рту и сделала маленький глоток.

— Вот, — сказала она.

И медленно, молча, они продолжили есть суп, даже не чувствуя его вкуса.

— Мама, — произнесла Эсме, когда красивый официант унес их тарелки. — А ты не думаешь, что волки могли последовать за нами через туннель?

— Мы должны были выиграть немного времени, — ответила Мэб. — Они охотятся только по ночам. Они черпают энергию из луны и сильнее всего они, когда луна нарастающая.

— Но сейчас она не нарастает, — сказала Эсме. — Она почти в апогее.

Она всю жизни рисовала фазы луны и теперь поняла для чего.

— Для нас это хорошо. Значит, они будут не столь сильны.

Эсме откуда‑то знала, что не имеет значения насколько будут сильны волки, и этого будет довольно. Она видела почти наяву, как они выпрыгивают из темноты, впиваясь в них желтыми клыками. И еще она откуда‑то знала, что они не остановятся, пока не отыщут их, и гадала, почему ей больше не страшно от этого.

— Чего они хотят? — спросила она тихо.

Мэб только улыбнулась ей и потянулась к ее руке. Но даже если она знала, чего они хотят, а по страху в ее глазах Эсме видела, что мать знала, она не собиралась говорить.

Поезд мчался дальше, вынырнув из подводного туннеля на французские равнины. Вскоре они прибыли в Париж и пересели на поезд до Марселя, где Мэб рассчитывала сесть на корабль, плывущего в Африку или на Канарские острова, а возможно и на лодку, которая никогда не пристанет к другому берегу, а будет просто плыть и плыть, а потому волки их никогда не достанут. Но когда они добрались до порта в Марселе, то узнали, что следующий пассажирский корабль отправится в путь только на рассвете. Место назначения: Тунис.

Подступала ночь.

Мэб знала, что там в Лондоне в темных укромных уголках вот‑вот должны проснуться охотники. Спали они, наверное, в своих человеческих ипостасях, как они обычно делали в Тэджбеле. Ерезав и Исвант наверняка среди тех охотников, фавориты Королевы. Они походили на животных, и неважно какая ипостась у них была: волка, человека или вороны. Они создавали злобных воронов и выбирали человеческие глаза только для того, чтобы смотреть на них. Да и Королева собственной персоной будет, не волком, но женщиной. Она может оседлать одного из своих волков, впившись длинными пальцами в загривок животного. Мэб содрогнулась, представив Королеву верхом на одном из своих массивных черных зверей. Она знала, что охотники не смогут добраться до Марселя в одночасье, у них есть еще время, но вид восходящей луны вызвал в ее душе панику.

— Пойдем, — сказала мать, схватив Эсме за руку.

Они нашли отель и сняли номер под самой крышей, на чердаке. В номере имелось круглое окошко с видом на гавань и одна большая кровать. Мэб и Эсме кое‑как устроились на ней. Было очень тесно. Они сожгли любовный роман, который кто‑то оставил в номере и рассыпали пепел вокруг кровати, оставив немного в пригоршне кулаков и на коленях, прикрытых ночной сорочкой, готовые в любой момент сбросить его.

— Пепел сжигает их, — сказала Мэб Эсме.

— Почему? — спросила Эсме, глядя на свои испачканные пальцы. Она обнаружила, что ей неприятно чувствовать пепел на коже.

— Не знаю. Они ненавидят огонь. Пока я не ушла от них, не знала, что такое огонь.

Они умолкли. И долгое время молчали, прислушиваясь.

В итоге Эсме уснула и ей грезилась луна в обрамлении круглой каменной рамы окна, и ложе из меха, и раскрывающиеся серебренные веки, обнажившие настоящие глаза, липкие, налитые кровью. Ей снилось, как к ее губам прижимались теплые губы, и на вкус они были как речная вода, и увидела снежинки, застрявшие в длинных темных волосах. Она проснулась и вслушалась в темноту, но не услышала никакого воя волков, только шум города.

Мэб не спала всю ночь, а ее глаза были стеклянными от усталости.

— Пора уходить, — сказала она.

Занимался рассвет. Рванное кружево тьмы все еще висело над городом, словно ночь, подобно мрачной невесте силком тащила себя к горизонту, замыкая призрачный свадебный картеж. Они поспешили по коротким кварталам к набережной и слились с горсткой пассажиров, ожидавших посадки на корабль. Минуты тянулись, а рассвет все набирал силу, отвоевывая неба себе все больше и больше, пока Мэб и Эсме не начали верить, что им удастся сбежать.

Первое завывание, исходило откуда‑то издалека, жуткий звук, который мог быть чем угодно: сиреной или убитой горем женщиной. Но Мэб с Эсме знали, что это нечто совершенно иное. Они чувствовали это своими позвоночниками и душами. Они закружились, вслушиваясь, вглядываясь, в поисках источника. Следующий вой раздался ближе, а последующий еще ближе.

— Мама, они приближаются! — крикнула Эсме, и Мэб услышала в ее голосе волнение. Их лица раскраснелись.