— Я больше не увлекаюсь этим.

— Почему я должна тебе верить?

— Потому что это правда, — он сует левую руку в карман, чтобы что-то достать. Она отражает свет парковки, когда Джонатан держит ее на ладони — бронзовая монета, не больше четвертака.

Монетка трезвости.

Я не знаю, что сказать. Все затихает на мгновение. Мои кончики пальцев касаются его, когда я беру монетку. Метал твердый, на лицевой стороне выгравирован треугольник, римская I в центре с надписью «выздоровление» внизу.

Один год трезвости.

— Люди говорят, что ты был в баре на прошлой неделе.

— Это не значит, что я пил. Хотел, но не стал. Я не пил, — делает паузу, его голос тише на это раз. — Я не могу.

Хочу верить ему.

Я бы хотела.

Когда-то верила всему, что говорил этот мужчина, но сложно поверить в его слова после всего, через что мы прошли.

— Тогда почему ты на меня не смотришь? — спрашиваю. — Ты говоришь это, хочешь, чтобы я поверила, тем не менее, даже не смотришь мне в глаза.

— Потому что я все испортил в отношениях с тобой, — признается. — Знаешь, как сложно встретиться с тобой лицом к лицу? Знаю, что ничего не изменит того, что я натворил, но мне нужно, чтобы ты понимала, как я сожалею.

Сожалеет.

Он извиняется не в первый раз. Он делает это каждый раз. Но все те разы он был в плохом состоянии, но я не уверена, что сейчас все наоборот, потому что монетка трезвости, возможно, и находится в моих руках, но его взгляд все еще не встречается с моим.

— Я сожалею, что причинил тебе боль, — продолжает Джонатан. — Сожалею обо всем, что натворил, и что привело нас к этому. И я пойму, если ты меня ненавидишь. Не стану обвинять. Но мне просто нужно тебе сказать... Нужно сказать... что даже когда я был в полной заднице, я не переставал тебя любить.

Эти слова выбивают воздух из моих легких. Сжимаю руки в кулаки, бронзовая монетка впивается в мою ладонь.

— Я не жду, что ты в это поверишь, — он слезает с моей машины, его взгляд, наконец-то, встречается с моим, и его глаза ярко-голубые и такие ясные, но через пару секунд они снова возвращаются к земле.

— Но смысл не в этом. Смысл в том, что я не идеален, но стараюсь изо всех сил. Я ни хрена не знаю о том, как быть отцом, но надеюсь, что ты дашь мне шанс. Завтра... послезавтра... хоть когда... я буду здесь.

Он начинает уходить, как будто уже все сказал, и ему больше нечего предложить.

— Джонатан, — кричу. — Твоя монетка.

— Оставь ее себе.

— Что?

— Я знаю, как у меня дела. Я не нуждаюсь в этом жетоне. А ты, возможно.

Я пялюсь на монетку в свете лучей парковки. Не знаю, что думать. Не знаю, что сказать. Не знаю, куда он направляется и на сколько собирается остаться.

В этот момент я почти ничего не понимаю, кроме того, что он здесь, передо мной, говорит мне все, что заслужила услышать годы назад. И я позволяю ему уйти, будто это ничего не значит.

— Джонатан, — снова кричу.

Он останавливается и смотрит на меня через плечо.

— Я, эм... Я рада, что ты в порядке, — признаю. — Видела репортаж о несчастном случае, о том, что ты сделал — помог этой девочке, и я просто... рада, что ты в порядке.

Его губы растягиваются в небольшой улыбке, которая наполнена печалью.

— Я собираюсь задержаться на какое-то время, залечь на дно в городе. Я остановился в «Ландинг Инн».

— У миссис Маклески? — удивляюсь. — Она поселила тебя у себя?

Он издает смешок.

— Она не в восторге насчет этого, но мне нужно что-то приватное. Пришлось сделать очень убедительный и чертовски секретный депозит, чтобы она согласилась.

— Боюсь, что так и есть, — соглашаюсь, представляя выражение лица этой женщины, когда он явился, ища убежище.

— Так вот, где я буду, — говорит он. — Если ты будешь меня искать.

Он не ждет ответа, уходя, прихрамывая. От моей работы до места его жилья почти миля пути. Воспоминания о голосе моей матери нахлынывают на меня, ангел на моем плече говорит, что я должна предложить его подвезти, но вместо этого слушаю дьявола, который звучит как мой отец, говоря: «Никогда не садись в машину с незнакомцем».

Я все еще не уверена, кто он сейчас.

Мэдди уже спит, растянувшись на спине на диване, когда я приезжаю в дом отца. Папа сидит за кухонным столом, попивая кофе без кофеина. Он поднимает голову, когда вхожу, осматривает меня, пока сажусь на стул.

Карандаши и листы бумаги разбросаны по столу, конверт лежит по центру, на котором написано «Бризо» ярко-красным. Обратный адрес: Мэдди у дедули. Конверт не запечатан, но я вижу, что она пыталась: штамп изогнут в другую сторону.

Беру конверт и вытаскиваю сложенный листок, разглядывая. Это открытка в стиле «поправляйся», слова написаны сверху, и нахмуренный Бризо под ними. Она нарисовала себя рядом с ним, улыбающуюся, протягивая ему что-то, напоминающее букет желтых цветов, а ниже короткое сообщение:

«Я видела, что с тобой произошел несчастный случай. Ты должен поправиться! И должен вернуться, потому что мама говорит, что никто не пропадает навсегда. Это сделает тебя счастливее и меня тоже. Люблю тебя. Мэдди».

Вздохнув, складываю листок, засовывая его в конверт и кладя тот на стол. Папа наблюдает за мной, все еще попивая кофе. Ждет, что я откроюсь. Он, вероятно, провел весь вечер, помогая Мэдди с этим, говоря ей, как пишутся слова.

— Джонатан приходил сегодня, — говорю. — Хотел поговорить.

— А ты?

Засовываю руку в карман за монеткой, которую Джонатан дал мне, скользя ею по столу к отцу. Он поднимает монету, присвистнув, странное выражение мелькает на его лице, когда он встает. Гордость. Это, скорее всего, не должно меня поражать. Я не должна удивляться насчет этого, но ничего не могу поделать.

Перемещаясь по кухне, папа кладет чашку в раковину, прежде чем прислоняется к столешнице, пялясь на монетку. Недалеко от того места, где он стоит, на крючке висит связка ключей, похожая монетка прикреплена к ним, переделанная в брелок. Двадцать лет трезвости.

Первые годы моей жизни отец боролся с алкоголизмом. У меня смутные воспоминания того времени. Он прошел реабилитацию, прежде чем стало слишком поздно быть отцом, как он всегда говорил, и я знаю, что именно об этом он думает сейчас.

— Ты снова выглядишь потерянной, детка, — говорит папа, когда я начинаю убирать беспорядок, засовываю карандаши обратно в коробку.

— Я так себя и чувствую, — признаю.

Он не предлагает мне совет. Я никогда не была любителем их слушать, если бы воспользовалась его советом год назад, то не оказалась бы в этой ситуации. Но не сожалею, несмотря ни на то, и он это знает. Независимо от того, что случилось, Мэдди появилась на свет, и она стоит любой секунды боли.

— Все мы делаем то, что должны, — говорит отец, располагая монету на столе передо мной. — Я иду спать.

— Спасибо, — благодарю. — Что приглядываешь за Мэдди.

— В любое время, — говорит он. — Мои девочки — мое все. У меня нет другого выбора.

Есть одна особенность папарацци — они повсюду. Аэропорты, магазины, сидят снаружи зданий, скрываются вокруг отеля, чтобы сделать удачный кадр. Я ловил их, когда они взбирались по дереву, чтобы заглянуть в окно, и рылись в мусоре. Для чего? Кто знает? Но факт из жизни кого-то вроде меня — они всегда рядом, всегда наблюдают, и в девяти случаях из десяти, черт побери, имеют дурные намерения.

Я нахожусь в Беннетт-Ландинг уже двадцать четыре часа. Впервые за долгое время я провел целый день, не попав в их засаду. Но когда прохожу порог «Ландинг Инн» после десяти вечера, меня посещает интуитивное чувство, что за мной наблюдают.

Осматривая фойе, я вижу, как миссис Маклески выходит из кухни. На лице суровое выражение, направленное на меня.

— Мистер Каннингем.