— По колени погряз в этих чертовых украшениях. Даже не спрашивайте.

Она усмехнулась, и было видно, что ей ни капельки не стыдно.

— Ну, теперь вам точно придется рассказать.

— Не заставляйте меня рассказывать.

— Вы что, и правда откажете в таком малюсеньком, всецело садистском удовольствии женщине, которая чуть не погибла в пожаре, потеряла память и не имеет финансовых средств? Всего лишь за пять дней до Рождества? Серьезно?

Вздохнув, он пнул ботинком большой пакет.

— В этот год секретарь из приемной нашей службы уволилась. Она поссорилась с финансовым директором после того, как тот ее раскритиковал. Поставив кавычки пальцами в воздухе, он сказал: «Самый ужасный шоколадный торт в мире», а она взяла, да и уволилась. Боже, благослови волонтеров.

Ее смех, определенно, не был звуком человеческого совершенства, но в ее голосе слышалась хрипотца, которая его... возбудила. Это, и еще вызов, блеснувший в ее глазах. Все так отличалось от того страха, что она испытывала прошлой ночью в машине скорой помощи.

— Никто больше не остался, кроме вас?

— Миссис Рэндольф и Женский благотворительный комитет, — он выдал это имя, выжидая какого-то знака признания. Не обнаружив ни одного, он продолжил. — Но они занимаются Ежегодным Благотворительным балом пожарных, что в канун Рождества. Теперь, когда особняка больше нет, всякий фанатеющий по Рождеству псих Пайн-Креста полон решимости этот бал устроить. Идиоты.

Он вытащил из сумки улыбающегося рождественского эльфа и увидел, как на ее лице появляется восхищенная улыбка. Он не был уверен, устраивает ли ее его глупость или представления относительно праздников, но в любом случае это не беспокоило его так, как следовало бы.

— Так значит, вы увязли, схватившись за липкий конец палочки-леденца?

Она не подразумевала это двусмысленно. Он знал это каждым уголком своей души, но определенные части его существа восприняли это именно так и увеличились дюймов на шесть. Проявляя осторожность, он поместил эльфа себе на колени.

— Ха. Ха.

«Она замужем».

Эта замужняя женщина заулыбалась такой же коварной улыбкой, как этот эльф.

— Полагаю, мне надо извиниться за то, что смеялась над вашими страданиями, но доктора говорили мне, что при травмах головы быть такой грубой допустимо.

Судя по всему, она посчитала, что болезненное выражение у него на лице от недовольства. Что-то подсказывает, что так будет проще.

— Как вы сегодня себя чувствуете? — «Вот. Направь разговор на что-то обезличенное и несексуальное».

— Определенно больно, потому что, понимаете, иначе я не была бы грубой.

— Определенно.

— Сарказм? А сарказм зачем?

— Не знаю. Просто такое ощущение.

Она смотрела на него с подозрением.

— Есть что-то, о чем мне следует знать?

— Не-а. Совсем ничего.

— Хорошо, потому что вы бы мне рассказали, так ведь?

— Определенно.

Он не думал, что она ему поверила, но у нее хватило ума, чтобы не оскорблять его за это. Юная Хлоя уже бы взорвалась, как чертова торпеда, и обзывала его лжецом. Но, очевидно, что эта новая Хлоя повзрослела и стала мудрее. И, что гораздо важнее, — была неприкосновенна.

— Завтра они меня выписывают, — объявила она.

«Ее выписывают?»

— Куда?

— Доктор Монтессано рассказал мне об отеле Бунратти, что на улице Эльм. Мне кажется, я могу остановиться там. Конечно, пока у меня не будет какое-то удостоверение личности и денег, с его оплатой могут возникнуть проблемы, но до тех пор... я как-то справлюсь.

О, да. Точно. Старая Железная Клешня Бунратти на деле была не такой уж дружелюбной в отношении «отзывчивости к незнакомцам». Даже на Рождество.

— Я могу получить для вас кое-какую помощь от города. У нас для этого есть фонд.

Да, фонд был. Он назывался текущим счетом Эрика Маршалла, но ей не обязательно об этом знать.

— Это очень великодушно с вашей стороны.

— Это город, а не я, — поправил он, потому что не хотел, чтобы она составила ложное мнение о сложившейся ситуации. Он не хотел, чтобы она подумала, что он какой-то рыцарь на белом коне, который носится по городу, снабжая деньгами девиц. Черт, это даже звучало жутко. Нет, для нее будет лучше считать, что она опирается на милость города. Кроме того, в прошлом Пайн-Крест обращался с Хлоей как с дерьмом, и казалось лишь правильным, что они выплатят компенсацию, даже если это был сам Эрик, который выделит средства для этих усилий.

Некоторое время она молчала, нервно теребя пальцами простыни. Хотел бы он знать, где то место, которому она теперь принадлежала, и того, кому она принадлежала, но Эрик понимал, что не должен вмешиваться. Плохая идея. Никудышная идея. И, конечно, эта идея лишь укрепилась, когда она подняла на него глаза, и он почувствовал, как что-то внутри него сжалось. Грыжа была бы к месту, но ему не верилось, что он настолько везучий.

— Меня это бесит, — сказала она, от чего внутри него сжалось еще сильнее. — Незнание. Сама мысль, чтобы переехать жить гостиничный номер. Особенно под Рождество. Господь свидетель, у них наверняка даже нет елки.

В Бунратти отеле была едка. У них была огромная двадцатифутовая елка, которую они ставили каждый год на День Благодарения. И множество зелени и украшений, а еще на ней не обнаружишь ни одного глупо ухмыляющегося эльфа. Для нее это было идеальным местом, и Эрик должен был бы сказать ей об этом — однако он не стал.

Пока он молчал, она подняла пульт к телевизору и включила утреннее кулинарное шоу. Эрик слушал молча, в то время как телеведущая вела аудиторию студии через тонкое искусство выпекания здоровенного пряничного домика. Хлоя стиснула губы в тонкую линию и переключила канал. На следующем канале какой-то шумный светловолосый диктор новостей в костюме с оленьими рогами вел передачу из саней, которые тянули восемь собак. Хлоя снова нажала на пульт. Теперь несколько детей дошкольного возраста пели «Джингл Беллз».

Хлоя выключила телевизор.

— Будь у меня семья, я бы это почувствовала, разве нет? Будь я матерью, я бы это почувствовала? Но я не чувствую себя матерью.

«Чувствовала ли она себя женой?» Слова застряли у него на языке, а Хлоя все продолжала ругаться, как будто это даже не было частью проблемы.

— Это полный отстой. Я не хочу оставаться в отеле. Не во время праздников. Я хочу находиться в таком месте, где есть люди и подарки и поют песни о снеге. Хочу иметь возможность испечь пряничных человечков, а если проголодаюсь, то откусывать им головы. Не хочу сидеть одна во время Рождества. Не хочу оставаться в одиночестве.

Она встретилась с ним взглядом, и ее глаза были преисполнены нужды не-дай-мне-остаться-в-одиночестве, и это был тот же взгляд, которым она смотрела на него двенадцать лет назад. Будучи юнцом, он оказался запредельной задницей, чтобы отказаться и не быть вместе с Хлоей, ему проще было считать, что ничего серьезного не было.

Однако это оказалось очень серьезно. Он провел много-много времени, запихивая эти воспоминания в глубокий мрачный шкаф, там, где одни лишь грязные секреты и перемешанные вместе подборки песен на кассетах. Господи, он был придурком. Всецело достойным фамилии Маршаллов.

«Но не в этот раз», — пообещал он себе. Он искупит грехи прошлого, подарит ей Рождество, чтобы сохранить в воспоминаниях, пока к ней не вернулась память. Прежде чем она поняла, кто она такая, и вспомнила имя мужчины, за которого вышла замуж, или прежде чем она вспомнила, что именно сделал Эрик.

Нет, на этот раз он не бросит ее, что, учитывая ее замужнее положение, по иронии судьбы делало из него еще большего болвана, чем раньше. Грех вины и похоть в представлении мужчины были жизнью в аду, а греховная похоть? Что ж, мужчины получше Эрика могут оказаться таким же болванами.

— Вы можете остаться у меня, — предложил он.

— Прошу прощения? — от неожиданности и потрясения она приподняла брови, и да, очевидно, он не единственный, у которого ум за разум зашел. Но, по крайней мере, именно она усомнилась в нем. Проклятье.

Эрик тоже притворился шокированным.

— Нет, не в том смысле. У меня много свободного места.

— Тогда почему у вас такой вид, будто у вас только что сдохла собака?

Существуют лишь два возможных варианта действий. Сказать ей правду и признаться в своих менее чем благородных намерениях, даже при том, что на самом деле это были даже не намерения, а скорее... идеи, или же вести себя как полный идиот, чтобы она поверила в то, что он не хочет, чтобы она находилась под его крышей, и это всего лишь некая чудная обязанность — «накормить голодающих, приютить бездомных», побудившая его это предложить.

Эрик выбрал золотую середину, не признаваясь и не отрицая ни свою похоть, ни свою вину. Он испустил тягостный вздох усталого мученика.

— Все нормально. Со мной все будет в порядке.

— Вы бы приняли у себя совершенно незнакомого человека?

— Я дал слово, — объяснил он, словно это делало его благородным человеком.

Ее губы напряглись в тонкую линию.

— Так вот в чем дело?! Похоже, это досадное Рождественское обещание и делает вас несчастным. Послушайте, это очень мило с вашей стороны, но я не хочу доставлять неудобства ни вам, ни вашей семье.

— Семье? — мученичество в два счета забылось, и он посмотрел на нее в полном замешательстве.

— Ну да. Дети, собаки или, может, у вас там целое семейство рыбок. Жена.

Он заметил то, как она вскользь сунула вполне определенный намек. Едва уловимый, да, однако выражение ее глаз было таким же, как у той Хлои, которую он всегда знал, — с подающими надежду соображениями, которые должны были бы уже давным-давно сойти на нет. Его пульс зашкаливал, как у человека, жившего в опасности, только разница в том, что Эрик был не таким. Он был разумным, умным. Тот, кто не бросался в горящие здания или приглашал беспомощных замужних женщин поселиться у него в доме. Кроме одной единственной женщины. Вот этой.