1.

День в Атабаеве начинается на удивление рано. По углам комнаты еще прячутся предрассветные сумерки; самое, казалось бы, время для бестревожных снов. А улица в этот ранний час уже полна голосов, тут и там торопливо хлопают ворота, будто недовольные столь ранней пробудкой, рассерженно поскрипывают калитки. Выгнав скотину, женщины охрипшими от сна голосами перекликаются через дорогу. Нагоняя уходящее стадо, бежит за своей комолой коровенкой заспавшаяся молодуха, с босых ее ног то и дело спадывают наспех воткнутые мужнины полуботинки. Без году неделя, как замужем, не до скотины в такую рань, да вот непокой: в летнюю пору пастухи спешат до солнца выгнать коров на пастьбу, чтоб успели до жары схватить сочной, росной травы. Вот и спешит молодуха, незлобиво подхлестывая комолую хворостинкой, звонко шлепают по пяткам мужнины большие полуботинки, а вслед ей — смешки соседок пополам с завистью…

Прямо под окнами Фаиной квартиры раздался звук медного рожка, заставивший ее проснуться. Откинув одеяло, спросонья испуганно села она на постели, взглянула в окно поверх низкой занавески. По тесной улочке, заполнив ее всю, неторопливо тянулось коровье стадо, на разные лады позвякивая колокольчиками. Как раз под Фаиным окном стоял паренек с длиннющим кнутом, перекинутым через правое плечо. В руке у него тускло поблескивал рожок, время от времени он подносил его к губам, и тогда раздавалось печально-призывное «тру-ту-ту-у…». Но вот стадо прошло, паренек зашагал следом, витой кнут оставил в дорожной пыли неглубокую бороздку. Улица опустела.

Прикрывая ладонью зевоту, Фаина посидела еще некоторое время, сонно поглядывая в окно, затем потянулась к тумбочке за часиками. О, времени всего-то пять часов, надо же, разбудили в такую рань! Еще раз отчаянно зевнув, она спиной с размаху откинулась на не успевшую еще расстаться с теплом подушку, блаженно вытянула ноги под одеялом. Спешить ей ни к чему: успеет в больницу к девяти — и хорошо. Можно поспать еще три часа. Целых три часа! При этой мысли Фаина крепко зажмурила глаза и, подтянув колени к самому подбородку, обхватила их руками. Ей хотелось сказать самой себе: «Фаина Ивановна, спите, пока спится, в Атабаеве все равно никто никуда не спешит». Но тут она вспомнила про Тому. Ну, конечно, она тоже еще спит в своей комнатушке за дощатой перегородкой, но сон у нее чуткий. Она уверяет, что будильник ей не нужен: если с вечера прикажет себе проснуться в семь утра, так уж будьте спокойны, ровно в семь она будет на ногах. Тома не прочь иногда прихвастнуть этим необыкновенным умением, но Фаина разуверяет ее, что ничего необыкновенного в этом нет, просто в мозжечке у нее не тормозятся какие-то дежурные центры. Даже во сне. Это же известно каждому, даже в школе проходят учение Павлова о рефлексах.

Конечно, Тома сейчас спит, но ровно в семь она проснется; на цыпочках, чтобы не потревожить Фаину, соберется, позавтракает и к восьми отправится в свою школу. Ступив за калитку, она превращается в Тамару Васильевну, преподавательницу языка и литературы Тамару Васильевну Тарасову. А сама Фаина за порогом этого дома превращается в Фаину Ивановну, врача-терапевта Фаину Ивановну Петрову. Вечером, вернувшись с работы, они снова становятся друг для друга просто Фаиной и Томой.

Спит за стенкой Тома, Томка, Тамара Васильевна Тарасова, и, наверное, видит во сне ребят из своего класса. А может, что другое. Должно быть, опять долго за полночь читала в постели. Сколько раз говорила ей Фаина, что читать в постели вредно, это отражается на зрении, а Томка лишь посмеивается себе: теперь, говорит, это мне не страшно, все равно в очках, хуже не будет. Всегда она вот так, все делает по-своему, наперекор другим. Ой, да что бы там ни было, можно поспать еще три часа, целых три часа!..

День выдался погожий, солнечный, без малейшего ветерка. Поднявшись с постели, Фаина по-привычному быстро собралась, сделала себе на керогазе глазунью (этот керогаз они купили с Томкой вскладчину), взглянула на часы и заторопилась: господи, девятый час, люди давно на работе! Некогда рассиживаться, главный врач больницы Алексей Петрович Соснов не любит, если работники запаздывают на утреннюю «линейку»-десятиминутку.

Людей на улице было мало, они тоже спешили на работу. А в городе, когда она была еще студенткой, не переставала удивляться: по утрам улицы превращались в настоящую людскую реку. Из небольших улочек и проулков выбегали ручейки и ручьи, на главной улице, которая вела к большому, вечно грохочущему заводу, они сливались в один большой поток, и если закрыть глаза и прислушаться, то шаги многих тысяч людей отдавались в ушах гулом чего-то таинственного и грозного…

Здесь, в Атабаеве, с непривычки кажется тихо, до звона в ушах. Редко когда пропылит машина или басовито пророкочет трактор. В Атабаеве всего-навсего десяток улиц, три-четыре двухэтажных каменных дома, остальные сплошь деревянные.

Каждое утро Фаина ходит на работу по Садовой улице: здесь ей ближе. Улица эта самая красивая из всех остальных, вся она обсажена высокими, раскидистыми тополями. В гущине тополевой листвы уже проступает желтизна, похоже, что деревья, как и люди, тоже седеют к концу своего лета: вот исподволь зажелтел лист, затем другой, третий… Время от времени ветер срывает их, но осень надвигается неумолимо.

При виде пока еще редких опавших листьев Фаине чуть взгрустнулось, работа в больнице представилась ей не такой уж привлекательной. Когда-то она втайне от школьных подруг мечтала летать на самолетах — пусть даже не летчицей, но все равно летать: мало ли кем можно летать на самолетах! Но мать настояла на своем: «Учись на врача, доченька. Выше врача и назвать больше некого. Будь человек хоть самым большим начальником, а заболеет — врачей не минует. Все здоровы, покуда молоды…». Так по настоянию матери Фаина поступила в медицинский, проучилась в городе пять лет, получила диплом, комиссия по распределению направила ее сюда, в Атабаево. Работа как работа: приходят на прием люди, жалуются на свои болезни, с надеждой засматривают в глаза врачу. А она каждому задает одни и те же вопросы, заполняет карточку: фамилия, имя, отчество, место работы, рождения, возраст, жалобы, давность заболевания… На первых порах она принялась было все делать так, как их учили в институте. На одного больного у нее уходило по полчаса, а то и больше, а в это время хирург Световидов, который вел прием в соседнем кабинете, успевал принять втрое больше людей. Как-то однажды он с усмешкой заметил ей:

— Фаина Ивановна, заниматься психотерапией в наших условиях — слишком большая роскошь. Вы не успеете осмотреть и трети записавшихся к вам на прием. Кому нужно подобное подвижничество? Они не оценят ваших стараний… Заметьте себе: наши больные вполне удовлетворяются порошками и таблетками, им этого достаточно. Психотерапия не для них, они пока не дошли до нее…

Фаина прислушалась к словам молодого хирурга, не стала столь подолгу задерживать каждого больного, вскоре сама заметила, что они и не жалуются и уходят довольные, если пропишешь им простые таблетки и порошочки. Но когда очередной больной со словами благодарности выходил из ее кабинета, ей почему-то становилось неловко: было похоже, что она в чем-то обманывает и себя, и этих людей, с надеждой заглядывающих ей в глаза… Господи, неужели всю жизнь ей придется по утрам спешить на «линейку», выслушивать, осматривать больных, выписывать рецепты? Бросив все свои дела, бегать на срочные вызовы, ассистировать при ночных операциях?

Встречные прохожие, завидев Фаину Ивановну, здоровались с ней первыми, она торопливо кивала им головой, хотя многих и не знала. Вероятно, когда-то были у нее на приеме, где же ей всех запомнить? Ведь бывают дни, когда она осматривает по сорок-пятьдесят человек, к концу дня так устает, что все больные становятся на одно лицо.

А однажды ей пришлось по этой самой улице пройти вместе с главным врачом. Соснов сам со всеми заговаривал, Фаина Ивановна отходила чуть в сторонку и терпеливо ждала, пока старый врач закончит беседу с каким-нибудь бородатым мужиком или древней старушкой. Это вызывало в ней досаду: как будто эти люди и впрямь могли сообщить врачу что-то важное! Об этой привычке главного врача хирург Световидов однажды со своей обычной усмешкой заметил: «Ничего удивительного. Каждый по-своему зарабатывает себе авторитет среди масс! Наш главврач — неисправимый демократ, играет под любовь к простому народу…» Тогда же Фаина Ивановна подумала про себя, что молодой хирург, как всегда, очень верно подметил характер Соснова. Оно и понятно: Георгий Ильич работает в Атабаевской больнице пятый год, за это время он успел изучить характер главного врача.

Пройдя по Садовой улице до конца, Фаина свернула на Октябрьскую, отсюда до больницы уже близко. За небольшой речушкой, которая дала свое название селу, меж высоких сосен поблескивают широкие окна больничных корпусов. С толком выбрали место строители: здесь всегда тишина, воздух чистый, больным хорошо. Одно плохо: работникам каждый день приходится мерить ногами почти два километра туда и обратно. В сухую погоду еще туда-сюда, а в осеннюю слякоть или весной, в распутицу — без резиновых сапогов ни шагу.

Фаина машинально взглянула на часы: оставалось еще восемь минут до начала «линейки». Всякий раз, переходя мостик через Атабайку, она смотрит на часы, и каждый раз само собой получается, что до начала врачебной «линейки» остается восемь минут. «Привыкла, — с грустью подумала она. — Привыкла, будто сто лет живу в этом Атабаеве».

В воротах, у входа на больничную территорию, ее нагнала зубной врач Лариса Михайловна. Эта молодящаяся женщина почему-то обращалась к Фаине со скрытой издевкой в голосе, во всяком случае, Фаина это чувствовала. Непонятно, чего добивается от нее Преображенская. Вечно она так: с ужимочками, с какими-то намеками, с ухмылочкой… Фаина невзлюбила ее с первого дня. Можно подумать, что Преображенская злится за что-то на всех людей, ищет, чтобы сделать им больно.