Гриша вынул из портфеля тяжелый сверток.

— Подарок? — Коля принял. Разворошил бумагу, вытянул инструмент, подержал перед лицом. Погонял губку по вороненой штанге с делениями, пальцем провел по плоской измерительной поверхности. Без шума положил инструмент на пластик стола, высвободил из бумаги второй инструмент. Спросил: — Этим — толщину бандажа?.. А тем — толщину гребня? Гляди-ко, помню, хотя с этими штуками я лазил под электровозы… Это сколько же лет прошло?

— Вот эти штуки тебе будут вместо антабуса.

Сузив глаза и глядя за Гришино плечо, Коля отхлебнул из стакана.

— Выходит, — сказал он затем, — выходит, напрасно я тридцать лет ноги бил?

— Ты заслуженный мастер спорта. Чемпион СССР, чемпион Европы. Все в прошлом. Сегодня ты старый парень. Пьяница. — Гриша сказал «старой», «пьяниса», так они говорили в детстве. — На работу не берут. Сорок шесть лет. Ни тпрутьки ни кутьки, летучий отряд с чемоданом. Всякий милиционер может прищемить тебе хвост. Нос воротишь от депо, я-де там начинал парнишкой — а захочешь взять там, где положил тридцать лет назад, — не дадут. — Гриша достал листок. — Вот выписал сегодня из инструкции… «Замеры проката толщины бандажей и их гребней… Замеры должны производиться лицом, назначенным начальником депо после предварительного испытания в знании настоящей инструкции. Притом начальники депо, их заместители, а также приемщики обязаны периодически лично производить контрольные обмеры колесных пар. Испытание лиц, назначенных для замеров колесных пар, необходимо производить комиссией в составе начальника депо и помощника ревизора отделения дороги по безопасности движения поездов по локомотивному хозяйству».

Коля завернул инструменты, пододвинул сверток Грише. Допил вино, поднялся. Идти ему, знал Гриша, некуда, его старый двухэтажный дом на Красной Пресне собрались ломать, жильцов выселили, один Коля не получил ордер по той причине, что не мог получить справки с места работы — полтора года назад его уволили с должности тренера в детской спортивной школе.

— Написал Лохматый рассказ, — сказал Гриша, медля уходить. — Там за хитниками гонится парень… бежит четыре дня и четыре ночи. С тебя списал, говорит.

— Муть разводит, — равнодушно отозвался Коля. — Вообще-то у тебя как?

— Что-то туго пошло, Коля… Стареем, что ли… Ну да, невзгодушки работника укрепляют. Буду сидеть, пока не сшибут.

Они вышли из стекляшки. Еще не поздно было, гудела Люблинская улица.

— Ты моего деда-то помнишь? На покос с ним ездили, ты еще бидон с квасом опрокинул? Дедко говорил: ребяты, хочите есть досыта, работайте до слез. В Москве этот же закон правит.

— В какой Москве? В этой? — Коля указал на ту сторону улицы, где лежал бетонный параллелепипед бассейна. — В этой? — Он махнул вослед потоку машин, в угарных ветрах утекающему в глубь улицы, где темнел купол Ждановского рынка.

— Ты вспомни, Коля. Приплыли мы сюда на «Весте» ребятишками, город открытый, а поди в него войди. Увидели проходную, рабочих, — о, годится, дорога нам известная… выросли-то между депо и заводом. Тут было замахнулись проходную перенести, спрямляли забор. Так я не дал.

Коля стал было совать сверток, Гриша увернулся, сел в машину. Отъехали. Гриша попросил попридержать машину. Видел — Коля впихнул сверток в урну и пошел к метро.

Гриша выждал, сходил за свертком и уложил его обратно в портфель.

На другой день Гриша, предупредив о себе звонком отдел надежности, спустился к ним на первый этаж. Пять столов, тумбочка с телефонами. Прошел в угол, по-хозяйски сел за Ленин стол. Леня перебрался к дверям.

— Все были на съезде в прошлый четверг? — спросил Гриша. — Не шибко-то я был гостеприимен… Ну, что делать-то? Стенограмма одного съезда повторяет стенограмму другого. Все тщатся, обещают… Как у нас в Уваровске старухи говорят: сулят-то по-годному, а исполнение дурацкое. Так вот, ездил вчера к начальству. Просил закрепить за нашим заводом депо или дороги. Закрепите и оставьте. Иначе мы горим по себестоимости… Допустим, киевляне или там тбилисцы… сделали на своей дороге капитальный ремонт электровозу, а после пригоняют к нам в средний ремонт, и все сыпется… Выполняем объем капитального, деньги получаем как за средний. Депо стараются после ремонта на своих дорогах присылать локомотивы нам. Потому что мы Москва, вот что ответили в главке. Потому что мы да Перовский завод делаем лучше всех в стране. Держаться в первых трудно. Каждая пара рук на счету. Составляются списки на покос.

— Уже составили, — сказала немолодая женщина с короткой стрижкой. — Нас посылают всем отделом.

— Была бы у вас на лицах написана вера в свой день, вас бы не записали в косцы. Вера, что станете предохранителем, что ли… Эту штучку вынешь — и стоп машина.

— Нас пятеро, Григорий Иванович, — сказала женщина с короткой стрижкой. Она сдернула со спинки стула кофточку, надела, захватила ворот в кулачок. — Задачи неохватные. Сбор, учет, анализ, информации об отказах и неисправностях, выявленных при всех видах внутризаводских испытаний и в период гарантийного пробега после ремонта. Разработка рекомендаций по устранению причин рекламаций. Мы должны собирать информацию об износе отдельных базовых узлов. Разрабатывать совместно с другими подразделениями мероприятия по совершенствованию методов ремонта и контроля по качеству.

— Даже если я все это запомню по пунктам и повторю парторгу, все одно из списка на сенокос вас не вычеркнут, — сказал Гриша. — Ваш день — придет?

— Был наш день, — сказал старичина, бывший начальник цеха, посидевший на пенсии лет пять и вернувшийся на завод. — До войны я сам видел, как трехвагонная секция СД наскочила на паровоз. Т-ту, сдала и уехала, а «овечка» расшиблена. У СД была мощная хребтовая балка. А после войны умные стали, модернизировали СД. Бронь сделали тоньше, хребтовые балки убрали. Нагрузка легла на коробку, получились Р-1. Была надежная секция эта СД, бегали с тридцатых годов, недавно сошла. Говорят, в Сибири где-то еще бегает. Делали бы прочнее, не нужны бы мы были со своими формами, отчетами в главк, в райком партии… методики, коэффициенты выполнения плана по представлению изделий к аттестации, на ВКК, по снижению выпуска продукции второй категории качества.

— Коэффициент снижения потерь от рекламаций, от заводского брака, — подсказала пожилая женщина. Она по-прежнему зябко втягивала голову в плечи.

— И чего же? — старик поднял свою большую руку. Загибал пальцы. — Бронь стали делать тоньше. Два миллиметра. Пренебрегали антикоррозийными покрытиями. Обвязочные треугольники проржавеют. Стойки кузовные, угольники, пол под тамбурами — все ржавеет. Мы меняем, за всем ли можем уследить? Кузова в большинстве случаев отслужили. Латаем без конца. Свариваем… листы привариваем. Нет, что говорить, ушло качество. Умели ведь. Получили английские секции «Метро-Виккерс» в тридцатых годах. Наши глядят — э-э! — англичане-то считались первейшими электротехниками.

— Что молодой инженер скажет? — Гриша спрашивал выпускника МИИТа, второй год сидевшего в отделе. Его товарищ, не получивший прибавки в окладе после рождения второго ребенка, перевелся мастером в тележечный цех.

— Вот рижский завод. Год от года меняют у своих секций узлы, конфигурации, Р-1, Р-2, Р-22, Р-2М… все это накапливается на дорогах, — парень говорил, волнуясь, — и все в ремонт. Мы не можем наладить конвейер, узлы не унифицированы. Поштучное производство в наше-то время. Латаем, склеиваем. — Он выдохнул и закончил: — Ремонт невыгоден. Надо собрать по дорогам весь набор и в переплавку. Ремонт невыгоден.

— Прав у нас нет, — дождался своей очереди худой человек. Стекла его очков зло блестели. Прежде, до Лени, он заведовал отделом надежности. — Без прав нам не стать предохранителем, этой штучкой, чтобы — стоп, машина!

— Права появятся, когда появятся мысли. Я вам обещаю. Мысли нужны. Грузопотоки растут, города растут. При конструировании тяговый редуктор на Р-2 удовлетворял нас. Теперь, при увеличении скоростей, пробегов, сокращении интервалов движения, редуктор оказывается плох. Деповские плачут. Вот тут с вас спрос. Надо переходить на новые дефектоскопы, нынешние не берут микротрещин. В результате — излом шейки вала малой шестерни. Я бы за вас подумал, да некогда.

— Выходит, мы все на сенокос?

— Ветеран не поедет, — сказал Гриша, уходя.

Поздно вечером ему позвонил Леня. Сообщил: умер маринист.

— Агриколы нет. Пусто на вершине, и ветер овевает макушку. Теперь я сам себе Агрикола. Отдаюсь на волю инстинктов. Какой первый инстинкт?

— Трудовой, — ответил Гриша.

— Воли! — зычно ответил Леня. — Первый наш инстинкт — воли, свободы!

— Даже бог несвободен, — сказал Гриша. — Боялся одиночества, создал людей. А где заботы, какая там свобода?

— Это я слышал. Повторяешься.

— Потому что ты повторяешься в своем вопросе.

— Хорошо, пусть так. Свободы у взрослого человека нет. Но есть процесс освобождения. А процесс этот есть движение.