— Капитан, дай гудок! — кричал Вася, подводил «Весту» под борт теплохода, вот он, тронь!.. Весело, страшно! — Дай гудок, холера!

Давали гудок, сробев: одно касание бортов — и «Весту» перевернет. Бывало, теплоход или самоходка прибавляли ход, «Веста» отставала, Вася кричал что-то яростное, бил кулаком по планширу.

Саша лежал на надувном матрасе, глядел в небо. Чисто, легко дышалось, лился сияющий свет.

— Яхта впереди! — кричал Вася.

— Достанем! — кричал в ответ Саша. Может быть, те? Хрипатый капитан в тяжелых очках? Чернобородый, знающий про Москву такое, чего никогда Саше не знать?

Обгоняли яхту, там в тени паруса сидела девушка, подбородок — в смуглые блестящие колени, колечки волос вздымал ветер. Стоял парень в шортах, покачивался на ходу на крепких худых ногах.

Заночевали под звездами. Вася во сне заговорил, тревожно, виновато твердил, а чего, не разобрать. Разбуженный Саша иззябся, хотелось есть, бутерброды они доели вечером.

— Возвращаемся? — спросил Саша к середине дня.

Вася не ответил, прибавил обороты.

— Где мы?

— В Яхромском водохранилище!

Позади объявилась самоходка, Вася дал себя догнать. Вел «Весту» вблизи самоходки.

— Капитан, дай гудок! — закричал Вася. — Саша, давай разом! Прошибем ему уши, холере! Пусть приветствует нас по морскому закону, как судно. Молчит, а!.. Ухом не ведет!

— Хватит, Вася, поворачивай, — урезонивал Саша. Лицо у Васи мятое, глаза нездоровые.

— Ухом не ведет, а! Велика честь!.. — взорвался Вася. — Не боятся нас шарахнуть, нервы крепкие!.. Ка-пи-тан, дай гу-док!

— Ка-пи!.. — начал Саша, как мощный гудок оглушил его.

— Еще раз, и подольше! — прокричал Вася. — Будто адмирала приветствуешь!

Саша не пытался уговорить Васю повернуть. Сменив Васю на руле, он развернул «Весту». Вася остался равнодушен к его маневру, но стали догонять баржу с песком: этакая желтая гора на ржавой платформе. Вася потребовал руль. Получил отказ, взъярился, навалился, так что Саша увидел вблизи раздутые ноздри. Движением плеча Саша сбросил Васю в воду.

Вася, подобранный минут через пятнадцать, сидел тихо, он не обиделся, не разозлился, он погас. Валялся на матрасе, равнодушно глядел, будто кончился в нем завод. В Москву вернулись под утро, досыпали в своих машинах.

В середине недели Саша увидел Васю у проходной: большеголовый гривастый человек перебирал толстыми короткими ногами, боксировал. Неожиданно крепко ткнул Сашу кулаком в плечо. Ударил во второй раз, Саша уклонился. Вася наскакивал, целился, бил, и все в пустоту. Саша увертывался. Безуминка мелькнула в Васиных глазах. Саша подставил ладонь под удар. Вася обмяк, будто сила вышла при этом ударе, поманил Сашу и пошел к своей «Волге» цвета перванш.

В тот вечер они выменяли сильный мотор для «Весты». Отдали за него тихоходы, старый и новый, обкатанный третьего дня на канале; грузили моторы, везли, втаскивали в деревянный дом, перегороженный, будто составленный из огромных посылочных ящиков. Оказалось, что один из моторов был собственностью морского клуба, что менял Вася без спроса. Между тем на «Весте» ничего не делалось без Гриши. Про Васину самодеятельность Саша узнал в бане; по субботам команда «Весты» парилась, Сашу позвали впервые. Учился молиться и лоб расшиб, думал Саша с досадой, видно ведь, Сизов дерганый, несет его; так нет, еду с ним, таскаю моторы.

Саша завернулся в простыню, сел, искоса следил за Гришей. Тот пристраивал на заваленный подоконник веник и рукавицы. Вернулись они со второго пропарона — так вестари называли заходы в парилку.

Васю не одернули и словечком, вроде и не помнили о моторе, его похвалы приобретенному мотору встречали добродушными улыбками. А Васе хотелось слов, хотелось разговора о моторе.

— Пуск у него легкий, я сегодня гонял, мощный мотор. Конечно, не гоночный, но раза в полтора сильнее наших тихоходов. Теперь кого хочешь достанем. Прежде-то нас всяк обставлял. Никакое поражение не делает нас сильнее.

Саша глядел себе под ноги. Знал он от Лени Муругова, какая у Васи беда. Полгода назад его, вернувшегося из Парижа, он проработал там больше года, послали в Среднюю Азию создавать отрасль по переработке и хранению фруктов. Тут жизнь дала трещину. Васю уволили и выгнали из партии — жена погубила, меняла парижские шмотки на камешки. Вася вернулся в комбинат по монтажу холодильного оборудования; мастером вернулся туда, откуда два года назад провожали в Париж директором.

— Не жалуйся, всех вы прижимали на канале, чтобы вас приветствовали как доброе судно, — усмехнулся Гриша. — Опять за свое?

— «Весту» опознали? — изумился Вася. — Я ведь мелом надпись затер.

Недаром Леня с нами не поехал в субботу, подумал с унынием Саша, и тут я облажался.

— Тяжеловат мотор, признаю, — завел свое Вася. — Длинновата передача к гребному винту, да что нам при высокой трансовой доске.

— Нас не испугаешь. Помните, катались с баком набок? — засмеялся очкастый, жилистый Юрий Иванович Панов, сотрудник молодежного журнала, один из шести бежавших на «Весте» из Уваровска тридцать лет назад.

Разом заговорили, захлопали Васю по спине — вспоминали мотор, бывший на «Весте» в пятьдесят шестом году: сбоку навесили бак, на ходу черпали воду, заливали, такое вот охлаждение, встречные кричали: «На воде идете?»

Пошли воспоминания, о Васином обмене забыли.

После бани отправились к художнику-маринисту, также уваровскому — лауреату, академику живописи. Он звонил Юрию Ивановичу на неделе из больницы, сегодня выписывается, по такому случаю звал к себе.

Мариниста из больницы не отпустили, гостей встречала его жена. Туго стянутый шелком стан, благоуханные оголенные руки и высокая увядающая шея. Саша был ошеломлен зрелищем стола с метровыми серебряными подсвечниками, игрой хрусталя — графины, салатницы, блюда как бы растаяли в полной солнца комнате, а резные грани горели зелеными и красными огоньками или вдруг кололи глаз спицей луча.

Сели за стол; зазвонил электрический звонок, сидевший с краю Леня сходил открыл и вернулся с известием: Лохматый пришел.

За столом завозились, задвигали стульями. Большинство называли пришедшего писателя не по имени, не по фамилии, называли Лохматым по-свойски — по Уваровску знала его команда «Весты». Поколение Саши книг его не читало и знало его по слухам: жил такой писатель в Уваровске в давние, запредельные времена.

Писатель появился, сел напротив Саши. Свое прозвище он оправдывал: пряди в разные стороны висят, одна выставлена вперед и покачивается при движении головы. Зубов у Лохматого не хватало, отчего речь выходила невнятной, носок с дыркой, как заметил Саша при появлении Лохматого. Робеет, кусочек хлеба пристраивает на край тарелки, и хлеб падает. Прихлебай здешний, понял Саша. Терпят как земляка.

За главным блюдом — заяц, вымоченный в красном болгарском вине, гамза, состоялось окончательное примирение хозяйки дома Веры Петровны и Васи. Леня налил Васе и отошел, перекидывая с руки на руку графин с серебряной пробкой. Вера Петровна через стол рассматривала Васино лицо, состоящее из мясистых щек и мясистого подбородка. Вася поднялся, стал говорить тост за Веру Петровну и поехал вовсе не туда, как было понятно не одному Саше. Вспомнил пятидесятые и шестидесятые годы, тогда будто бы Вера Петровна не привечала Васю, считала, что он пренебрегает ее домом, ищет в Москве более выгодные знакомства, дескать, для него, студента Бауманского училища, в будущем самостоятельного руководителя, нужны знакомства в министерских домах. Сейчас Вася опровергал ее, описав завалюху в Марьиной роще, где помещался его цех по ремонту жалкого торгового оборудования.

Вера Петровна, пригубив рюмку, вставила: Васина-де женитьба тогда их примирила, молодая жена заставила признать Васины человеческие и мужские качества. За недостойного такая красавица бы не пошла. Васина жена помогала готовить стол по торжественным случаям, дамы приглашали друг друга в театр, и вовсе она Васю не отлучала, он сам погубил дружбу. Забыл о дне рождения мариниста, пренебрег ее просьбой насчет билетов на теплоход.

Подал голос Юрий Иванович, пытаясь объяснить Васину запойную в работе натуру, сказал о загруженности руководителя.

Вера Петровна, вновь легонько отхлебнув, въедливо напомнила, что у Юрия Ивановича никогда не было машины, что он вечно бежит и опаздывает. Но всякий раз изловчится, заедет к ней, между тем как Вася года с шестьдесят пятого ездит на персональной «Волге» — тогда цех покинул барак в Марьиной роще, стал комбинатом, важно расположился в новых кирпичных корпусах. Да, была обижена, призналась Вера Петровна, но при известии об отъезде Васи в Париж она переломила свою обиду, поехала к Сизовым благословлять в дорогу. Патриотка Уваровска, она видела на парижских бульварах Васину жену-красавицу. Что же оказалось? Сизовым не до нее. Она плакала, она отказалась от поездки во Францию; собиралась с маринистом в туристической группе от Академии художеств, маринист кричал, что гневлива мадам и глупа в гневе, не встретит она там Сизовых, что это в Уваровске вечером прохаживаются от старых торговых рядов до каланчи.

Ну чего они развели? Ведь все понимают, что Вера Петровна годы была влюблена в Васю. Саша глядел на остывший кусочек мяса. Заяц перед духовкой шесть часов провел в гамзе.

— Рука бойцов держать устала! — возгласил Леня.

Вася обошел стол, поцеловал руку Вере Петровне. Своей голой рукой она обхватила большую голову Васи, поцеловала в лоб.

Завозились, застучали вилками. Заяц оказался пресным и волокнистым. Саша положил себе помидоров со сметаной. Нынче он впервые ел помидоры.

Старушка-домработница заставила стол блюдами с пирожками, с хворостом; торт плыл нарядный, как фрегат. Вера Петровна внесла хрустальный сосуд, стянутый серебряным ободом.