Из-за их плеч Саша глядел на комбинат: производственный кирпичный корпус с высокими, под крышу окнами, чуть подсвеченными изнутри, из-за его угла выдвинулся белый административный корпус, охваченный черным мохнатым поясом цветников. Вон он кто, краснолицый, усмехнулся Саша, вон он кто… первый директор этого комбината Андрей Федорович Гуков, сын Федора Григорьевича. Вася Сизов второй по счету директор, а ныне прораб этого же комбината. Ночами наезжают, пьют чай с ветераном-сторожем, хмелеют от наркотической смеси воспоминаний, осуждения, «их» просчетов: «у них» сманили, «они» упустили, — и предположений о том, как могло быть, если бы один из них оставался директором.
— Прошлое не имеет значения, — сказал Саша, подойдя к машине. Просунул руку в салон, легонько нажал на клаксон.
Прошлое не имеет значения, только будущее, так дополнил Саша свои слова на шоссе, посылая «Жигуленка» вперед и с наслаждением переживая свое восхищение сильной уверенной машиной.
Спал Саша в саду на кровати с промятой сеткой. Разбудил Андрей Федорович, жар шел от него. Свекольное от воды лицо, голый, выпиравший живот, волосатые плечи осыпаны бусинами воды. Хозяин повел гостей осматривать участок.
— Тут клубника! Ландыши! — волосатой ручищей указывал под деревцо. — В лесу нарыл. Приезжайте весной понюхать.
В моем убежище такой запах ходит тучами, подумал Саша и понюхал рукав рубашки. Слава богу, ландышевый дух моего домохозяина не так въедлив, как «Шанель» Веры Петровны.
За жиденьким заборчиком шум машины, Андрей Федорович бросил гостей:
— Сын, сын, Илья приехал!
Красные «Жигули» подрулили к забору, вышел черноволосый ладный парень, за ним второй, тоже ладный, плечистый, оба в светлых брюках и легких курточках из плащевки, какие теперь носили в Москве. Саше хотелось иметь такую же, продавщицы, если он спрашивал в магазинах про курточки, глядели с любопытством или усмехались.
Андрей Федорович оттер бумагой огромную, артельную сковородку с деревянной ручкой, приготовил яичницу из двух, а то и трех десятков яиц. Сын не остался завтракать, снисходительно отвечал отцу, что они торопятся, и поглядывал на товарища, и видно было, что в отношениях они не равны, что Илья зависим от дружка, и не потому, что дружок привез его сюда на своей машине, — зависимость постоянная.
— Ну хоть с Сашей познакомься, — вдруг проявляя заполошность, Андрей Федорович забегал между Сашей и сыном, вообразив, что сыну и его дружку Саша подходит по годам и новое знакомство может удержать сына здесь.
— Илья — студент института культуры! — Андрей Федорович подталкивал Сашу к парням. — Они с Вадиком создали ансамбль «Последний шанс».
— Я вас по телевизору видел, — сказал Саша, подходя. Курточки были на зависть хороши, никаких заклепок, ни вшитых в рукава молний, опрятно, точно сшито.
— Других видели, они взяли название нашего ансамбля…
— Наш развалился, — сказал товарищ Ильи, протянул Саше руку: — Вадим.
— Почему последний шанс?
— Намек на стиль сегодняшней жизни. Каждое дело делать так, будто оно твой последний шанс, вырваться, заявить себя.
Саша покивал. Вадим ему нравился. Красный «Жигуленок» отъезжал, Андрей Федорович бежал, нагнувшись, говорил, говорил в окно, жалко, заискивающе, тряся своей большой головой.
Остывшие остатки яичницы доедал Леня Муругов, он явился голодным. Затем расстелили на траве ватное одеяло, состоящее из одних комков — под ним-то и спал Саша. Разложили документацию, чертежи.
Не всякая подробность была понятна Саше, но за разговором он следил без напряжения. Обсуждали монтаж экспериментальной теплицы для северных районов; договор с НИИ на изготовление теплицы подписал Андрей Федорович. В договор вписаны Вася и Леня — он будет приспосабливать и регулировать компьютер, следящий за температурой, влажностью и процентом углекислого газа в теплице. Было предложено Сашу также вставить в договор, дескать, в монтаже кондиционеров он маракует, сталкивался. Один Гриша знал о работе Саши в Кемерове на монтаже промышленных кондиционеров, стало быть, он-то и говорил с Васей.
— Имеется совпадение, невыгодное для меня, — продолжал Вася. — НИИ — заказчик нашего комбината. Ушац припишет мне использование служебного положения.
Ушац был преемник Васи, директор специализированного комбината холодильного оборудования. Он не хотел брать Васю на комбинат после Парижа, Вася добился через народный контроль.
— Чего робеть-то? — сказал Андрей Федорович. — Тебе деньги нужны. Две девки-невесты. Я на одного Илью работаю и загнался… Вон сейчас четыреста рублей отвалил. Он-то мне потрафил, скоро год, как живет при деде в Уваровске. Столицу бросил!
— Да, моим девкам только подавай, — безрадостно подтвердил Вася.
Замолчав, глядели на Леню. Он спал сидя, свесив кудрявую голову с зеркальцем лысинки. Он почуял тишину, очнулся и спросил:
— Какой первый инстинкт?
— Инстинкт голода, — сказал Вася.
— Продолжение рода, — сказал Андрей Федорович.
— Воли, — ответил Леня. — Воли, свободы… Бабулька, моя теща-сердечница, двадцать лет не выходит из квартиры… нынче ночью вызывали «скорую помощь»… А ведь свободна, как бог.
Отодвинувшись, Саша глядел. В глазах Васи уныние и растерянность. Годы смяли Андрея Федоровича: плечи согнуты, голова висит. Леня тоже далеко не убежит, на нем развалина-теща, бестолковая плаксивая жена, слабенькая дочь. Пока я молод — вперед, только вперед, думал Саша. У мамы сохнет рука, но ведь мама справляется.
Вернулась ночная мысль: прошлое не имеет значения, только будущее. Для успеха, думал он, для успеха нужно: напор, труд и зияющая пустота позади.
На другой день вечером Саша, сжегши немало бензина, нашел деревянный дом, куда они втащили с Васей моторы-тихоходы. Из телефона-автомата позвонил Грише, предложил себя на роль разменщика; верну наши моторы, если они еще здесь, добавил Саша, вспомнив комнатки — посылочные ящики. Гриша попросил его забыть о моторах и повесил трубку. В досаде Саша закусил губу. Опять налетел!
С хозяином кабинета, седым бровастым человеком, тогда, в пятьдесят четвертом, румяным парнем, Гриша жил в заводском общежитии. Тогда румяный парень требовал называть себя по имени-отчеству. Ныне отчество его все знали: он был заместителем министра.
— Съезд у тебя был вчера, — сказал хозяин кабинета.
На квартальные съезды, или на совет директоров, съезжались начальники депо из Закавказья, с Украины, с Урала.
— Только ни обсуждения не было, ни предложений. Живо свернул, в одно утро закончили. На прежних съездах стыдил деповчан, к совести взывал… Дескать, негодное делаете, ведь шлете локомотивы в оздоровительный ремонт, а какой ремонт тут, когда аппаратуру снимаете, подменяете безбожно, а ставите бросовое?.. Должны такое присылать, чтобы работало, вертелось… а шлют ошметки. Мало-мальски годное снимают, ставят на другие свои машины. И ведь правы, с запчастями плохо, откуда взять? У нас опять же своя правда: нам планируют только ремонт, а не восстановление… Материалы, фонд зарплаты, все планируется как ремонт. Поставил начальника бюро описи — давай картину безобразий, читай акты приемки, называй машину, какое депо прислало.
— Списочек депо у тебя в кармане. Для меня составлен, — сказал хозяин кабинета. — Не доставай, Григорий Иванович. Не нарушай свой кровоток и мою поджелудочную не волнуй. Сегодня замминистра вроде домового. Все о нем знают и никто не видал.
— Вот список. Не могу я больше брать машины этих дорог. В Главном управлении по ремонту и запчастям был, как ты знаешь.
— Куда им, управлению, слать локомотивы на ремонт? — сказал заместитель министра. — И не прибедняйся, не бесплатно делаешь. Дополнительные заказы за счет дороги.
— На что нам их деньги. У нас не хватает рабочих рук, запчастей нет, станки перегружены. А делаем за себя и за того парня из Грузии. Или с Украины.
Хозяин подразнил Гришу:
— Роблю, шишляюсь. Скоблюсь помаленьку. Нароблюсь, так четыре доски найдут. Небось обо мне заревете. — Замминистра сменил тон: — Ты еще в дверях был, я знал про список. А ты знал, что я знаю об Уваровске. Вроде как у тебя выбор появился?
— Ничего такого не знаю.
— Знают пять человек, включая тебя, что ты один из двух главных кандидатур на Уваровск. Локомотивный завод. СЭВ строит на кооперативных началах. Махина. Суперэкспрессы.
— Мировой класс, — подтянул Гриша. — Передовая технология. Роботы закуплены в Японии. А тут в халате, с переноской на боку. И все-то с бою, как на фронте. Монтаж красильной камеры приобретает масштаб Курской битвы. Деповчан со съезда вчера повел по своим кладовкам. Они-то думают: у меня набито и зашито. Глядели на меня, как родительские дети на подкидыша. А ведь ежедневно выпускаем электровоз и две электросекции, как никто в стране.
— Замучало попа моленье, — сказал хозяин кабинета. — А службу не бросишь. Сам знаешь, и в Уваровске не слаще будет. Строить будем мы, МПС, и Минтяжмаш, под ключ нам завод не сдадут.
— До Уваровска, как до неба, — сказал Гриша. — На небо надо лестницу. А каждая ступенька — день.
Из той части своей жизни, которая называлась «реконструкция завода» и которая с подготовкой заняла десять лет и должна была завершиться в будущем поточно-конвейерной технологией ремонта, Гриша вышел утомленным человеком, потускневшим и теряющим интерес ко всему, что выходило за пределы завода.
Гриша взял со стола список.
«Не домовой ты, а старая дева, никому не нужна», — подумал Гриша, прощаясь.
Спустившись к машине, Гриша постоял; разговор опустошил и не дал никакой надежды на начало нового.
С Садового кольца машина свернула в переулок, остановилась возле особняка с пышной лепниной на фасаде. Машина ускользнула в глубь улицы, отразившись в глади стекол. Гриша обогнул особняк. В углу двора за липами желтела коробка дома, спроектированного отцом Лохматого. Писатель жил здесь с отрочества; в его комнатку на четвертом этаже не однажды вселялись другие люди, Лохматый по возвращении от жен, из больниц, из отлучек выменивал свою комнатку — приплачивая, просьбами ли изводя новых жильцов.