III

Вдруг медведица насторожилась. Вроде почуяла что-то недоброе. Перестала скрести себя лапищами.

Глянула на медвежат.

Мишка тут и Машка тут, а Ваньки нет.

Глазам не поверила. Приподнялась на задних лапах, ноздри растопырила, носом повела.

Мишкой пахнет, и Машкой пахнет, а Ванькой не пахнет. Мишка к ней и Машка к ней.

Мишка за хвост мать схватил, Машка за ухо треплет. А Ваньки нет.

Мишку шлёп и Машку шлёп. Ринулась иноходью медведица от куста к кусту, от сосны к сосне по Ванькиному следу:

тут пробежал,

тут кувыркнулся,

тут полежал — чует медведица.

А тут?

Человеком ударило в нос медведице сразу из-под четырёх кустов.

Взревела от ярости и галопом бросилась по следу. В пригорок в секунду, что на крыльях, взлетела. С пригорка в лощину не рассчитала — через голову кувыркнулась.

Остановилась. Вроде след потеряла. Человеком не пахнет. Носом туда-сюда. Глазами уставилась: на колодине мох сорван и след. Сунулась носом в след, потянула и… спёрло дыхание, защекотало в носу, в груди, и хозяйка леса так чихнула раз и другой, что фонтаны голубых искр хлынули из её маленьких глаз.

Гулкий, с хрипотой чох эхом покатился по лесу от сосны к сосне, от ели к ели, с гривы на гриву, с гряды на гряду по всему лесному острову. И для медведицы, кроме запаха нюхательного табака, сдобренного мятными каплями, никакого другого запаха в лесу уже не было.

Ещё пуще взревела медведица…