— Продолжайте, пожалуйста.

— И я знаю, что нет понимания без памяти, и, конечно же, помню каждый поворот моих отношений со Стерном так же ясно, как когда он только произошёл. Это было сразу после Первой мировой войны, когда мы встретились в истинном Иерусалиме, мифическом Иерусалиме Стерна. И тогда я почти ничего не знал, и Стерн взял меня и научил меня всему, и я очень любил его в начале, любил его всем своим сердцем. Он способен достаточно легко произвести на вас такой эффект. Его идеалы, вы их не знаете… А потом кое-что случилось, и я возненавидел его со всей страстью молодого человека, который чувствует себя преданным. Потому что он способен и так повлиять на окружающих. Снова эти его идеалы. Они могут поразить тебя до глубины души и опозорить. Идеалы Стерна. Неудивительно, что вы не уверены, работает ли он на вас или нет, в конце-то концов.

— Сложные, вот они какие, его стремления. …Разгадать их, и вы запросто сможете очень многое для себя прояснить.

— Ну, прошло ещё немного времени, и мои чувства к нему снова изменились, как чувства могут меняться со временем. Годы и потери высушивают сердце человека так же, как ветер и солнце выдубливают лицо. Я понял, что мои проблемы в общении со Стерном, были проблемами с самим собой. И это просто ужасно, как мы это делаем. Мы чертовски эгоцентричны, проклятие расы, так и есть. Просто так трудно научиться хоть немного чувствовать других, чтобы, глядя на людей, вы видели в них самих себя, а не какую-то часть вас, которая вам нравится или не нравится в данный момент… Именно так, с насквозь чёткой ясностью. Видите ли, я тогда впервые столкнулся с поистине суровыми и безжалостными ветрами жизни. Со Стерном я впервые услышал ревущее забвение вселенной во всей её ужасающей тишине. — Джо ткнул пальцем в землю. — Да. Так что всё сводится к тому, что я никогда не мог отдалиться от Стерна. Потратил годы, пытаясь забыть его, и даже уехал за полмира в этот маленький уголок, думая, что так избавлюсь от Стерна и всего остального. Но не имеет значения, не имеет значения… Он по-прежнему стоит перед глазами, шаркающая развалина человека, которая никогда ничего не делала, кроме как проигрывала, просто проигрывала, одно за другим год за годом… Никто из вас никогда не встречал его лично?

— Нет, никому не довелось.

— Естественно, конечно. Нет причин, почему вы должны были бы. Вы успешны и могущественны, а Стерн никогда вам не соответствовал, и не будет, не так. Но я должен сказать вам, что эти ваши досье не позволяют уловить чувства человека, особенно его мягкость. Раньше я думал, что деяния Стерна неправильны, неуместны порой, но, может быть, я ошибался, кто знает. Как говорил сам Стерн, наши души всегда принадлежат только нам, и именно для того, чтобы делать то, что мы хотим делать… — Джо покачал головой. — Так это снова Стерн, не так ли? Двадцать лет спустя, и вот я всё ещё смотрю в зеркало и пытаюсь разглядеть тени, пытаюсь расшифровать шёпот ветра. Пытаюсь, что-то получается совсем смутно, что-то — получше… Стерн. Конечно.

Тишина накрыла Киву. Джо, погрузившись в раздумья, смотрел на землю. Трое посетителей ждали его решения. Прежде чем снова заговорить, он полез под одеяло и рассыпал перед ними кукурузную муку.

— Последний раз я видел его перед самым отъездом из Иерусалима, как раз на исходе двенадцатилетней игры в покер. Была зима и шёл снег, и Стерн был обут в ужасные старые ботинки, те же самые, что были на нём в Смирне, когда мы оказались там во время резни в 1922-м. Сколько сотен миль он прошел в этой обуви, чтобы попасть в Смирне в тот ад огня, криков и смерти? Так вот, после Смирны прошло более десятка лет, и мы встретились в Старом городе, в грязной арабской кофейне, куда, бывало, захаживали в прежние времена. Холодное и пустое место, голое и безрадостное, бесплодная маленькая пещерка, поздняя ночь, и мы вдвоем жмёмся у свечи, попивая за разговором жалкий арабский коньяк. И шёл снег, когда он появился шаркая в ночи, руина человека. И он улыбнулся своей таинственной улыбкой и сказал, «Как хорошо видеть тебя снова», и я взглянул на него, и мне захотелось закричать, вот и всё, просто прокричать ему те вопросы, на которые у него найдутся лишь печальные грустные ответы… Как это происходит, Стерн? Как мужчина может выбрать такую жизнь? В каком аду ты живёшь? И ради чего? Зачем? Но я не закричал, не тогда. Вместо этого вытащил сверток с деньгами, потому что у меня они были, и положил его на стол рядом с его рукой. Это всегда самый простой способ общаться с людьми. Я имею в виду, он был передо мной спустя все эти годы, что мы не виделись после Смирны. Он всё так же торил свой путь в том же старом плаще, в той же кошмарной обуви, неся пожизненную каторгу, но ещё пытаясь улыбнуться так, чтобы разбить твоё сердце, и какая ему от такой жизни польза, что такое он волок на себе, я вас спрашиваю?

— Что, ради всего святого?

— То же самое, что и всегда. Мечты — вот и всё. С ним были его мечты; такие, полагаю, были и у всех нас. Я знаю, имел такие и я. Но Стерн никогда не перестанет мечтать. Неважно, насколько это бесполезно, неважно, как это уничтожает его, он продолжит свои безнадежные мечтания. Просто без толку, вообще не переубедить; только верить, не рассуждая. Великое мирное новое государство на Ближнем Востоке? Мусульмане и христиане и иудеи живут все вместе в Великом новом государстве со столицей в Иерусалиме? Все эти жалкие представители безумной расы, мирно сосуществующие в любимом Стерном мифе об Иерусалиме? Священный город для всех? Никакой надежды на это нет. Никакой надежды. В Иерусалиме нет надежды на реальность мечты Стерна, нет надежды ни там, ни где-нибудь ещё под солнцем. Но Стерн продолжает верить несмотря на то, каковы реальные люди, а ведь он знает какие они, лучше, чем большинство из нас, он знает. И тем не менее стоит на своём. На рассвете, пошатываясь, пуляет в свою кровь немного морфина, чтобы преодолеть, как он говорит, «ещё одно пришествие света». Так что да, у нас были совместные времена, у Стерна и у меня, и они были одними из лучших и худших, которые я когда-либо пережил. Потому что когда ты мечтаешь так же, как Стерн, когда ты смотришь так высоко, надо не забывать оглядываться и в другую сторону, прямо в самую чёрную из чёрных. И иногда ты оступаешься, иногда это случается. И когда вы начинаете падать, это глубоко, как навсегда, и нет никакого конца тьме… — Джо остановился. Он указал на неглубокую ямку в земле рядом с алтарем. — Видите это? Здесь, в Кива, это углубление представляет выход из предыдущего мира хопи сюда. А подъём по лестнице — вход в следующий мир. Хопи говорят в одном из своих преданий, что в мире есть свет дня потому, что ночью Солнце завершает свой круг, путешествуя с запада на восток через подземный мир. — Джо нахмурился. — Грустно говорить, но не может быть света без тьмы. Кажется, мы не можем растянуть наши души под солнцем, согреть, не поплутав прежде в ночи и не познав ужасной тоски. И я полагаю, что это может быть связано с круговым путешествием Солнца и с природой Солнечного колеса, которое всегда было нашим символом жизни и надежды, самым древним из всех. И это хороший символ, и настоящий, но колесо вращается, и у него есть спицы, а спицы на солнечном колесе располагаются крест накрест. Солнечное колесо… свастика, этот вращающийся символ креста становится таким же сложным и противоречивым, как и сам человек. Жизнь и смерть в одном и том же символе. — Джо тёрся о землю перед собой, ощупывая её, поглаживая.

— Так вы сделаете это?

— Что сделаю?

— Поедете в Каир. Разгадаете предназначение Стерна.

Джо поднял глаза. Он улыбнулся:

— Я бы предпочел этого не делать, как сказал один дрочила. — Внезапно улыбка Джо исчезла, и его настроение изменилось; мрачным и очень тихим, очень мягким в безмолвии троицы голосом он спросил: — Но это всё, за чем вы пришли? Просто я было подумал, что вы имели ввиду что-то потруднее. Но теперь вижу, что всё, что вам нужно, — это правда о Стерне и его странных деяниях на базарах и в пустынях того мифического места, которое он называет своим домом, правда о том песчаном участке перекрёстка истории, где человек мечтал и убивал с тех пор, как был создан… Там, в этом море пустыни, хранится всё, вся правда о жизни и смерти. — Дрожь охватила узкие плечи Джо, и он обнял себя под одеялом, пытаясь её унять. — Но Стерн сидит внутри Сфинкса разве вы не знаете? Он выглядывает из Сфинкса через ночные пустыни и видит то, что остальные видеть не хотят. Поэтому нужно быть осторожным, заглядывая Стерну в глаза. Нужно быть осторожным, потому можно увидеть там страшные вещи… и мир и себя в нём и особого рода безумие, совершенно бесплодную бесконечную Надежду. — Джо уставился на землю перед собой. — Стерн, вы говорите. Человек столь же неприкаянный и одинокий, как и другие, человек, который никогда не имел греховных желаний. И всё чего вы хотите, это чтобы я посмотрел ему в глаза и сказал, что там. К сожалению, — Джо улыбнулся. — там одни фантазии… Только это.

Ещё один вечер, ещё один закат, и Джо сидит один на краю скалы на вершине Месы, наблюдая, как умирает свет. Он провел последние дни, посещая каждый дом пуэбло, а в эту ночь состоится специальная церемония в подземной Киве, торжественное собрание старейшин различных кланов в честь его отъезда.

Конечно, мне не стоит ехать, думает он, и, как бы мне ни было страшно, почему я должен? Следующий мир огромен, и я могу отправится куда угодно, и никто никогда не узнает.

И вообще, кому нужно вечное горе, которое обосновалось в тех краях? Ну что за творцы в той пустыне? Они мечтают себе, и из своих мечтаний создают нам наши религии, и вращают калейдоскоп сказок тысяча и одной ночи, и всё это просто чудесно и замечательно, пока вы сохраняете здравый смысл, а не плаваете в этих мечтах и не поселяетесь в этих сказках, теряясь навсегда.