Полковник кивнул:

— Давайте притормозим, — он встал и принялся неуклюже вышагивать взад-вперёд, как будто не привык ешё к своему протезу. Набил пенковую трубку девственным табаком и рассеянно оставил её на столе, — Кого вы посылали к владельцу бара?

— Джеймсона, этот алкоголик способен выудить детские воспоминания у крокодила.

— Охуительно, — заметил полковник, — Что ж, доверимся его впечатлениям и примем их за факты. «Pourquoi pas, пуркуа па, почему бы и нет?»

Полковник огляделся в поисках трубки. У майора были вопросы, но время для них придёт позже. Он ждал.

— Теперь давайте перейдем к ручной гранате, — сказал полковник. — С чего там всё началось?

— Сначала с улицы донеслись крики местных, британская ругань и звуки борьбы, становящиеся всё громче. Драка катилась вниз по переулку. Владелец бара и некоторые посетители занервничали. Армянин, сидящий спиной к занавесу, несколько раз обернулся чтобы посмотреть, но Стерн продолжал говорить, не обращая внимания. Он мог искоса видеть вход, так что, возможно, и проявлял интерес, не показывая его явно. В любом случае, Стерн продолжал говорить, а крики приблизились. Затем занавес распахнулся, и что-то влетело в комнату. Бармен даже не успел понять, что это было.

Полковник нахмурился, глядя на армянский ковёр с грустным выражением лица.

— Да, могу себе представить.

— Стерн сбил армянина с табурета на пол ударом в грудь, — продолжил майор, — Бармен видел лицо армянина в момент удара, тот был поражён. Естественно, ведь он понятия не имел, что происходит. Тут хозяин со страху, что вдруг, ни за что ни про что достанется и ему — не из-за гранаты! — бросился на пол за стойкой. И вовремя — рёв! свет погас… Бармен укрывал руками голову, пока сверху не перестало осыпаться стекло.

— Зеркало?

— Да.

Полковник взял трубку в зубы и уселся на диван. Поправил обеими руками свою искусственную ногу.

— А Стерн?

— Граната, должно быть, летела прямо на него. Он успел уложить армянина, и на этом всё. Накрыл её грудью, наверное. Выше пряжки ремня не осталось ничего целого.

Полковник крякнул:

— Когда-нибудь бывали близки к этому? — спросил он, — Случилось такое рядом с вами?

— Нет, слава Богу.

— Рёв взрыва, худший звук в мире. Что-то делает с мозгами. На мгновение перестаёшь быть человеком. Это другое существование, первобытное, чёрное. Заглядываешь внутрь себя. Брр! — полковник извлёк из кармана галифе клетчатый платок и добротно высморкался, — Продолжайте.

— Итак, раздался грохот. Когда бармен высунулся в дыму и смятении, повсюду были щепки, осколки стекла. И кровь. Армянин всё ещё лежал в углу, куда его ударом повалил Стерн. В другом углу два араба даже не очнулись от опиумных снов, а остальные что-то базлали, оглохшие. Армянин долго сквозь дым глядел на то, что осталось от собеседника. Потом не отрывая взгляда медленно поднялся на ноги и, ошеломлённый, просто стоял тупо уставясь. Бармен был в шоке, и тоже просто стоял и смотрел. Но краем глаза следил за армянином.

— Да, — сказал полковник, — от такого бывает невероятно сильный шок. Не знаешь, жив или мёртв и в своём ли вообще теле. Тела будто и нет. Это странно… что-то вроде внезапного ощущения чистого разума. Оглядываешься вокруг и первое, что подаёт признаки жизни, совершенно очаровывает. В этот момент в мельчайшем взмахе ресниц, кажется, заключена вся тайна мироздания… Но продолжайте.

— Армянин стоял и смотрел. Через некоторое время бармен пришёл в себя и начал кричать. И люди на улице кричали и заглядывали в бар, и ничего толком не делалось — бардак, пока не прибыл полицейский. Я с ним встретился.

— Что за человек?

— Верхов не хватает, к сожалению. Однако он обратил внимание на любопытную деталь. Когда он вошёл в бар, что-то в армянине показалось ему странным. Но только смутно. Это случилось, когда он впервые огляделся вокруг. Возможно, лишь игра воображения, или это мог быть фокус периферического зрения. Так или иначе, это было ощущение чего-то необычного, в смысле — неуместного или неправильного. По крайней мере, такова моя интерпретация. Полицейский не в состоянии уверенно это описать, видимо, это только мелькнуло тогда в его голове. Но у него было ощущение, что армянин улыбался. Смотрел и улыбался. И это всё, что у нас есть непосредственно по инциденту.

Полковник кивнул.

— Вы с Джеймсоном друг друга стоите.

— Но есть ещё один очень интересный факт, — добавил майор, — Бармен говорит, что армянин посещал бар вчера утром. Очень рано, бармен только закончил уборку, как вдруг ворвался армянин с каким-то дикарём.

— Что?

— Так бармен его описывает. Призрачная фигура в лохмотьях, араб, худой, маленький, облепленный пылью и грязью, волосы спутаны, глаза выпучены, как бывает при Базедовой болезни. По словам бармена, он выглядел как отшельник из какой-нибудь пУстыни. Казался сумасшедшим, царапал воздух и издавал странные хрипы, как будто задыхался. Армянин заказал кофе, и оба сели в углу. Затем дикарь неожиданно разрыдался, и через мгновение, армянин впереди, а дикарь следом, они выбежали наружу.

— Что ещё есть об этом дикаре?

— Бармен всё время упоминал глаза, безумно выпученные глаза. Страшные, дикие. Он убеждён, что дикарь сумасшедший. Это был единственный раз, когда бармен видел этого человека, и первый раз, когда он видел армянина. И, наконец, вот, — сказал майор, вложив в руку полковника потёртую, затейливо изогнутую металлическую пластинку, — Бармен нашел его на полу после ухода полицейского. Он лежал у подножия прилавка, где сидели Стерн и армянин. Насколько я вижу, это именно то, чем кажется, старый телеграфный ключ. Наверное, из девятнадцатого века.

Полковник зажал между пальцами маленький кусочек изношенного металла. Ключ был отполирован бесчисленным множеством касаний.

— Стерн постоянно таскал его в кармане, — пробормотал полковник, — Как талисман.

Полковник нахмурился. Он достал из шкафа бутылку виски и налил из неё в два стакана. Майор отхлебнул, ожидая.

Полковник пососал трубку, поднял стакан.

— Вы сейчас общаетесь с Мод, майор?

— Да. Мне следует с ней поговорить?

Полковник покачал головой.

— Нет. Видите ли, я думаю, мы наткнулись на операцию, которую затеял некто другой, и причина, по которой мы узнали об этом, в том, что в баре что-то пошло не так. Я уверен, что имя армянина никогда не должно было появиться в полицейском отчете. А что касается Мод, то она не имеет никакого отношения к этой операции, иначе я бы знал.

— Но ей было известно, что Стерн погиб, — сказал майор, — Кто-то ей сообщил. А мы, вроде, первыми узнали о смерти Стерна, и мы всё ещё единственные, кому об этом известно. Если, конечно, вы уже не передали информацию.

— Нет, — сказал полковник. — Позже передам. Но что касается того, что мы первыми узнали о смерти Стерна, то это не совсем так.

— Я имею в виду, в нашей разведке. А самый первый знающий, конечно же, армянин.

— Да. Человек с армянским именем, которому удобно перемещаться по Леванту, торгуя коптскими артефактами. Невзрачный человечек в подержаном костюме, водящий знакомство с диким отшельником из пУстыни.

— Это он сообщил Мод о смерти Стерна?

— Наверняка, — решил полковник. — Но к самой операции она не может иметь прямого отношения. Очевидно лишь, что у неё есть нечто общее с теми, кто в этом замешан. На мой выпуклый взгляд.

— Разве её связь со Стерном не была известна с самого начала?

— О, да. Стерн и рекомендовал её нам. Она стала ему прекрасным помощником. Но скажите, что вам известно о Стерне?

— Только то, что я прочёл в его деле, — ответил майор. — Что он, кажется, мог разузнать почти всё, что угодно.

— Не задумывались, каким образом?

— Отличные связи, полагаю.

— Да, самые обширные. Французы и немцы и итальянцы, турки и греки и арабы и евреи. И почему, как вы думаете?

— Потому, должно быть, что это была его работа, — сказал майор. — Налаживать связи. Жизнь этих людей была и его жизнью.

— Да. Я вот что думаю… Стерн давал информацию, покупал её, но истинная причина, по которой люди доверяли ему, заключалась в том, что они всегда чувствовали, пусть в глубине души, что он делает что-то важное для них. В конечном счёте, только для них, — полковник почесал нос, — И мы верили Стерну, не так ли? Доверяли ему.

Майор нахмурился. За то короткое время, что он проработал в Леванте, несколько чрезвычайно сложных операций было проведено почти полностью на основе информации, предоставленной Стерном. И, наверняка, в прошлом были и другие подобные операции.

— Это не значит, что он не работал на нас, — продолжал полковник. — Просто в конце концов…

Полковник прервался, пытаясь упорядочить свои мысли. Вдруг ему вспомнился непонятный инцидент, произошедший до войны, побег Стерна из дамасской тюрьмы летом 1939 года.

Неясный эпизод. Сидеть тогда Стерну оставалось двадцать четыре часа. Однако он рискнул жизнью, чтобы сбежать. Почему?

Позже полковник говорил об этом со Стерном, а тот перевёл всё в шутку, неуклюже ёрзая в кресле и тем, казалось, принижая свою мужественность. Стерн утверждал, что внезапно почувствовал себя более бесполезным, чем обычно, и из одной прихоти решил попытаться доказать своё превосходство над сирийскими охранниками. Он даже показал полковнику шрамы, которые заработал, выцарапывая из стены кирпичи, глубокие корявые борозды, уродующие тыльную часть большого пальца правой ладони. Полковник заметил, что раны, должно быть, весьма болезненны, но Стерн пожал плечами и убрал руку.

— Пустяки, — сказал он, смеясь. — Действительно существенные раны никогда не беспокоят тело, не так ли? Они режут глубже и оставляют шрамы в другом месте.

А потом перевёл разговор на качество виски. Но теперь инцидент в Дамаске вновь тревожил полковника, и он взял в руки досье Стерна. Насколько полковник помнил, Стерн сказал, что после побега из тюрьмы отправился в Хайфу и оставался там до тех пор, пока несколькими неделями спустя не разразилась война и не перетянула все взгляды к себе.