Я делаю глубокий вздох и выпрямляюсь, приподнимая подбородок, пока отец Холта продолжает посмеиваться в кулак.

— Я не расслышала, как зовут вас, — говорю я решительным тоном.

— Сейчас же! — командует Холт, но я упрямо смотрю на отца Холта. Он приподнимает брови, но все-таки перестает смеяться.

— Не надо, — приказывает Холт, но я не уверена, к кому он обращается: ко мне или своему отцу.

Голубые глаза его отца сосредотачиваются на мне, и он протягивает руку. Я помещаю свою ладонь в его твердый захват. Он мягко сжимает, держит недолго и только потом пожимает.

— Джонатан Беркшир.

И тут весь мой мир останавливается.

Мое сердце перестает биться. Кровь отливает от лица от звука его имени. Во рту пересыхает, а губы приоткрываются, будто я пытаюсь что-то произнести, да только мой язык словно парализовало.

Я едва ли способна повернуть голову налево, чтобы увидеть, как Холт пересекает комнату и притягивает меня в свои объятия, а затем чувствую, как подкашиваются колени.

Я практически не слышу их повышенные голоса, упреки и словесные перепалки из-за стука собственного сердца и несущейся по венам крови, заглушающей способность слышать.

Оглушительный удар вырывает меня из тумана, и я вижу, как Холт бьет своего отца прямо в челюсть. Джонатан Беркшир падает спиной, задевая стул, и оказывается на столе для переговоров.

— Убирайся нахрен отсюда! — рычит Холт. — В этой жизни ты натворил столько дерьма, сколько другие смогут лишь за сотню лет. Я действительно имел в виду то, что сказал, что больше никогда не желаю тебя видеть.

Его отец лишь потирает челюсть и ухмыляется мне.

Грудь Холта поднимается и опадает. Слезы жгут мои глаза, гнев начинает охватывать все мое тело. Я смотрю на Джонатана, одетого в дизайнерский костюм с часами, которые, вероятно, стоят больше, чем вся земля моей семьи — наверняка купил их на деньги, которые украл у моего отца. Я прикрываю глаза, быстро отбрасывая образ безжизненного тела своего отца на полу в конюшне, и затем снова открываю их, когда слышу удар.

Холт снова ударяет Джонатана в лицо, и тот падает на пол. Кровь струится из его носа прямо в рот, но нездоровая ухмылка ни на мгновение не покидает лица.

Холт замахивается, чтобы нанести третий удар, когда я, наконец, обретаю свой голос.

— Холт, остановись. — Получается неубедительно, негромко, но Холт прекращает свои действия.

Он поворачивается ко мне, когда я встаю с дивана, на который он усадил меня несколько минут назад, подхожу к столу Холта и поднимаю телефонную трубку.

— В кабинете мистера Гамильтона возникла проблема, и нам нужна помощь, немедленно, — говорю я дрожащим голосом.

Потом спокойно кладу трубку и, сделав глубокий вдох, нахожу в себе мужество, чтобы произнести все то, о чем мечтала сказать мужчине, который разрушил мою семью. Закрываю глаза, позволяя, наконец-таки, пролиться слезам. Где-то вдалеке слышу выстрел ружья и ощущаю запах пороха и крови.

Открываю глаза и говорю сквозь размытое от слез зрение.

— Мистер Беркшир… — Мои ноги неприятно дрожат, когда я подхожу к нему, сидящему на полу и прикрывающему рукой нос. Он достал из своего кармана шелковый носовой платок, и теперь я наблюдаю, как белоснежная ткань впитывает кровь. Я думаю о крови, которая струилась из моего отца, и о том, сколько крови мистер Беркшир заслуживает потерять.

Когда я подхожу, внутри меня что-то переворачивается. Этот мужчина, эта пустая трата воздуха для человека, был другом моего отца, его наставником, его партнером. Все это время я представляла себе этот самый момент, но никогда и подумать не могла, что упаду перед ним на колени, громко всхлипывая.

— Я ненавижу тебя, — бормочу между вздохами. — Я ненавижу тебя. — Мое облегающее длинное платье рвется по шву, когда я неуклюже падаю на колени. Сжимаю ладони в кулаки и бью его в грудь. Он пытается увернуться, но я падаю на него, непрерывно ударяя. — Я ненавижу тебя, — кричу сквозь слезы.

Холт делает шаг ко мне, но я выставляю ладонь, указывая ему держаться подальше.

— А ты, — я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на него, — ты врал мне.

Слезы гнева превращаются в слезы боли, когда Холт подходит ко мне.

— Сейдж, позволь мне объяснить. — Он присаживается на корточки поближе ко мне. Могу точно сказать, что его одолевает мучительная боль. Но мне все равно.

Я качаю головой. Он никак не сможет все исправить. Никак. Я доверяла ему.

Дверь в кабинет Холта резко открывается, ударяется и отталкивается от стены, и три охранника влетают внутрь. Я прикрываю лицо ладонями, пока двое из них помогают Джонатану Беркширу подняться, а Холт в это время объясняет, что произошло. Третий охранник спрашивает, в порядке ли я. Но я игнорирую его вопросы.

Не уверена, что я когда-либо впредь буду в порядке. Не уверена, что когда-нибудь прощу Джонатана Беркшира или Холта, если уж на то пошло. Дотянувшись до края стола, я поднимаюсь на ноги и затем одергиваю порванное платье. Смахиваю горькие слезы со щек и поворачиваюсь к Холту.

— Почему? — спрашиваю его, нуждаясь в объяснении, почему он так долго от меня это скрывал.

Холт встает и проводит ладонью по своим темным волосам.

— Ответь же мне, Холт.

Он садится на край дивана и обхватывает лицо ладонями.

— Сейдж, мне столько тебе нужно рассказать…

— Ты лжец, — выкрикиваю я, гнев нарастает в моем голосе. — Ты лжец, и больше никто. Ты вообще хоть когда-нибудь собирался мне рассказать? — Он не отвечает. — Так значит, в Нью-Йорке, когда мы были на ужине у твоей мамы, это тоже было отвлечением?

После этого замечания на его искаженном болью лице появляется новое выражение. Он кажется сбитым с толку.

— О чем ты вообще говоришь, Сейдж? Что значит «отвлечение»?

— Той ночью, когда ты перестал говорить со мной. Ты сказал, что любишь меня. — Мой голос ломается на этих словах. — Это было отвлечение, чтобы не говорить мне, что твоя мать поняла, кто я такая? Она узнала меня. Она соединила кусочки пазла воедино, когда я назвала ей свою фамилию.

Боже, она поняла это еще тем вечером. Я прижимаю ладони к животу, пытаясь остановить боль. Холт глубоко вдыхает и сжимает губы в тонкую линию.

— Боже мой, Холт! О чем еще ты врал?

— Это не было ложью, — злобно огрызается он. — Сейдж, я бы никогда не стал тебе врать, что люблю.

— Чушь собачья! — кричу на него, шампанское в желудке грозится выйти наружу. Слезы теперь льются ручьем, и я едва могу отдышаться, чтобы говорить. — Кто еще знал обо мне?

Холт пристально смотрит на меня, и я вижу, как дрожит его рука.

— Кто еще, черт возьми, знал обо мне? — Я на грани полноценного нервного срыва и понимаю, что теряю над собой контроль. Я чувствую, как разваливаюсь на части.

— Джек, — тихо произносит он.

— Я так и знала, твою мать, — говорю я, всхлипывая, сжимая руки в кулаки.

— Сейдж, — просит Холт умоляюще, вскакивает на ноги и подходит ко мне. В его глазах смесь гнева и боли, а лицо искажено мукой. Он протягивает руку, чтобы коснуться моей руки, но я ударяю по ней.

— Не трогай меня, — шиплю на него. — Больше никогда меня не трогай.

Он вздрагивает, как будто от боли.

Через мгновение дверь в кабинет открывается, и Роуэн с Эмери врываются внутрь. Роуэн держит бокал шампанского, его взгляд фокусируется на Холте, а Эмери подбегает ко мне, сгребая меня в свои объятия. Она смотрит на Холта в поиске ответов, а тот опускает голову и переминается с ноги на ногу.

— Я уж точно не ожидала зайти и застать такую картину, — говорит Эмери удивленно. — Сейдж, солнышко. Поднимайся. Пойдем умоем тебя.

Она проводит пальцами по моим влажным щекам и заправляет выбившиеся из пучка пряди волос, а затем осторожно пытается отвести в уборную в кабинете Холта.

— Нет! — выкрикиваю я, вырывая руку из ее захвата. — Мне не нужно умываться. Я готова уйти.

Поворачиваюсь к Холту, который уже переместился к своему столу; одна его ладонь в волосах, другой же он обхватывает край стола. Прикусив нижнюю губу и тяжело дыша, он смотрит прямо на меня. Я пытаюсь сохранить свое самообладание и выпрямляюсь.

— Мистер Гамильтон, или мне стоит называть вас мистер Беркшир? Прошу вас, примите мое устное заявление об увольнении. Уверена, учитывая обстоятельства, вы понимаете, почему я не намерена отрабатывать положенные две недели.

— Вау, — доносится голос позади меня. Я оборачиваюсь и вижу озадаченное выражение на лице Роуэна, который шагает вперед. — Сейдж, давай не будем безрассудными. — Он берет мою правую руку в свои ладони и начинает потирать ее, в надежде успокоить меня. — Переспи с этой мыслью. Поговорите утром в понедельник, без свидетелей. У всех нас бывают ссоры…

— Тут не о чем думать, Роуэн, — огрызаюсь я. — Мистер Гамильтон врал мне о том, кто он на самом деле такой. На самом деле, Холт вовсе не Гамильтон, он мистер Холт Беркшир, сын Джонатана Беркшира — человека, который украл деньги моего отца и который, в конечном счете, разрушил мою семью, когда мой отец застрелился, — говорю я тихо, мой голос надламывается. Я ощущаю, как все внутри меня ломается.

Роуэн отпускает мою руку и отходит от меня. Он открывает рот, чтобы сказать что-то, но быстро закрывает и сжимает губы.

— Сейдж… — отчаянно произносит Холт, но я поднимаю палец, чтобы остановить его, и от отвращения к нему прищуриваю глаза.

— Нет! Ты знал, кем я была, и врал об этом все время. — Я поворачиваюсь и вижу Эмери позади себя, ее ладонь прикрывает рот, а в глазах стоят слезы. — Поэтому нет. Не будет никаких «переспи с этой мыслью». — Я тяжело дышу, обнимая себя руками. — Интересный поворот событий сегодня, да? — говорю я язвительным тоном. В последний раз я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на Холта, его голова низко опущена, а грудь быстро поднимается и опадает. — Я готова уйти… сейчас же. Роуэн, отвезешь меня домой, пожалуйста?

— Конечно, — говорит он едва слышно.

Я подхожу к Роуэну, который протягивает свою руку мне, и я любезно принимаю ее. Мне нужно, чтобы он поддержал меня, пока я передвигаюсь на ногах, которых больше не чувствую. Все мое тело оцепенело. Он крепко сжимает мою ладонь и кивает мне, затем переводит взгляд на Эмери, прежде чем заговорить: