Глава 2

Слоан

— Ты... милая, прости. Не могла бы ты повторить?

С самого моего детства мама была такой; она просто не переносит сюрпризы. То, что я на днях пришла с Лейси, вероятно, выбило ее из колеи, а теперь возвращаюсь и говорю это — ее мозг не приспособлен к такому потрясению. Маленький, простой серебряный крестик, который мама носит на шее с тех пор, как я себя помню, ходит вверх и вниз по цепочке, пока она теребит его пальцами. Забавно, как можно по рукам определить возраст человека. Трудно скрыть такое старение. Я давно научилась смотреть на руки калифорнийских женщин, прежде чем по внешнему виду предположить, сколько ей лет на самом деле. Не то чтобы моя мама работала над этим, конечно. Как и большинство калифорнийских женщин. Особенно те, кто замужем за врачом. Их мужья знают лучшего парня в лучшей практике, который может дать им скидку на небольшую подтяжку.

— Я сказала, что нашла Лекси, — повторяю я. Войдя в дом, попыталась придумать способ сказать помягче, помочь им все осмыслить, и все же, когда доходит до дела, это единственные слова, которые имеют значение. Вот уже много лет мои родители ждут, чтобы кто-нибудь, кто угодно, произнес эти слова. И теперь они исходят от меня. Я бы предпочла, чтобы на моем месте была полиция. Или в свете правды о пропавшем статусе моей сестры, сама сестра. Но оказывается, что она слишком труслива, чтобы сделать это. Сказать, что злюсь на нее, даже близко не подошло бы к тому, что я чувствую сейчас. Предала. Обманула. Солгала, как, черт возьми, она могла сказать этому парню такие ужасные вещи обо мне? Но в основном чувствую себя брошенной. Долгое время ужасное чувство вины давило на меня, лишая меня любых положительных эмоций, которые я могла случайно испытать в повседневной жизни, прежде чем вспоминала о потере Алексис, и как мне казалось, как будто двигаюсь дальше или использую редкий момент, чтобы посмеяться над какой-то глупой шуткой, мне казалось, что бросаю сестру в ее страданиях. Что я тоже должна страдать. Хотя на самом деле, моя сестра была тем, кто бросил меня. Она оставила меня позади в самых темных местах и позволила мне погрязнуть во всех этих ненужных страданиях. И почему?

Кто знает почему. Я до сих пор не знаю.

Мама так сильно тянет крестик, что тонкая цепочка впивается ей в шею, отчего кожа белеет.

— Ты нашла Алексис? — спрашивает она так, словно я только что заявила, что нашла затерянный город Эльдорадо, и это место населено говорящими фламинго.

— Да, мам. Я нашла ее. Вернее, она нашла меня. Оказывается, все это время Лекси была больна. И не могла вспомнить, кто она такая и откуда. Ничего.

Это ложь, которую я решила рассказать. Ложь, которая будет означать, что Алексис может сохранить свой статус золотого ребенка семьи Ромера. Она этого не заслуживает. Не заслуживает того, чтобы я пыталась спасти ее отношения с родителями. Алексис даже не знает, что придумывая эту ложь, на самом деле делаю это не для нее. Я делаю это для сломленной женщины, сидящей на диване передо мной, которая слишком долго платила за распечатку устаревших фотографий на боковых сторонах молочных пакетов.

Мама начинает плакать. Это медленные, недоверчивые слезы женщины, которая давным-давно потеряла надежду.

— Но... как? Слоан, пожалуйста, объясни мне, о чем ты говоришь?

Я говорю о том, что твоя эгоистичная, легкомысленная, лживая дочь не вернулась домой в ту же секунду, как оказалась на свободе. В конце концов, она предпочла парня своей семье.

Парня.

И где же справедливость для тех, кто ее похитил? Ничего не было. Из того, что сказал Хулио, как только Ребел «купил» мою сестру, она неоднократно возвращалась на виллу по своему собственному желанию, намеренно, чтобы увидеться с другими девушками. Как будто эти люди не похитили ее и не удерживали в плену. Как будто они не принуждали ее, или не заставляли делать Бог знает, что с ними. Я просто... я просто не могу поверить в это. Во все это.

— Я не знаю всего, мам. Мне жаль. Не могу ответить на все твои вопросы.

Вздыхаю, кипя от злости в голове. Да, я не могу дать тебе эти ответы, потому что Алексис не хватило приличия дать их мне. Мама все еще плачет. Она всегда была плаксивой — плачет при малейшей возможности. Напугайте женщину слишком сильно, и та будет рыдать в течение часа. Папа говорит, что это нервный рефлекс, она не может его контролировать, но сейчас я злюсь на нее за то, что мама такая слабая. Я хочу перегнуться через обеденный стол, схватить ее за плечи и встряхнуть. Трясти чертовски сильно, пока она не начнет лязгать зубами. Мама шмыгает носом, вытирая его скомканной салфеткой.

— Когда она вернется домой? У тебя есть ее контактный телефон? Я просто ... я просто не понимаю, Слоан. Почему? Почему ее здесь нет?

Да, также как и я. Вместо того, чтобы сказать что-нибудь, что могло бы навести маму на мысль о моем плохом настроении, я положилась на тошнотворно сладкий, успокаивающий голос, который научилась использовать с ней.

— Все в порядке. Она будет здесь, как только сможет. Ей просто нужно время... вспомнить, вот и все. Последние два года она жила совершенно другой жизнью, понимаешь?

Я худший человек, которого только можно себе представить. Я не из тех, кто врет в лучшие времена. Вероятно, именно это и привлекло меня к Зету в первую очередь, когда определенно должна была бежать — тот факт, что могла сказать, что он был честен. Но прямо сейчас неправда льется из моего рта легче и быстрее, чем вода.

— Тогда мне, наверное, следует подготовить для нее комнату. О! О, ты же не ... — на лице моей матери мелькает паническое выражение. Она тянется через стол, хватая меня за руку. — Она никогда раньше здесь не была. Мы переехали, пока ее не было. Ты же не думаешь, что это расстроит ее, правда? Возможно, ей понадобится ее старая комната.

Черт возьми. Я хочу сказать ей, что все, что сейчас волнует Лекси, — это свита волосатых байкеров, с которыми она ездит, выходит замуж и получает пулю.

— Нет, мам. Не думаю, что она будет возражать. Она поймет…

Хлопает входная дверь, прерывая меня. Мамины глаза, бледно-голубые и все еще наполненные слезами, расширяются.

— О боже. Это твой отец.

— Привет!

Конечно же, папин голос звучит в своей чрезмерно веселой манере с переднего крыльца. Звуки падающих тяжелых сумок и снимаемой обуви доносятся до нас на кухне.

— Сюда, — зовет мама.

Дерьмо. Я вдруг почувствовала себя очень плохо. Думала, что готова к этому. Лгать маме — это одно, но папе? В редких и бессмысленных случаях, когда пыталась солгать ему в подростковом возрасте, тот сразу видел меня насквозь. Он появляется в дверном проеме, улыбаясь, густые седые волосы торчат во все стороны. Его очки на самом кончике носа, где он обычно их носит. Это сводит меня с ума. Глаза светятся, как только он видит меня

— О, привет, Тыковка!

Тыковка. Он все еще настаивает на том, чтобы называть меня так.

— Привет, пап. – Я чувствую облегчение, когда вижу светлые кудри позади него — Лейси. Щеки девушки пылают здоровым розовым румянцем, а на губах — улыбка. Она кажется застенчивой, но все же... выражение ее лица достаточно искреннее. Она стоически держалась, когда я уходила. Я беспокоилась о том, чтобы оставить ее с моими родителями, но, похоже, что те несколько дней, которые Лейси провела здесь, не причинили ей никакого вреда.

— Привет, — говорит она, слегка помахав мне рукой. Я улыбаюсь и машу ей в ответ.

Моя мама даже не утруждает себя поздороваться с ними; она прыгнула в омут с головой.

— Слоан нашла свою сестру, Эл ... она нашла Лекси, — ее голос срывается, когда она произносит имя моей сестры, и я чувствую запоздалое раскаяние за то, что злюсь на нее. Это очень важно для них. Грандиозно. Их дочь отсутствовала так долго — вполне естественно, что она была эмоциональна.

Лицо моего отца становится белым как полотно.

— Что?

Мама начинает смеяться, улыбаясь сквозь стремительно наступающие слезы.

— У нее была какая-то амнезия или что-то в этом роде. Слоан, скажи своему отцу, что именно с ней не так.

И это еще одна сложная часть. Я не только вру папе, но и пытаюсь лгать ему с медицинской точки зрения. У этого человека есть тридцатилетнее преимущество, чтобы распознать мою ложь. Он почти все видел, обо всем слышал. У меня никогда не было пациентов с амнезией. Я готовилась только к аттестационным экзаменам, и все они были только теоретические. Глаза моего отца лазером впиваются в меня, принимая мгновенно профессиональный, оценивающий взгляд. Взгляд, от которого меня бросает в холодный пот.

— Да. Она попала в автомобильную аварию. Ее сбил мотоцикл. — По иронии судьбы, это правда. — Парень на мотоцикле, черт побери, похоже сильно протаранил ее, и она довольно сильно ударилась головой. У нее диагностировали ретроградную амнезию. С тех пор она восстанавливается. Пять дней назад у нее произошел переломный момент, и она начала вспоминать. Так Лекси нашла меня в больнице.

Ложь, ложь, ложь. Я практически слышу, как папа повторяет это в своей голове, пока бормочу свою слишком отрепетированную речь. Однако хочет верить в лучшее в людях — в то, что они от природы честны, — и поэтому его брови хмурятся, когда он пытается понять смысл моей истории.

— Но... если бы ее сбила машина, разве она не оказалась бы в больнице Святого Петра? Кто-нибудь бы увидел. Все знают ее в лицо. Они бы сразу сказали мне. И даже если бы ее отвезли в другую больницу, полиция проверила бы каждого врача в радиусе пятидесяти миль. Девушка без памяти наверняка подняла бы тревогу.

Будь он проклят за такую логику. Будь проклят! Я говорю единственное, что приходит мне в голову.

— Она мало что помнит о несчастном случае, папа. Думает, что после аварии встала и шла некоторое время. Она была в замешательстве. Судя по всему, водитель грузовика подобрал ее на обочине дороги в Нью-Мексико и отвез к кому-то. Она передвигалась автостопом или что-то в этом роде.