- Ты стала много себе позволять, как я посмотрю, - голливудская улыбка доктора Снегирёвой превратилась в оскал. – Начальницей себя почувствовала?

Ещё одной излюбленной манерой заведующей была - тыкать медсёстрам. Таким образом начальница подчёркивала своё превосходство.

Вокруг зашептались, беспокойные глаза зашарили в поисках спасения, зацепки. Лишь бы не встретиться с холодным голубым огнём глаз начальницы, не вызвать немилость, не обратить её гнев на себя.

Ирина Петровна покаянно опустила голову, изучая узор на вылинявшем ковре. Чувство вины, которое всегда просыпалось раньше других чувств, да что там говорить, раньше самой Бочкиной, тут же подняло косматую голову, осклабилось и принялось грызть.

- Действительно, - ругала себя медсестра. – Можно было и помягче попросить, без приказного тона. И какая муха меня укусила? Неужели не знала, что они пожалуются?

- Простите, - онемевшим от страха языком пробормотала Ирина Петровна. В ушах зазвенело, тело накрыло удушливым жаром.

Сейчас ей хотелось лишь одного – чтобы заведующая сменила гнев на милость, простила, ну или уж на худой конец махнула на неё – дуру рукой.

Но Снегирёва просто так своих жертв не отпускала. Она, словно паучиха, опутывала их нитями страха, беспомощности, ощущением собственной ничтожности, а потом жалила, жалила, упиваясь мольбой в глазах, с наслаждением слушая дрожащий голос.

-Мне здесь не нужны хамы! – чеканила она каждое слово. – А если у тебя гнилая помойка вместо рта, то – убирайся прочь. Так как таким людям место лишь в грязной ночлежке, но никак не в стенах больницы! Прямо сейчас сюда войдут Хайруллин и Макаров, и ты попросишь у них прощения. Поняла меня?

Ирина Петровна почувствовала, как за грудиной что-то сжимается, как к горлу подкатывает тошнота, а всё вокруг кажется нереальным, словно происходит не с ней.

Стена шершавая, но противно-тёплая, как же хочется сползти по ней, сесть на пол, закрыть глаза.

Да, Ирина и прощение попросит, и на колени встанет, лишь бы всё это поскорее закончилось, лишь бы Снегирёва простила её. Ведь она, Бочкина, действительно виновата.

- Хернёй не занимайтесь! – раздался громоподобный голос.

Хирург Кожевников, огромный и рыжий, словно скала в час заката, оторвался от стены и, раздвинув впереди стоящих сестричек, подошёл к столу заведующей.

Снегирёва откинулась в кресле, стараясь придать своему виду расслабленность, но всем, в том числе и громиле Кожевникову было ясно, что она испугалась, потому и постаралась отодвинуться как можно дальше.

Теперь начальницу и хирурга разделял только стол, на который громила и положил свои могучие руки.

- Эти два урода – Хайруллин и Макаров смотрели телевизор после отбоя, пили пиво, другими словами, нарушали больничный режим. На замечание Ирины Петровны отреагировали агрессивно, принялись обзывать, материть и угрожать. Пришлось вмешаться и растащить их по палатам за шкирку.

Несколько человек хихикнуло, представив, как Кожевников тащит двух субтильных мужичков в палату, схватив за шиворот. Но смех тут же смолк, наткнувшись на негодующий взгляд Снегирёвой.

- Я разговариваю не с вами, -вновь зазвенели осколки льда о стекло стакана. – Заведующая здесь я, и только мне решать, за что ругать подчинённых.

- А с кем, твою мать, ты разговариваешь? Сама с собой?- рявкнул хирург так, что начальница вцепилась в подлокотники кресла, как в спасательный круг. – Здесь, между прочим, люди после ночи стоят, у меня обход вот-вот начнётся. А мы всякую ерунду выслушиваем, время теряем!

- Как вы разговариваете? Что за тон?- Снегирёва попыталась взять себя в руки и добавить голосу больше металла, но удавалось плохо. Мышцы как конечностей, так и гортани инстинктивно сжались, чувствуя исходящую от мужчины опасность.

- Да пошла ты! – вновь рыкнул Кожевников. – Чего встали, как обосранные бараны? Айда работать!

Рыжий гигант махнул рукой в сторону двери, приглашая, всех остальных последовать за собой и вышел. Но персонал отделения остался стоять напротив стола Снегирёвой, ожидая её распоряжений.

- Видите, коллеги, - вздохнула заведующая, когда смолк грохот медвежьих шагов. – Кожевников совершенно нас не уважает.

- А разве нельзя его уволить?- робко подал голос кто-то из сестёр.

- Ах, милые мои, - доверительно вздохнула Снегирёва. – Все считают его лучшим хирургом в городе. Кожевников ведь у нас- ценный специалист.

Слова «Коллеги», «Милые мои» растрогали персонал, заставили проникнуться жалостью и сочувствием к Снегирёвой. Даже Ирине Петровне захотелось погладить начальницу по плечу, поднести ей чашечку чая, чтобы успокоить, подбодрить. Ведь это так нелегко тащить на себе всё отделение!

- Кожевников, конечно, хам, каких поискать, - прошепелявила старшая сестра, протирая очки куском пожелтевшего бинта и вновь водружая их на длинный, чуть загнутый нос. – Слышала я, как он на больных орёт.

- Да-да, - затрещала сестра хозяйка, нервно потирая руки. – А уж если кто-то жалобой припугнёт, то так материт, что уши в трубочку сворачиваются.

В кабинете повисло молчание. Но уже не напряженное, как бывало ранее, а какое-то уютное, тёплое. Молчание, которое сплачивает, заставляет людей почувствовать себя частью чего-то большого, целого. Тикали часы, весенняя капель танцевала на козырьке, солнце щедро вливалось в помещение, окрашивая стены янтарным светом.

- Только одно может нам помочь, - мягко проговорила Снегирёва. – Нам нужно всем коллективом написать жалобу на Кожевникова. Подпишемся, дадим подписаться больным. И его уберут от нас.

Мягкость начальницы, просьба во взгляде заставили сердца, бьющиеся под белыми халатами, дрогнуть. Ну как тут отказать? Тем более, Кожевников и впрямь, хам и матершинник.

Бумага общими усилиями была составлена быстро, так же быстро были собраны и подписи. Ирина Петровна, прежде чем поставить свою закорючку, немного посомневалась. В конце концов, Кожевников за неё заступился целых два раза, с начала перед больными, потом перед Снегирёвой. Но затем, решила всё же расписаться, рассудив, что отсутствие одной подписи ничего не изменит, а от коллектива отрываться не очень –то правильно, да и с заведующей ссориться не хотелось.

Рабочий день проходил как всегда, наложение повязок, обработка послеоперационных швов. Явились в перевязочную и Хайруллин с Макаровым, как ни в чем, ни бывало. Шипели и матюгались сквозь зубы, когда Ирина Петровна сдирала с кожи присохшую повязку, а потом смазывала шов зелёнкой. Заглянула Полина и без обиняков сообщила Ирине Петровне, что та её сильно подвела.

- Я вас попросила себя подменить, а вы… - махнула рукой молодая медсестричка. – Неужели так сложно было от скандала удержаться?

Бочкина промолчала, так как в подобных ситуациях никогда не могла ответить что-то достойное, ставящее на место наглеца. Нужные слова приходили потом, ночью, доводя бедную Ирину Петровну до бессонницы. А в минуты незаслуженных обвинений, Ирину, словно душным пыльным одеялом, накрывало чувством вины. Вот и сейчас, Бочкина залепетала какие-то извинения, оправдания, веря в то, что всё могло бы произойти иначе, веди она себя немного сдержаннее.

Стоило Полине гордо и независимо покинуть перевязочную, как раздалась трель телефонного звонка. На экране высветилось ненавистное имя «Настасья». Но не взять трубку Ирина Петровна, разумеется, не посмела.

- Так, я не поняла, деньги –то на куртку Эдуарду будут или нет?- раздалось в трубке.

Невестка не считала нужным здороваться и спрашивать о делах. Она говорила лишь о том, что волновало её и только её.

С самого первого дня их с Настасьей знакомства, Ирина зазнобу сына невзлюбила и была всерьёз удивлена тому, как её Григория- начитанного, интеллигентного парня, угораздило вляпаться в эту мерзкую лужу по имени Настенька. О нет! Ничего общего с героиней фильма «Морозко» у её невестки не было. Напротив, вязать, вышивать и стряпать, анти-Настенька не любила. Ей больше нравилось лежать на диване вверх задницей, жевать диетические батончики и смотреть какое-то реалити- шоу с участием вульгарных, но длинноногих и грудастых девиц. Настасья относилась к той категории людей, свято верящих в то, что столица Бразилии – Рио -де- Жанейро,

Пушкина убил на дуэли Лермонтов, «Лунную сонату» написал Моцарт, а книги - ненужное и даже вредное изобретение, без которого легко можно обойтись. Ни девушкой, ни женщиной у Ирины Петровны назвать свою невестку язык не поворачивался. Настасья была для неё монументальной бабой, горластой, грубой, сисястой и крутобёдрой.

- Я аванс ещё не получила, - принялась оправдываться Бочкина. – Расчётки –то принесли, а деньги начислят вечером или зав…

- Мне посрать, когда у тебя там ованс- херанс! – гаркнула Настасья. – Уже весна, дорогая моя, твоему внуку в садик носить нечего. Займи! Укради! Слушай внимательно, свекровушка, если денег сегодня не будет, Эдика ты больше не увидишь. Поняла меня!

Ответить что-либо Ирина Петровна не успела. Невестка отсоединилась, оставив свекровь в растрёпанных чувствах.

- Эдик, - пробормотала Бочкина, в сердцах швыряя на стол ни в чём неповинный телефон. – Нашли как пацана назвать! Ведь ясно же, какую кличку мальчишке в школе дадут. Не иначе как Настюшина идея, мой бы Гриша до такой ерунды не додумался.

Ирина уселась на подоконник, рискуя получить нагоняй от внезапно зашедшей старшей сестры, и крепко призадумалась, где раздобыть денег на куртку. Разлука с внучком её не слишком- то волновала. Признаться честно, Ирина Петровна его не любила. Капризный, наглый крикливый мальчишка с длинными зелёными соплями до пупа, пукающий и рыгающий за столом. Приезжая в гости к бабке, он тут же принимался лазать по шкафам, вытаскивать продукты из холодильника, расшвыривать вещи и топать, будто в квартире не один шестилетний ребёнок, а табун взбесившихся лошадей. Никакими талантами мальчик не обладал, единственное, что у него хорошо получалось, это грубить и строить рожи.