Глава 5

Мы с Джейми приехали в лагерь в июне, планируя работать до августа. На выбор нам предоставили уборку территории или работу на кухне. Я бы не возражал против первого, но притворился, что хочу работать на кухне, потому что это явно было то, что предпочитал Джейми.

Как оказалось, работа на кухне была интересной. В штате было много хороших девушек, да и парни были дружелюбными и веселыми. Атмосфера в целом отличалась от той, что была в лагере в качестве подопечного. Во-первых, у нас было намного больше свободного времени, и на нас возлагалось больше ответственности и доверия. Во-вторых, мы не ложились спать допоздна, тусовались в Длинном Доме, играли в игры или слушали музыку. В общежитиях за нами никто не следил. Мы могли бродить где угодно по всей территории лагеря, за исключением части, где проживали девочки. Нам не разрешалось переходить дорогу, ведущую к их хижинам.

Никто не контролировал, чтобы мы заучивали стихи из Священного Писания, совершали утренние молитвы или застилали свои койки. Ребята селились в комнатах над Длинным Домом, а девушки – в отдельной секции комнат. По собственному желанию мы пили утренний кофе и молились, а по вечерам собрались вместе с девушками, чтобы петь псалмы.

Что касается работы на кухне, все смены лагеря были одинаковыми. Мы накрывали завтрак, обед и ужин, а если у воспитанников планировались пикники на открытом воздухе, то упаковывали все необходимое в специальные корзины. Каждые две недели по окончании смены был банкет, и для этого события мы готовили более изысканные блюда. Кухонный персонал по очереди выполнял интересные задания (приготовление и сервировка) и не очень интересные (мытье посуды и уборка в Длинном Доме).

Воспитанники нас уважали. Смена для девочек летом была первой, и ничто не могло подготовить меня к их обожанию, как молодых, так и в возрасте. Они находили любой предлог для общения с ребятами из персонала, в том числе нарочно роняли еду под столы, чтобы попросить нас принести новую порцию. Работа «суслика» (дежурной девушки, которая забирала еду для всех остальных за своим столом из окна выдачи) была крайне востребована.

Вожатым пришлось поработать над тем, чтобы свести к минимуму подобного рода глупости.

Спустя какое-то время после еды, воспитанники начинали стучать своими серебряными приборами по столам, топали ногами и скандировали: «Спойте нам песню, дорогой наш персонал, спойте нам песню», — а затем, если мы не появлялись: «Поторопитесь, дорогие сотрудники, поторопитесь» — и, наконец: — «Мы ждем, дорогие сотрудники, мы ждем». Чтобы успокоить их, мы выбирали богословские песни и появлялись, становясь в шеренгу в наших фартуках. Толпа детей ревела, как будто мы были настоящими рок-звездами.

По правде говоря, это было самое близкое к тому, чтобы стать рок-звездами для большинства из нас.

У нас с Джейми было немало поклонниц, как и у всякого другого сотрудника. Даже на Джеде, гигантском мужчине с бородой, похожей на моток стальной проволоки, останавливалось несколько мечтательных взглядов. Однако никто из нас не флиртовал с воспитанниками. Нам это постоянно вдалбливалось до тошноты. Заигрывание с воспитанниками было, наряду с употреблением наркотиков или выпивкой в стенах лагеря, одним из самых верных способов быть отправленным домой и никогда не приглашенным обратно.

Однако среди персонала таких ограничений не существовало. (На самом деле, оглядываясь назад, я понял, что многие подростки и их родители рассматривали лагерь «Апачи» как своего рода христианскую брачную фабрику). Организовались две состоявшиеся пары – Микаэла и Эрик, Линдси и Крис, – а остальные сотрудники находились в напряженной, гормонально заряженной обстановке. Только мы с Джейми были свободны от этих тягот. Нас просто это все не интересовало.

Для меня стало огромным облегчением, что я не единственный подросток в мире, движимый еще чем-то, кроме своих гормонов. Для моих сверстников школа, лагерь и все социальные взаимодействия вращались вокруг противоположного пола. Усилия этой постоянной озабоченности казались утомительными. Что надеть? Что сказать? Где делать покупки (и когда)? Все определяло увлечение.

Мы с Джейми смеялись над всем этим позерством. И были безумно рады, когда закончилась смена для девочек и началась для мальчиков. Тогда у нас появилась полная свобода действий, – мы могли посещать наши любимые места для рыбалки и пеших прогулок через дорогу – а также свобода от девушек, карауливших нас около Длинного Дома.

Мой инстинкт постоянно присматривать за Джейми не ослабевал. Возможно, даже усилился. Если мне казалось, что кто-то его дразнит, я вмешивался. Если чувствовал, что он хочет отказаться от разговора, то придумывал отговорки за него. Когда в один из выходных Джейми почувствовал себя плохо, я выполнил всю его работу и свою, дотошно проверяя его состояние.

Большую часть тех выходных он провел на своей койке, закутанный в одеяла, лицом к стене. У его кровати стоял таз на случай, если он не сможет дойти до туалета. Однажды я попытался вынести его, но Джейми прошипел:

— Не надо!

Я подпрыгнул и поставил таз.

— Я думал, ты спишь.

— Не трогай. Это отвратительно.

Джейми перекатился на спину и натянул одеяла до подбородка. Притом, что я вспотел даже в футболке. Он выглядел бледным, дрожащим и потерянным. Его мягкие волосы стали засаленными. В то время он носил их достаточно длинными, чтобы они собирались в небольшой хвост. Такой стиль никогда не был бы одобрен моими родителями – даже теперь, когда мне было семнадцать. Его прическа делала Джейми фаворитом среди женского персонала, что, казалось, его только пугало. Девочки вечно пытались причесать его и поиграть с волосами.

— Все в порядке, — сказал я. — Это же просто рвота.

Он неуверенно моргнул и потер лицо.

— Ты такой странный.

— Ты всегда так говоришь. Наверное, так оно и есть. — Я закатил глаза и отнес таз в туалет. — Да, я странный, выношу таз и отмываю его от твоей рвоты.

— Калеб! — обижено запыхтел он.

Я не смотрел на рвоту; просто вылил все в унитаз и вымыл таз отбеливателем и щеткой. И снова поставил его рядом с его кроватью, а Джейми застонал.

— В этом нет ничего особенного, — сказал я.

— Ты же заразишься. Я чувствую себя полным дерьмом. Ты определенно пожалеешь об этом.

— Сомневаюсь. — Я слонялся у его койки. Хотел проверить температуру, но какой-то мощный импульс остановил мою руку. — Ты голоден?

— Я уже сказал нет около двадцати минут назад.

— Это было два часа назад.

Я ухмыльнулся. Даже если Джейми и не нравилась моя назойливость, он никогда не и ничем этого не выдавал. Иногда он дразнил меня по этому поводу, но с нежностью.

— Ну, значит, по-прежнему не хочу. — Джейми закрыл глаза. Затем приоткрыл один. — Я не знаю. А что на десерт?

Я рассмеялся.

— Ванильный пирог с белой глазурью.

— Принесешь мне кусочек?

— Конечно. Я принесу тебе целый противень, если ты поешь.

— Спасибо, мамочка.

— Да уж, обязательно врежу тебе, когда ты почувствуешь себя лучше.

— Конечно, врежешь. — Он перекатился на бок. — Болеть здесь – полный отстой. Заняться совершенно нечем. Дома, по крайней мере, я мог бы смотреть фильмы.

Я ненавидел, когда он заговаривал о доме, как будто не хотел находиться со мной в лагере. Это заставляло огрызаться; это ранило мои чувства.

— Ты можешь отправиться домой в любое время, когда захочешь, — холодно ответил я.

— Калеб... заткнись.

— Хорошо.

Я направился к лестнице.

— Нет, — сказал он, заставив меня остановиться. — Я имею в виду, не будь таким глупым.

Это прозвучало раздражённо, что смутило меня.

— О чем ты говоришь? Я пытаюсь помочь тебе почувствовать себя лучше.

— Я не хочу покидать лагерь. Никогда. И ты это знаешь.

Я взглянул на его съежившуюся фигуру. Почему он так рассердился?

— Нет, я этого не знал. — На меня нахлынуло облегчение. — Ты никогда этого не говорил.

— Ты ведь тоже не хочешь уезжать, верно?

— Конечно нет.

— Ну, я тоже. Само собой.

— Ладно. — Я робко улыбнулся.

— Ты понимаешь, о чем я? — Его взволнованный голос доносился из-под одеял.

— Э-э-э, не совсем.

И я не понимал, правда, совсем не понимал. Чувствовал, что Джейми к чему-то ведет, пытаясь привести какой-то риторический аргумент, но это ускользнуло от меня.

Он тяжело вздохнул.

— Просто принеси мне торт.

Я засмеялся и почесал голову.

— Ага, я и собираюсь. — Я задержался на верху лестницы. — Теперь ты ведешь себя странно.

Он промолчал, поэтому я спустился вниз в растрёпанных чувствах. Меня беспокоило любое напряжение между мной и Джейми. Мне нравилось, чтобы все было идеально. Я полагал, что так строится большинство отношений между лучшими друзьями. За прошедшие годы у нас случилось всего несколько разногласий, – по электронной почте или во время лагеря – и эти размолвки всегда отправляли меня в штопор. Я быстро извинялся или отступал, чтобы сгладить ситуацию.

Однако тем вечером его гнев возник из ниоткуда. Мы не обсуждали смысл библейских стихов и не спорили о достоинствах физических тренировок. Возможно, болезнь и голод заставляли его сердиться. Может быть, мне нужно было попросить медсестру проверить, нет ли у него температуры. Именно это я и собираюсь сделать после того, как принесу ему торт.

Но в тот день я так и не донес Джейми тот торт.

В Длинном Доме была комната, которую все называли «Зеленой Комнатой», потому что в ней был ужасный зеленый диван, ковер и занавески. «Зеленая Комната» находилась рядом с кухней и столовой. Это было место, где обычно зависали сотрудники по вечерам, так как там была удобная и уютная обстановка, а также хороший стол для настольных игр.

Когда я спустился вниз, мне сразу же бросились в глаза две детали, которые заставили забыть о Джейми и торте.