Глава 26

Двенадцать минут спустя мы с Марси, скрестив ноги, сидели на ее кровати с балдахином. Полдня слез превратили ее лицо во что-то, напоминающее зону военных действий. Тушь потекла по ее щекам черными траншеями. Ее обычно изящный нос покраснел и из него капало. Красные пятна покрыли ее кожу, словно пурпурный камуфляж. Она крепко прижала к себе одну из своих белых кружевных подушек.

— Что случилось? — спросила я.

— Ну, в общем, я недостаточно хороша для него, — выпалила она.

— Он так сказал?

Она вытерла нос рукавом.

— Нет, он сказал, что я слишком много ухаживаю за собой. Слишком много волос, ногтей, макияжа и прочего дерьма. Сказал, что он всегда представлял себе... — Ее дыхание было прерывистым, пока она пыталась сформулировать это. — Естественную красоту.

Марси расплакалась. Я обняла ее. Вот сукин сын, подумала я. Затем сказала это вслух.

— Марси, ты красотка от природы, — сказала я. — Всегда была и всегда будешь. Гейб — задница слепой лошади, если этого не видит. И знаешь что? Даже если бы видел, ничего бы не изменилось. Он кусок дерьма уже потому, что считает, что внешность — это самое главное. Ты это знаешь.

Я обняла ее и погладила ее волосы так же, как мистер Пиклер делал это с Сэм.

— Я знаю, — всхлипнула она. — В любом случае, думаю, настоящая причина, по которой он меня бросил, — это то, что я не переспала с ним.

— Ну, кто бы стал? — сказала я, подсчитывая, сколько раз я сама фантазировала об этом. — Ужас, — добавила я для большей правдоподобности.

— В последнее время казалось, что это было все, чего он хотел, — сказала Мар. — Он никогда не затыкался об этом.

— Он же не принуждал тебя делать что-то, нет?

— Нет.

— Хорошо, — сказала я.

— Ну, не совсем.

Я оттолкнула ее от себя, чтобы посмотреть ей в глаза.

— Не совсем? Что, черт возьми, это значит?

Она повозилась с сиреневой лентой на отделке подушки.

— О, ничего ужасного. В смысле, ничего настолько ужасного. Он просто иногда становился... немного агрессивным. Но не делал ничего противозаконного или вроде того.

— То, что не противозаконно, все равно может быть неправильным, Мар. Не защищай его.

— Я знаю. Я не защищаю. Просто сложно точно определить, что он сделал. Иногда он становился настойчивым. И сходил с ума, если я не делала того, чего он хотел. Но после этого говорил мне, что любит меня, теперь-то я уже знаю, что это полная фигня, но когда он говорил это, все снова становилось прекрасным. Я на самом деле думала, что он любил меня, Фи. И что я любила его.

Я не могла поверить, что он разбил ей сердце. Тодд был прав. Гейб Уэббер — сухой тост. И как тост, он может сгореть. Хотела бы я на это посмотреть.

Она обняла подушку и запричитала:

— Когда эта боль уйдет?

— Все будет хорошо, — сказала я. Затем погладила ее по спине. — Забудь его. Знаешь что? Просто притворись, что ничего этого не было.

Она села и взмолилась:

— Но как?

Она ждала ответа. Она сидела здесь, на своем чистом белом покрывале с оборками, ожидая, когда я подскажу ей решение, которое позволит вылечить сердце и вернуть достоинство. Потому что это было бы здорово, Фиона. Было бы здорово забыть об этом. И ты заставила ее поверить, что это возможно.

Итак, как?

Я подумала о бабушке, пережившей сорок три года боли ради дяди Томми. Я подумала о директоре Миллер, толкающей речи о браке, в то время как ее собственный развалился. Я подумала о кризисе в работе Мэгги Кляйн, которую она когда-то выполняла. И я знала ответ.

— Ты не можешь, — прошептала я. — Ты не можешь забыть все плохое и не можешь притворяться, что этого никогда не происходило.

Марси зажмурилась и сжала губы.

— Но я хочу этого, — пропищала она.

Я подхватила указательным пальцем прядь ее волос и убрала ее со лба.

— Нет. Ты должна завладеть этим. Подчинить себе. Потому что, когда произошедшее станет частью тебя, ты сможешь начать строить. Оно станет частью фундамента твоей личности. И того, кем ты станешь.

Она открыла глаза и слегка кивнула.

— Не слишком краткосрочное решение, — сказала она.

— Хотела бы я, чтобы оно у меня было.

Я действительно хотела. И у меня появилась идея.

— Держу пари, что смогу тебя немного воодушевить.

Она скривилась и покачала головой:

— Ха. Сомнительно.

— Ну, смотри.

Я сползла с кровати и стала перед ней посреди комнаты. Я положила руки на бедра и закричала:

— ГОТОВА? ХОРОШО. — И хлопнула по бедрам. — У НАС ЕСТЬ ДУХ, ДА. У НАС ЕСТЬ МАКСИМАЛЬНЫЙ ДУХ. ВЫ ДОЛЖНЫ САМИ ЭТО УВИДЕТЬ, ПОТОМУ ЧТО КОГДА МЫ БОЛЕЕМ, ВЫ УСЛЫШИТЕ ЭТО. НЕ МАЛО. — Шаг и поворот. — НЕ МНОГО. — Шаг вперед и прыжок. — ЭТО. — Приседание. — МАКСИМАЛЬНЫЙ ДУХ. — Русский прыжок. — И ВЫ ЗНАЕТЕ. — Вперед-назад, вперед-назад. — ЭТО ОЧЕНЬ ГОРЯЧО! — Облизываю палец и касаюсь задницы. — ПШШШШШШШШ.

— О. Мой. Бог. — Марси закрыла лицо и покатилась назад, смеясь. — Божемойбожемойбожемой! — Она вдруг села. — Фи! А ты и вправду хороша.

— Ты, очевидно, бредишь из-за слез.

— Нет, ты была совсем не плоха. Хотя я признаю, что ты в образе чирлидера — это одна из самых странных вещей, которые я видела в своей жизни.

— Мне нужно поработать над прыжком, — сказала я.

— Все равно. Мне очень понравилось. — Она лучезарно улыбнулась мне. — Спасибо, Фи.

— Ну ладно. Только ты получила частный показ, Мар.

Я позвонила родителям и сказала им, что остаюсь на ужин.

После ужина я позвонила им и спросила, могу ли остаться на ночь. Они разрешили, поэтому мы с Мар допоздна делились друг с другом деталями, которые упустили за время нашего временного разлада, как мы его называли.

Я рассказала ей о Саманте Пиклер. Она заново перечислила все лучшие черты Джонни Мерсера. Я рассказала ей о дяде Томми и показала ей бабушкины кольца, которые носила. Она рассказала мне обо всем, что случилось между ней и Гейбом. Я слушала, хоть это все и было... о Гейбе.

Было похоже, что временного разлада между нами и не было. Но мы обе знали, что он был.

Только теперь он принадлежал нам.