Все вошедшие расселись на специально для них выставленных стульях. В день казни все смертники настороже, и в камерах тишина — ни шороха, ни звука.

Дождь лил все сильнее. Бригадир обратил на это внимание директора. Тот, выдвинув вперед свою и без того выпяченную челюсть, отрицательно покачал головой.

В течение следующих тридцати минут никто не произнес ни слова. Мы с Хорибэ не сводили глаз с камеры приговоренного, а вся эта компания так и сидела на стульях без движения.

Длинная стрелка электронных часов коснулась цифры 12. Свистка не было, просто бригадир снизу махнул нам с Хорибэ рукой. Все тут же встали, а священник раскрыл Библию и стал читать нараспев. Молодой охранник, держа на вытянутых руках деревянный ящичек, где лежал белый хлопчатобумажный саван, поднялся по лестнице к нам. Я выбрал из связки ключ и остановился перед дверью камеры. Бормотание священника приблизилось. Директор встал за спиной у Хорибэ, чиновники окружили нас с боков, а поп вышел вперед. Я вставил ключ в скважину и осторожно стал открывать дверь, но она громко заскрипела. Хорибэ толкнул ее, и мы заглянули внутрь. В нос ударил специфический камерный запах. Через оконную решетку было видно, как льет дождь.

Заключенный лежал, свернувшись клубком и закутавшись в вытертое тюремное одеяло. Мы с Хорибэ, стуча бутсами, вошли в камеру. Приговоренный резко повернулся, и одеяло на нем закрутилось. Директор взял у одного из чиновников протокол и громко назвал смертника по имени. Тот продолжал лежать. Бригадир подал нам знак глазами. Одеяло сползло, и показалось лицо заключенного. На нем застыло какое-то бессмысленное выражение. Хорибэ подошел к смертнику сзади и тряхнул за плечи. Тот вздрогнул всем телом и посмотрел сквозь ресницы сначала на меня, потом широко раскрыл глаза и оглядел всех остальных. Я, не мешкая, надел на него наручники. Осужденный рванулся вперед, пытаясь сбросить со своих плеч руки Хорибэ, и тут же перед ним очутился поп.

— Успокойтесь, — сказал он.

Хорибэ поставил смертника на ноги. Я открыл ящичек и вынул аккуратно сложенный белый саван с поясом.

— Сам наденешь? — спросил у осужденного бригадир. Заключенный посмотрел на саван и отшатнулся. Все смертники, сколько я их помню, реагировали так же. Хорибэ сзади схватил его за плечи, а я расстегнул наручники. Нижнее белье приговоренного было чистым, только что из стирки. От долгого сидения в тюрьме мускулы его когда-то крепкого тела утратили былую упругость.

Согнув ему сначала одну руку, потом другую, я продел их в рукава. Затем повязал поверх савана пояс и снова надел наручники. Все это время поп торчал перед нами как изваяние и непрерывно бормотал что-то, листая Библию.

Дождь за окном превратился в настоящий ливень.

Директор тюрьмы подал знак, и все двинулись в путь. Впереди шел сам директор, за ним поп, потом мы с Хорибэ вели осужденного, а за нами следовали чиновники и бригадир. Когда мы покинули камеру, туда сразу вошел охранник — делать уборку. Очень медленно мы спустились по железной лестнице. Грохот наших шагов заполнил весь коридор, сливаясь с шумом дождя, колотившего по крыше. В одной из камер кто-то начал тихонько покашливать и кашлял до тех пор, пока последний чиновник не сошел вниз по лестнице. Перед решетчатой дверью выстроились остальные охранники, провожая глазами нашу процессию. На улице лило как из ведра. И деревья вдали, и газон спортплощадки, и насыпь, и тюремные корпуса заволокла пелена дождя. Бригадир раскрыл зонтик и держал его над осужденным. Остальным приходилось мокнуть. Столь аккуратная прежде дорожка, ведущая к экзекуционному корпусу, была теперь вся изрыта потоками дождя. С иголок молодых гималайских кедров, недавно посаженных вдоль дорожки, непрерывно стекали желтоватые капли. По веткам с чириканьем прыгали вымокшие, нахохленные воробьи. Я шел, сжимая рукой левое запястье осужденного. Через ткань савана я чувствовал биение его пульса и тепло кожи. Процессия продвигалась вперед без помех. Если бы не дождь, подумал я, все было бы совсем как в тот раз, когда дело обошлось без единого инцидента. Правда, тот осужденный долго болел и ослабел до такой степени, что мало отличался от трупа.

Посередине пути смертник вдруг рванулся что было сил, пытаясь освободиться. Поняв, что это ему не удастся, он уронил голову и подогнул колени, затормозив движение. Уставившись в землю, он стал еле слышно что-то повторять. Процессия остановилась, однако никто не покинул своего места. Мы с Хорибэ переглянулись и рывком поставили осужденного на ноги.

— Ну-ну — сказал поп, обращаясь к нему, — успокойтесь. Возьмите себя в руки. Вам недолго осталось страдать.

Плечи осужденного поникли, он не держался на ногах и всем телом повис у нас с Хорибэ на руках. С козырька фуражки мне на лицо стекали дождевые капли, и я с силой тряхнул головой.

Процессия снова тронулась в путь. Дорожка привела к круглому зданию, это и был экзекуционный корпус. Слева перед ним стояла отполированная временем мраморная стела.

Когда мы поднимались по ступенькам ко входу, осужденный наступил на полу савана и опрокинулся назад, увлекая за собой меня и Хорибэ. Однако бригадир тут же поднял его на ноги — травм у него не было. Хорибэ поглядел на свои испачканные брюки, потом на меня и скорчил гримасу.

Перед входом мы остановились. Наши лица отражались в круглых шляпках больших декоративных гвоздей, которыми была обита крепкая складная дверь светлого дерева. Директор, как всегда, немного постоял перед ней. Потом он шагнул в сторону, и вперед вышел бригадир, который надавил на дверь обеими руками. Она сложилась гармошкой, не скрипнув хорошо смазанными петлями.

Стены комнаты были завешаны черными и белыми драпировками. В центре стоял алтарь, покрытый белой материей. За ним был расположен вход в экзекуционную камеру, пока скрытый от глаз шторой. Все вошли внутрь, закрыв за собой дверь. Пламя толстых свечей, горевших на алтаре, слегка заколебалось от движения воздуха, и блики побежали по металлическим поверхностям. Дневной свет проникал в помещение через два круглых оконца в потолке, сейчас залитых потоками дождя.

Мы с Хорибэ усадили осужденного на стул перед алтарем. У всех на пол с брюк стекала вода. Кто-то кашлянул.

— Поднимите голову, — сказал поп осужденному. Тот немного приподнял лицо и уставился на пламя ближайшей свечи. Медленно повернувшись огромным телом, поп встал лицом к алтарю. Потом, как фокусник, извлек откуда-то фиолетовую ленту, прикоснулся к ней толстыми губами, повесил себе на шею, поклонился и перекрестился.

Держа в руках раскрытую Библию, поп стал читать с того же места, что и всегда, выговаривая знакомые слова протяжным, тонким голосом. Начало я уже знал наизусть. Дождь с прежней яростью лупил по крыше.

Временами небо освещали вспышки молний и доносились дальние раскаты грома.

Проповедь и молитвы шли своим чередом. Один из стоявших сзади чиновников, тот, что в центре, со значительным видом держал в руках папку с бумагами. Бригадир решительно сцепил руки за спиной, отчего его плечи казались еще шире. Директор тюрьмы, выпятив челюсть, смотрел в потолок, кивая в такт словам священника и растроганно шмыгая носом. Так он вел себя всегда. Хорибэ застыл в неподвижности, я рассматривал раннюю лиловую хризантему в вазе тонкого стекла. Наручники осужденного, лежавшие у него на коленях, все время тихонько позвякивали.

Молитва, затихая, подходила к концу. Поп перекрестился, колыхнув черной шелковой рясой, и, сладко пропев «аминь», медленно повернулся к приговоренному.

— Отныне с вас снимается вина за свершенные вами злодеяния, и вас ожидает царствие небесное. Ничего не бойтесь и ни о чем не тревожьтесь, — сказал он, кладя пухлую руку с толстым кольцом на плечо заключенного. Звяканье наручников прекратилось, и плечи осужденного напряглись. Я хотел удержать его, но он уже повалился лицом вперед, под ноги попу. Тот отскочил с неожиданным проворством. Библия вылетела у него из рук и сшибла с алтаря одну из свечей. Хорибэ взмахнул дубинкой, но бригадир успел схватить его за руку. Осужденный пополз по забрызганному водой полу, но запутался в полах своего савана, повалился на бок и так и остался лежать. Я взялся за его наручники, Хорибэ придержал ноги, и мы опять усадили заключенного на стул. Белый саван на спине почернел от грязи, но на полу следы его ползанья быстро высохли. Поп опять улыбнулся своей женственной улыбкой. Он был похож на жирную черную бабочку.

— Не надо шуметь. Тише. Вам нечего бояться. Успокойтесь и повторяйте за мной слова молитвы. Тогда преступления ваши простятся и вам откроется царствие небесное. Ну же…

И поп начал нараспев читать набор коротких фраз, которых, наверно, в другом месте не услышишь. Но осужденный не стал ему вторить, от страха он не мог ни на чем остановить взгляд, и зрачки его быстро двигались то влево, то вправо. Не обращая на это внимания, поп быстро допел положенное до конца.

— Так, — сказал он. — Теперь положите сюда руку и скажите «аминь».

Поп сунул осужденному под нос Библию в черном кожаном переплете. Хорибэ двумя пальцами взялся за цепь наручников и положил руки заключенного на Библию. Из всех охранников на такое был способен только он.

— Аминь, — сказал поп, взглядом призывая осужденного повторить. Тот помолчал, потом, двинув губами, беззвучно произнес пересохшим ртом: «Аминь».

Его руки, скользнув по кожаному переплету, упали обратно на колени. Поп отошел, и вперед выступил директор.

— Не желаешь ли что-нибудь сказать напоследок? Что угодно… — сказал он театральным голосом. Осужденный будто не слышал.

— Покуришь? — спросил опять директор и протянул сигарету с золотым ободком.