Глава 13

Эльза

Я остаюсь неподвижной.

Полностью.

Как доска.

Несмотря на зону боевых действий в моем сердце. Все войны начинаются в моем глупом, ущербном сердце.

Мой крик затихает.

Кричать бесполезно, когда рука Эйдена закрывает мне рот. Его сила подобна единому батальону; опасна и разрушительна.

Твердость его груди сдавливает мою, когда все его тело прижимает меня к двери. Я чувствую его сердцебиение, громкое и неистовое. Меня так и подмывает протянуть руку и пощупать пульс под кончиками пальцев. Его нормальный, здоровый пульс.

Единственное, что делает его человеком.

Искушение покидает меня, когда он хватает меня за запястья свободной рукой и ударяет ими о дверь над головой.

Этот звук выводит меня из вызванного оцепенения.

Знакомая сцена.

Всякий раз, когда Эйден не добивается своего, он прибегает к установлению своего господства. Это часть игры, в которую он так хорошо играет. Игра, в которой я всегда буду пешкой.

Игра, которую я всегда проигрываю.

— С возвращением, милая, — бормочет он своим скрипучим, вызывающим озноб голосом.

Есть ли способ плеснуть кислотой на его голос и не дать ему так хорошо звучать?

Его губы зависают в нескольких сантиметрах от моего рта, прикрытого его рукой. Угроза это или обещание, я не знаю.

— Ты закончила убегать?

Его большой палец ласкает мою щеку в чувственном ритме. Вверх и вниз, как колыбельная, кожа к коже.

На секунду я теряюсь в его прикосновениях. В его близости. В его запахе.

Черт бы побрал его запах.

От него пахнет болью и удовольствием. Сладким и горьким одновременно.

Я бы солгала себе, если бы сказала, что не скучала по нему, и я пообещала никогда больше не лгать себе.

Я скучала по его сводящим с ума прикосновениям и этому горячему взгляду.

Я скучала по его поцелуям и ваннам, которые он готовил для меня.

Я скучала по его запаху и его грубым словам.

Но больше всего я скучала по нему.

По парню, по монстру.

Но все это напрасно. Неважно, как сильно я по нему скучаю, это не отменяет того, что он сделал. Это не меняет того факта, что я все это время была пешкой на его доске.

Поэтому я держусь за кипящий гнев, ненависть и горечь. Я цепляюсь за то, как пусто было ощущать, когда мне говорили, что я всего лишь игра.

Во мне, как феникс из пепла, просыпается желание сразиться с ним и осыпать его ругательствами. Мои мышцы напрягаются, готовые к бою, к дуэли.

Однако я прикусываю язык. Конфронтация только даст ему рычаги влияния.

Вместо того, чтобы дать ему то, что он хочет, я расслабляюсь в его объятиях и опускаю взгляд, прерывая зрительный контакт.

Я стираю его и его металлический взгляд, зловещие черты лица и взъерошенные волосы.

— Посмотри на меня.

Я этого не делаю.

Он наблюдает за мной в тишине. Я чувствую иглу в верхней части моего черепа, готовую вскрыть его.

Безмолвная война длится минуты или часы. Я просто стою, смотрю на свои черные лоферы и забиваю голову философской тактикой Сунь-цзы.

Высшее военное искусство состоит в том, чтобы подчинить врага без боя.

Молчание мое единственное оружие, и я буду использовать его до самого конца. Неважно, насколько удушающей является эта тишина.

В тишине Эйден отпускает мой рот. Я не кричу. Я храню священное молчание, будто от этого зависит моя жизнь.

Он сжимает мою челюсть двумя грубыми пальцами и поднимает мою голову.

— Блядь, посмотри на меня.

Я смотрю в потолок, на белые лампочки.

— Эльза, — рычит он, звук эхом разносится вокруг нас, как мрачное обещание. — Не дави на меня.

— Покажи мне свое самое худшее, — говорю я ровным тоном.

Его губы прижимаются к моим. Я не открываюсь. Ему придется укусить меня, если он хочет поцеловать меня.

Он рычит мне в рот и покусывает нежную кожу.

Я не открываюсь.

Я не даю ему проникнуть.

Я держусь за гнев и боль. Гнев и боль позволяют мне игнорировать реакцию тела на него.

Гнев и боль заставляют меня онеметь от его прикосновения.

Эйден отстраняется, но не отпускает мои запястья.

— Уверена, что хочешь сыграть со мной в эту игру?

Я не отвечаю.

Прямо сейчас я надежно укрыта оцепенелым ореолом. Если я что-нибудь скажу, я лишусь убежища, которое предлагает это место.

Эйден задирает мою юбку. Воздух касается моих голых бедер, а мурашки покрывают кожу. Его сильная ладонь сжимает мою киску поверх шорт.

Мое дыхание прерывается, грудь поднимается и опускается, словно я только что пробежала стометровку. Пальцы на ногах скручиваются. Я смотрю на воображаемую точку на стене за головой Эйдена.

Он солгал тебе.

У него есть невеста.

Ты девушка на стороне.

Он просовывает два тонких пальца под мои шорты и проводит ими по складкам.

— Хм, ты не мокрая. — его мрачный голос достигает ушей сквозь мое пение. — Это вызов, Холодное Сердце? Хочешь поспорить, сколько времени мне потребуется, чтобы сделать тебя мокрой?

Я продолжаю смотреть на невидимую точку, молча повторяя мантру.

Он не заслуживает моих слов. Он ничего не заслуживает.

Эйден кружит вокруг моего клитора, медленно дразня набухший бугорок. Если я не сосредоточусь на этом, то ничего не почувствую.

Вообще ничего.

— Ты будешь мокрой, — громыхает он у моего уха, звук проникает прямо в меня. — Мой член будет в твоих соках, когда я выебу из тебя дерзость.

— Или ты можешь изнасиловать меня и использовать кровь в качестве смазки.

Эйден останавливается, его пальцы замирают на складках.

Он откидывается назад и внимательно наблюдает за мной. Сосредоточенно. Как камень.

На этот раз я встречаюсь с ним взглядом. Я встречаюсь с этими мутными, зловещими глазами, которые иногда кажутся бесконечной пустотой.

Местом, куда ты уходишь и никогда не возвращаешься.

Я хочу, чтобы он увидел выражение моего лица. Понятия не имею, как это выглядит, но надеюсь, что оно наполнено гневом и ненавистью. Я надеюсь, он видит, что сделал это с нами.

Он сломал нас.

Сломал меня.

Он сказал мне, что выбрал меня, но так и не сделал этого.

Не совсем.

Его выбором всегда была кукла Барби с фамилией Куинс.

— Думаешь, я бы так с тобой поступил? — он произносит свой вопрос так, словно сердится.

— Ты делал и хуже. Быть изнасилованной морально и эмоционально хуже, чем быть изнасилованной физически.

Я серьезно. Если он покажет мне свое худшее, я смогу возненавидеть его раз и навсегда. Я перестану мечтать о нем, о его прикосновениях и о его чертовом запахе.

Словно прочитав мои мысли и решив пойти против этого — как обычно — Эйден отпускает меня. Мои руки опускаются, как безжизненные части тела.

Я не двигаюсь с места. Даже когда он отступает еще дальше.

Его лицо остается бесстрастным, но когда он говорит, его голос поражает меня, как гром в зимнюю ночь.

— Хорошо сыграно, Эльза. Чертовски хорошо сыграно.

— Ты закончил?

Он улыбается, но это не насмешка и не торжество. Это вызов в чистом виде.

— Я только начал.

— Ты можешь использовать мое тело сколько угодно, но я никогда не прощу тебя, Эйден.

— Тогда я не прикоснусь к тебе.

Мои глаза расширяются.

Возможно, мои уши повреждены, потому что могу поклясться, что только что услышала, как Эйден сказал, что не тронет меня.

Его самым сильным оружием всегда было физическое запугивание. Черт, за исключением сегодняшнего дня, я всегда превращалась в бессмысленное месиво в его руках.

Я прищуриваюсь.

— Это обещание? Не прикасаться ко мне, я имею в виду.

— Пока ты не простишь меня, я не стану трахать тебя.

— Что означает никогда.

— Поверь мне, милая. Когда ты узнаешь правду, ты будешь умолять об этом.

Ужин с тетей и дядей никогда не казался таким неловким.

Тетя ходит вокруг меня по яичной скорлупе, а дядя, кажется, не знает, что сказать, дабы рассеять напряжение.

— Ты принимаешь свои лекарства? — спрашивает тетя, разрезая креветки и кладя их мне на тарелку. — У тебя скоро приём с доктором Альбертом, так что тебе нужно следить за потреблением калорий и...

— Блэр, — обрывает ее дядя.

— Верно. — она касается своего виска. — Теперь ты с Итаном. Это не мое дело. Думаю, от старых привычек трудно избавиться. Он хотя бы записал тебя на прием? Я отправила ему по электронной почте все даты с цветовой кодировкой. Тесты и консультации и...

— Блэр. — дядя касается ее руки.

— Хорошо, хорошо. Давайте просто поедим.

Но она не просто ест.

Тетя переносит на мою тарелку весь стол.

— Я забыла про суп, — она встает. — Я знала, что кое-что забыла.

— С ней все в порядке? — спрашиваю я дядю, когда она исчезает на кухне.

— Ей просто нужно время, чтобы привыкнуть к новым переменам. Это нелегко для нее.

Я киваю.

Дядя откашливается.

— Блэр всегда чувствовала себя виноватой перед Эбигейл, просто не показывала этого. Я не прошу тебя простить ее, но можешь ли ты хотя бы попытаться понять? На днях ее трясло всю дорогу до Бирмингема. Она страстно ненавидит это место.

Мои руки замирают на ноже и вилке.

Я могу общаться с ней. Нелегко вернуться в место, которое тебя травмировало. За все время моего пребывания в нашем доме в Бирмингеме у меня ни разу не было полноценного сна.

Не говоря уже о подвале.

Он все еще там, в дальнем конце башни, дразнит меня, чтобы я подошла и избавилась от кровавых воспоминаний.

Доктор Хан сказал, что возвращение к месту, где зародилась травма, может вызвать мое подсознание. Папа также говорил, что в подвале теперь висит замок с отпечатками пальцев, который я могу открыть в любое удобное для меня время.

По правде говоря, я боюсь этого подвала.

Страшно знать, что там произошло. Если я переступлю эту черту, то никогда не смогу вернуться.

У меня есть шрам, доказывающий это.

Может, просто может, я не хочу узнавать больше чудовищных вещей о маме.

— Ешь, тыква. — дядя одаривает меня своей самой теплой улыбкой. — Она провела весь день, готовя ужин.

Я сглатываю комок в горле и откусываю кусочек креветки. Трудно чувствовать вкус из-за липкости во рту.

Тетя возвращается с супом, ее глаза влажные, как будто она плакала. Это, как если бы стрела попала мне прямо в сердце.