На двери пороховой камеры висел тяжёлый замок. Значит, матросы добежали первыми. Отдышавшись, они стали на вахту. Посмотрели друг на друга, улыбнулись.

Задорожный, хорошо знакомый с помещением, выключил свет. Стало темно. Освещённым остался только тот узкий коридор, по которому должен был подойти Тон. Матросы стояли в тени. Тон чуть не наткнулся на их вытянутые штыки...

Как только раздались первые выстрелы, командир Голиков удрал в свою каюту. Там же укрылись прапорщики Левенцов и Алексеев. Оба эти офицера несколько минут назад по приказу Голикова переписывали матросов, задержанных Гиляровским для расстрела. Теперь они опасались, и не без основания, гнева матросов. Все трое стали раздеваться. Они решили плыть к миноносцу. Левенцов был самым молодым и самым худым. Ему удалось протиснуться через иллюминатор и выброситься в море. Его прыжок заметил матрос Сыров. Он выстрелил в Левенцова, как только тот всплыл на поверхность поды.

Голиков разделся почти вслед за Левенцовым, но его толстое тело застряло в иллюминаторе. Алексееву пришлось вытаскивать его обратно за ноги. Левенцов был убит у них на глазах. Пропала охота следовать его примеру; оба офицера стали одеваться.

— Старый дурак, — не переставал причитать Голиков, — что я наделал, старый дурак.

Он сильно перетрусил. Вдруг его осенила догадка: взорвать крюйт-камеру и бунт сам собой прекратится.

Он приказал Алексееву достать в сейфе запасной ключ от крюйт-камеры и взорвать её.

Взрыв пороховой камеры — дело рискованное: недолго и самому погибнуть. Вздохнув, Алексеев направился исполнять приказ. В каком-то коридоре он встретил лейтенанта Тона и Задорожного. Тон шёл впереди, а Задорожный с примкнутым штыком позади. Тон успел шепнуть ему по-французски, что крюйт-камера охраняется часовым. Теперь Алексеев мог доложить Голикову о невозможности исполнить его приказ. Он не нарушил присяги, ему не придётся рисковать жизнью, а на случай победы матросов он «чист» перед ними. Ему положительно везло.

Во время стоянки броненосца на Тендре некоторые его машины были разобраны для чистки. Это было опасно для дела восставших. «Централка» всегда указывала на подвижность кораблей как на залог победы восставшего флота. Ещё в Севастополе Вакуленчук и Денисенко распределили между собой обязанности на «Потёмкине» в дни восстания флота. Вакуленчук будет подавлять сопротивление офицеров, Денисенко захватит машины корабля. Вакуленчук выбыл из строя. Он был лучшим другом Степана Денисенко. Степану хотелось побежать на помощь упавшему другу, но он помнил завет Вакуленчука: «Береги машины, Степан». И, подавляя душевную муку, Денисенко спустился в машинное отделение. Наверху гремели. выстрелы, а внизу монтировались машины, в кочегарке запылали котлы.

Денисенко донесли, что в кочегарку прошёл старший механик «Потёмкина», инженер Цветков.

Денисенко немедленно отправился в кочегарное отделение. Почти одновременно с Денисенко туда ворвался машинный боцман Бордюгов, «Иудушка Бордюгов», как его называли матросы. Он кричал, что революционеры решили взорвать броненосец.

Старший инженер Цветков не случайно забрёл в кочегарку. Не случайно очутился здесь и Бордюгов. Один сеял панику, другой делал вид, что спасает броненосец и команду. Выслушав «иудушку», Цветков приказал трюмному унтер-офицеру затопить пороховой погреб. У заговорщиков был тонкий расчёт: броненосец без пороха — плавающее корыто, «лайба», как называют невооружённый корабль матросы. Денисенко явился вовремя. Он сообщил старшему механику, что корабль в руках восставших, затоплять его незачем, и распорядился поставить надёжный караул у клапанов затопления. В машинном отделении боцман Бордюгов и старший инженер Цветков встретили стойкость и спокойствие подготовленных к восстанию матросов.

Боцман Линник сеял панику в местах скопления всей команды: в спардеке, на юте[23], в батарейной палубе, на шканцах. Он шмыгал среди матросов, нашёптывал, что офицеры добрались уже до пороховых камер и сейчас взорвут корабль. Наверху было много неподготовленных к восстанию матросов. И Линник успел больше, чем Бордюгов. Команда стала поддаваться панике. Ещё мгновение, и матросы начнут массами покидать корабль, а броненосец окажется в руках кучки контрреволюционеров. Матросы-революционеры: Беликов, Бредихин, Гусеников, Звенигородский, Зиновьев, Костенко, Ковалёв, Ковальчуг, Козленко, Кошугин, Мартыненко, Мартьянов, Расисов, Савотченко, Самойленко, Царёв, Цимбал, Циркунов, Шендеров, Шевченко (Фёдор), Шестидесятый и др. поняли грозившую опасность. Они бросились в гущу матросов и убеждали их не поддаваться панике.

Заулошнев не был оратором, но матросы хорошо его знали и уважали за спокойствие, находчивость и деловитость. Он приказал горнисту протрубить «отбой», а сам, вскочив на башню двенадцатидюймового орудия и воспользовавшись воцарившейся на миг тишиной, обратился к команде:

— Не сдавайтесь, братья: раз уже начали мы хорошее дело, доведём его до конца.

Его спокойный, уверенный голос рассеял панику.

Офицеры всю жизнь занимались муштрой, но они струсили и не могли удержать в повиновении даже не подготовленных к восстанию матросов. Матросы социал-демократы действовали смело и решительно и увлекли за собой всех колеблющихся. Офицеры теряли одну позицию за другой. Матросы расстраивали все их козни и шаг за шагом завоёвывали броненосец.

На шканцах, на юте, в батарейной палубе гремели выстрелы. Офицеры по существу уже прекратили борьбу: одни прятались в каютах, другие бросились вплавь к миноносцу. Ни один матрос не встал на их защиту. Никто из офицеров не думал больше об открытом сопротивлении. Здесь, на корабле, самодержавный режим перестал существовать.

Окончательный успех восстания на Тендре зависел от поведения караула. Строевые части флота пополнялись самыми малограмотными крестьянами. На флоте их учили только шагистике и стрельбе. Когда корабль уходил в плавание, строевая рота его комплектовалась из новобранцев, только что получивших звание матросов первой статьи. Они были подавлены жестокой муштрой, в них не успело ещё укрепиться чувство флотского товарищества. Правда, потёмкинский караул отказался стрелять в матросов и не препятствовал вооружению товарищей, но он стоял в стороне от происходивших событий. После первых же выстрелов караул разбежался. Теперь кондуктора стали нашёптывать, что строевая рота готовится дать отпор восставшим. Откуда-то раздался крик: «Строевая рота... Спасайся, кто может!..»

Из батарейной палубы действительно стала выползать колонна строевой роты. Она шла в боевом порядке: с барабанным боем, с развёрнутым знаменем. На мгновение. всё стихло, люди затаили дыхание. Матросы социал-демократы и присоединившиеся к ним несколько десятков товарищей сгрудились с примкнутыми штыками, готовые ринуться в атаку при первой же попытке роты подавить восстание.

Внезапно их лица прояснились. Они увидели строевого унтер-офицера Дымченко, стойкого социал-демократа. Дымченко отбежал в сторону и скомандовал:

— Рота, стой!.. Рота остановилась.

— Братцы... поможем хорошим людям, — обратился к роте Дымченко. — Доброе дело начали они для народа, для всех нас... Так поможем же им, бо мы все вмисти товарищи и братья. Ура!

— Ура! — подхватила рота.

— Ура! — подхватила команда. Восторженный Кулик обнял Дымченко.

— Ох и молодец, — повторял он, целуя Дымченко, — строевых сорганизовал, тихоня ты этакая.

Едва прапорщик Алексеев успел доложить капитану Голикову о неудаче своей миссии, как в каюту капитана вбежали Матюшенко и матрос Сыров. Голиков понял, что пришёл его последний час. Мужественно умирают только люди, воодушевлённые идеей. Вся жизнь Голикова посвящена была собственному благополучию. Он делал карьеру и наживал капитал. И немало успел: впереди уже маячили адмиральские эполеты и состояние было обеспечено. Теперь, в страхе перед смертью, он умолял о пощаде, плакал, называл себя «старым дураком», целовал руки судивших его матросов. Он вызывал отвращение. Команда приговорила его к смерти. Его тело выбросили в море.

Совсем иначе умер лейтенант Тон, которого Задорожный привёл на бак. Инженер-механик Коваленко, впоследствии присоединившийся к восставшим, рассказывал об одном разговоре с лейтенантом Тоном. «Будь на то моя власть, — сказал как-то лейтенант инженеру Коваленко, — я бы установил для всех бунтовщиков одну меру наказания: виселицу. В России хватит леса, чтобы воздвигнуть миллион, другой этих нехитрых сооружений».

— Долой погоны! — обратился к Тону Матюшенко, когда Задорожный привёл лейтенанта на бак.

— Не ты мне дал их, не ты их снимешь, — крикнул Тон и, выхватив из кармана револьвер, выстрелил в Матюшенко.

Матрос Заулошнев успел ударом ружья отвести руку Тона. Ответным выстрелом Матюшенко убил лейтенанта.

В это время стал странно маневрировать миноносец № 267. Его командир, лейтенант Клодт, пытался сняться с якоря.

В нервной атмосфере восстания движения миноносца были восприняты как подготовка к минной атаке против броненосца.

— Расстрелять миноносец! Огонь по миноносцу! Комендоры, огонь! — раздались крики.

Прозвучала боевая тревога. Комендоры наводили свои ПУШКИ на миноносец. На корме его появился сигнальщик. «Команда миноносца, — семафорил он, — присоединяется к восстанию, офицеры арестованы, присылайте за ними караул».

Через несколько минут катер доставил на броненосец офицеров миноносца. Лейтенант Клодт без малейшего сопротивления сдал оружие и позволил сорвать с себя погоны.