Глава 4

Кимберли

Я спускаюсь по лестнице, неся куртку Кира. Не могу поверить, что он почти обманом заставил меня выйти на улицу без куртки.

Этот маленький засранец и его озорство когда-нибудь убьют меня.

В нашей гостиной я помогаю ему надеть куртку и застегнуть молнию.

— Я могу сделать это сам, — ноет он.

— Ага. Например, снять ее на выходе.

Он ухмыляется, затем притворяется надутым.

— Мы опаздываем к Эльзе.

— Да, да, но это не сработает. Стой спокойно.

— Я взрослый мужчина. — он топает ногой.

— Конечно, ты взрослый, Обезьянка.

— Однажды я стану Суперменом, Кимми, и унесу тебя отсюда. Подожди и увидишь.

— Ты сделаешь это, да?

Его глупая одержимость супергероем была бы забавной, если бы Ксандер не был тем, кто подпитывал его. Мне действительно неприятно признавать, что беззаботная личность Ксандера заставила Кира выйти из своей скорлупы и завести друзей в школе.

Если бы он пошел по моим стопам, он стал бы таким же одиночкой, как я, таким же изгоем, как я, никем, как я.

Просто стал бы мной.

И быть мной это последнее, чего бы я пожелала своему младшему брату.

Эльза первой подошла ко мне. Ронан тоже. Я дерьмово отношусь к людям.

Всякий раз, думая об этом, этот туман окутывает мою голову ядовитыми мыслями, будто никто не хотел бы дружить с таким беспорядком, как я.

Что если они подберутся достаточно близко и увидят меня такой, какая я есть на самом деле, и в итоге убегут или, что еще хуже, будут использовать это, мучая меня еще сильнее.

Даже с Эльзой я всегда боюсь, когда она узнает правду обо мне и бросит меня.

Она стала подозрительной во время моих последних визитов, и сказать, что я боюсь этого, стало бы преуменьшением века.

Однако Кир закатит истерику, если не увидит ее и остальных «крутых парней», как он их называет, и я не сильна, когда дело доходит до этих щенячьих глаз и надутых губ.

— Давай, поторопись... — он замолкает на полуслове, его руки безвольно повисают, и я знаю, на кого он смотрит позади меня, не оборачиваясь.

— Куда вы?

В ее низком голосе слышится резкость, как у тех волосатых пауков — или, скорее, змей, резких и непреклонных.

— К Эльзе, — тихо говорит Кириан.

Я с трудом сглатываю, закончив с его курткой, и приглаживаю его волосы.

— Подожди меня у машины.

Он кивает, выглядя счастливым, что выбрался отсюда, но затем останавливается, оборачивается и обнимает меня. Его маленькие ручки крепко обхватывают мою шею, будто он не хочет меня отпускать. Я глажу его шелковистые волосы, прикусывая нижнюю губу, чтобы не разрыдаться.

Ради Кира. Ты делаешь это ради этого маленького человечка с блестящим умом и нежными маленькими ручками.

— Иди, Обезьянка. — я отталкиваю его.

Он отступает и смотрит мне за спину.

— Пока, мам.

А потом выбегает за дверь.

Я поднимаюсь на ноги и медленно поворачиваюсь лицом к женщине, которая родила двоих детей, но у которой нет ни грамма материнского инстинкта.

Она выше меня, с телом модели, которое она поддерживает десятилетиями. Ее мягкие каштановые кудри лежат на плечах. На ней элегантные брюки и кофточка, которую я бы никогда в жизни не смогла надеть.

Джанин Рид известна не только своим великолепным художественным талантом, который, по-видимому, трогает души голыми руками — об этом говорят критики журналов, а не я, — но она также красивая женщина, которой на вид под тридцать, а не чуть за сорок.

У нее высокие скулы и густые брови, которые она передала Кириану. У меня от нее ничего нет. Не ее талант, не ее красота, не ее грация и, конечно же, не ее модельная фигура. Единственное, что нас объединяет, это цвет глаз, но ее глаза больше и ярче, как сверкающее тропическое море.

Я всегда чувствовала себя не в своей тарелке всякий раз, когда мы выходили на публику, и я перестала считать, сколько раз я хотела похоронить себя, когда кто-то спрашивал, была ли я ее дочерью, а она мялась, словно не желая признаваться в том позоре, которым я являюсь.

— Мы не будем долго, — говорю я с вымученной улыбкой.

Удивлена, что она вообще вышла из своей студии. Мы редко видим ее из-за ее предстоящих выставок, а когда видим, то только для того, чтобы она могла выставить нас напоказ для прессы — или выставить Кириана, а не меня.

С этим я надеюсь, что она не выйдет из студии по крайней мере еще неделю.

И да, мама выглядит как модель, когда рисует, в то время как я напоминаю подражателя нищего в мои лучшие дни.

— Остановись. — мои ноги медленно останавливаются. — Повернись.

Ее тон подобен стали, черствый и безжалостный, как у генерала, разговаривающего со своим подчиненным, а не как мать со своей единственной дочерью.

Морщась, я смотрю на нее.

— Сколько ты весишь?

Комок подкатывает к горлу, и я тереблю длинный рукав своего пуловера.

— Шестьдесят три.

— Шестьдесят три? — ее вопрос, хотя и прозвучал тихо, не мог быть более жестоким в моей голове. — Ты все еще на диете?

— Конечно, мама.

— Если бы ты сидела на диете, ты бы уже похудела еще на три килограмма. — она указывает на меня пальцем. — Подойти ко мне.

— Но Кир...

— Пойди. Ко. Мне.

Я превращаюсь в маленькую девочку, которая потеряла свою бабушку и весь день плакала на ее могиле, умоляя вернуться, не оставлять с этой матерью, потому что я ненавидела ее, потому что я не хотела жить с ней.

Как только я оказываюсь в пределах досягаемости, мама показывает на весы, которые она держит возле обеденного стола. Она расставила их по всему дому. Папа говорил ей избавиться от них, и он активно выбрасывает их, когда приезжает домой, но мы ничего не можем сделать, когда его нет.

— Вставай.

— Мама...

— Не заставляй меня повторяться, Кимберли.

Ее голос похож на брань учителя, язвительный и предназначенный для подчинения.

Туман окружает меня, сгущаясь и увеличиваясь, когда я встаю на весы. Сердца людей гремят, в ожидании результатов экзамена. Мое же почти выбивается из колеи, когда электронные цифры моего веса фильтруются передо мной. То, что определяет меня как личность в глазах мамы, это цифры и ничего больше.

Шестьдесят четыре килограмма.

Я почти перестаю дышать. Черт, что я сделала не так? Я ничего не ела, или, по крайней мере, ничего такого, что не могло бы спровоцировать набор веса. Это была та диетическая кола?

— Разве ты не говорила, что весишь шестьдесят три?

— Весы сегодня утром показывали иную цифру.

Я медленно спускаюсь, будто исчезновение этих цифр спасет меня от хлесткого языка матери.

— Я ожидаю, что к концу недели ты будешь весить шестьдесят, а к концу следующей — пятьдесят семь.

— Но...

— Никаких «но», Кимберли. — она постукивает каблуками по полу. — Я была терпелива с тобой, но ты не следишь за своим весом. Ты невысокого роста, и не можешь позволить себе лишние килограммы. Я жду результатов, иначе Кир отправится в школу-интернат.

— Н-нет, мам. Ты обещала!

Как будто кто-то взял мое сердце и пронзил его острыми ножами.

Тот факт, что она может и хочет отослать Кириана, чтобы у нее было больше места для ее творчества, как только я поступлю в колледж, всегда вызывает у меня кошмары.

Я не позволю ей разрушить его детство, как она разрушила мое.

— Только если ты сдержишь свое обещание. — она поправляет волосы, поднимаясь по лестнице.

— Я сдержу. — мой голос дрожит. — Я сдержу, мама.

Она даже не оглядывается. Я перестала ожидать, что моя мама оглянется на меня, узнает меня, увидит меня.

Я знаю, что мне уже пора перестать просить ее внимания, но маленькая девочка во мне не отпускает.

Бросив последний взгляд на весы, я выхожу.

Влага застилает мои глаза, когда я ищу ключи на стойке.

Ради Кира. Все это ради Кира.

Туман не доберется до меня. Ни сегодня, ни завтра. Не раньше, чем Кир вырастет и сможет сам за себя постоять.

— Где эти дурацкие ключи? — я стону от разочарования, борясь с желанием забиться в темный угол и впустить эти нездоровые мысли.

Они сожрут меня в мгновение ока, и в следующее мгновение я окажусь в ванной и..

— Они в твоих руках, Ким.

Мягкий голос Мариан вырывает меня из мыслей.

— Ой. — я смотрю на ее доброе лицо со слабой улыбкой, затем возвращаюсь к ключам, которые действительно свисают с мизинца. — Спасибо, Мари.

— В любое время, дорогая. — она слегка улыбается. — Что хочешь на ужин?

— Брокколи и небольшую порцию макарон с сыром для Кира.

— Что насчет тебя?

— Салат — на самом деле, забудь об этом. Я захвачу что-нибудь по дороге.

Я не сделаю этого.

Это будет еще один день без ужина. Ночью мне тяжелее вызвать рвоту. Это заставляет меня нервничать из-за боли в животе и неспособности заснуть, и если я не смогу заснуть, этот туман съест меня в считанные секунды.

Попрощавшись с Мари, я выхожу на улицу, нацепив на лицо улыбку. Что бы ни случилось между мной и мамой, Кириан не может и никогда не узнает об этом. Не то чтобы он не подозревает, но я хочу защитить его так сильно, как только могу.

Моя улыбка исчезает, при виде того, как он тащит Ксандера за руку с другой стороны улицы. Появляется долбаный мальчик по соседству. Его выгоревшие волосы взъерошены. Его белая толстовка с капюшоном контрастирует с загорелой кожей, а черные джинсы низко сидят на бедрах, будто Кир застал его в постели, и у него едва хватило времени нормально надеть одежду.

Дерьмо. Я бы не удивилась, если бы все было именно так. Кириан имеет свободный доступ в особняк Найтов — вроде как я в прошлом. Ахмед открывает ему дверь, даже если дома никого нет. Льюис всегда души в нем не чает, и этот мудак, Ксандер, хорошо к нему относится.

— Полегче, Супермен.

Ксандер проводит пальцами по волосам, будто представляет их, но от этого становится только жарче.

Подождите. Нет. В Ксандере нет ничего горячего.

Моя кровь все еще кипит от того, как он назвал меня шлюхой ранее. Как он сказал, что заставит меня смотреть, как он трахает других девушек.

К черту его миллионные сексы и всех остальных девушек, которых он использует.

Ощущение покалывания пронзило мою кожу с тех пор, как он произнес эти слова. Хотя я и имела это в виду — он последний человек, которого я когда-либо хотела бы.