— Нет, все в порядке, — ответил я. — Просто я…

— Просто что?

Я отхлебнул воды.

— Просто задумался о том, с какой легкостью ты можешь переходить от образа сексуального соблазнителя к… официальному виду.

— Официальному?

— Деловому, — пояснил я, хотя это слово тоже не совсем подходит. — Там, в спальне и ванной, ты заигрывал и соблазнял, а сейчас ты совершенно серьезен.

— Пожалуйста, ешь, пока не остыло, — сказал он, улыбнувшись уголками губ. И пока я ел, он объяснил. — Я почувствовал твою тревогу, поэтому воздержался от сексуальных намеков. Тогда в ванной, ты был в замешательстве, когда велел мне одеваться и сказал, что иначе потащишь меня в спальню, словно это нечто плохое. И я сдержался, почувствовав твою потребность в этом. Я неправильно считал твое состояние?

Я проглотил то, что жевал.

— Нет. Все так. Мне было не по себе… то есть, я… считаю тебя очень привлекательным, — признался я снова, но уже более вяло. — И теперь боюсь, что став более близкими в физическом плане, на этом мы и остановимся, а я хочу большего.

— Мне очень понравилась наша физическая близость. Секс на практике гораздо приятнее, чем в теории.

Я усмехнулся, пережевывая еду.

— И правда.

— Но Ллойд, я в равной степени ценю и наши интеллектуальные беседы, и секс. Я запрограммирован на то и другое. Если захочешь обсудить пятистопный ямб сонетов Шекспира, буду рад помочь. Или силу и границы логики и объективности, и теорию ценностей с твоих лекций по философии. Или реализм и радикализм современной этики в философии. Я довольно хорошо разбираюсь во всех темах.

Я покончил с ужином и отхлебнул воды.

— Ценишь в равной степени?

— И то и другое действует возбуждающе. Одно подстегивает мои социальные параметры интеллекта и познания мира. А другое влияет на мои физические сенсоры. И то и другое важно.

Теперь была моя очередь склонить голову.

— Тебе нужно и то и другое?

— Да. Для поддержания здоровья и оптимального уровня производительности.

— Тебе необходим секс?

— Это не обязательное условие. Прикосновения, держания за руки, объятия — все это посылает положительный отклик в мой процессор. Так же, как и беседы, и обсуждение спорных моментов. — Шон выглядел немного озадаченным. — Ты не был осведомлен об этом?

— Ну, да… и нет, — запинаясь ответил я, потому что выглядел он еще более озадаченным. — В смысле, мне сказали, что тебе понравятся интеллектуальные беседы, и физическая близость тоже.

— Но ты им не поверил?

Теперь, по прошествии времени я понимал, когда мне об этом рассказывали, я был настолько очарован внешностью Шона, что не мог думать о чем-то еще…

— Не знаю. Могу я спросить?

— Конечно.

— Теперь, когда ты попробовал и то и другое, наши разговоры и близость, что бы ты выбрал? Говоришь, что считаешь их одинаково возбуждающими, но что доставляет больше удовольствия?

— Твой вопрос субъективен и предполагает единственно верный ответ. Слова «доставлять удовольствие» относятся к физической близости.

Я улыбнулся, радуясь, что он подверг сомнению мои слова. Мне нравилось, когда мне бросали вызов.

— Возможно. Образно говоря. Поэтому спрошу еще раз: если попрошу выбрать между обсуждениями истории литературы и философии и тем, чтобы вернуться в мою постель, что бы ты выбрал?

В глазах Шона искрилось искушение, а губы медленно расплылись в улыбке. Но потом он ответил:

— И то, и другое. Я бы предложил час-другой поговорить на литературные темы. А потом, когда соберешься в постель, я бы проводил тебя, и ты мог бы… заняться стимуляцией моих проприоцетивных и экстероцептивных сенсоров. — Он не отводил взгляда, и его левая бровь чуть приподнялась. — Несколько раз, если сможешь.

Черт.

***

Какое-то время мы провели за обсуждением литературы. Его азартный интерес к Измаилу из «Моби Дика» вылился в два часа разбора и анализа образа героя, а также выяснения того, был ли провокационный подтекст замыслом автора или интерпретацией читателя.

На самом ли деле точка зрения Шона отличалась от моей? Или он специально решил растянуть удовольствие от дискуссии? Точно не могу сказать. Да это и не важно. Потому что на эту тему я мог говорить вечно. И мне никогда не попадался столь же одержимый собеседник.

После того, как Шон процитировал слова американских профессоров литературы в поддержку своего мнения, он произнес:

— Я даже не уверен, что его имя Измаил.

— Что? — Я покачал головой. — Как это ты не уверен? Он сам так сказал.

— Нет, он сказал: «Зовите меня Измаил». Словно он принял этот образ, и явно это еще одна отсылка к Библии. Измаил, упоминаемый в Библии, был изгнанником, отвергнутым, и выгнанным из семьи из-за сводного брата. Разве не разумно предположить, что персонаж книги, говоря «Зовите меня Измаил», отождествляет себя не с именем, а с образом, так, как он сам себя ощущает?

Я не знал, то ли волосы на себе рвать, то ли в потолок кричать, то ли поцеловать его.

Вместо этого я ограничился улыбкой. Подошел к месту, где сидел Шон. Он выжидающе на меня посмотрел. Затем, расположив сначала одно колено рядом с его, потом другое, я оседлал его бедра. Шон откинул голову назад, но зрительный контакт не прервал. Улыбка тронула его губы.

— Желаешь продолжить обсуждение книги? Или таким способом хочешь признать мою правоту?

Я усмехнулся, не в силах сдерживать улыбку.

— Могу признать, что твои выводы имеют место быть, но я не стал бы заходить настолько далеко, чтобы говорить об их верности. — Я поцеловал его, потянув за нижнюю губу своими губами. — И хватит уже обсуждать книги.

Шон обхватил мои бедра руками, и я на нем покачнулся. Его стояк не уступал моему.

— Тебя возбуждают столь длительные литературные дебаты? — спросил Шон.

Он что, меня подкалывает?

— Может я не так уж сильно от тебя отличаюсь, — прошептал я ему прямо в губы, прижимаясь к его члену. — Может мне тоже нужно и то и другое.

Шон подтянул меня за бедра ближе, вдавливая сильнее, и я поцеловал его глубоко и жарко. А затем вспомнил, что он говорил об анатомии его рта.

В его горле был встроен мышечный канал…

Я разорвал поцелуй и шумно выдохнул.

— Думаю, нам лучше пойти в спальню.

Крепко обхватив меня за бедра и придерживая, Шон встал. Невероятное сочетание силы и нежности. Я хмыкнул и обхватил его ногами, снова целуя, а он отнес меня в мою спальню и бережно опустил на кровать.

Шон встал рядом.

— Как ты меня хочешь? — развратно прошептал он, от чего внутри у меня все скрутило.

— Хочу, чтобы ты открыл рот и вобрал меня в себя.

Он одарил меня той самой ухмылочкой одним уголком губ, от которой замирает сердце.

— Раздеться для тебя?

Я подумывал сказать ему остаться одетым, но решил, что такое великолепное тело следует демонстрировать при каждом удобном случае.

— Да.

Опустив взгляд, он стал расстегивать рубашку, а когда поднял, в глазах, полуприкрытых тяжелыми веками, плескался жар.

Мой член дернулся.

Но я промолчал и продолжал наблюдать. Рубашка соскользнула с его плеч, словно шелковая. Шон пристально на меня смотрел, снимая штаны и медленно при этом расстегивая молнию.

Боже, это шоу специально для меня?

Я тихо выдохнул и облизнул губы. Хотел обхватить свой член рукой, но сдержался. «Лучше подожду, когда он сам это сделает», — сказал я себе.

Штаны Шона сползли по его бедрам вниз. На губах заиграла улыбочка, порочная улыбочка.

— Теперь трусы, — произнес я севшим, сиплым голосом.

Он повиновался, освободив свой полностью эрегированный член. Но затем развернулся и наклонился, чтобы развязать шнурки, открывая моему взору прекрасный вид на его анус. Безупречное, маленькое отверстие, которое растягивалось без подготовки и имело ребристую поверхность для получения максимального удовольствия.

Бог ты мой.

— Ты меня совращаешь? — спросил я, улыбаясь.

Выпрямившись, он повернулся ко мне лицом.

— Да.

— Сначала хочу испробовать твой рот.

— Мне будет это в удовольствие, — прошептал он. — Как ты хочешь?

— Сядь на кровать и прислонись спиной к изголовью.

Он переступил через брюки и сел на кровать, затем придвинулся, пока спина его не уперлась в изголовье. От вида его великолепного фаллоса у меня чуть слюнки не потекли. Поэтому, как и был в одежде, бросив рядом смазку, я забрался в постель и устроился поверх его ног. И не сводя с него взгляда, я наклонился и лизнул его член, проводя языком от самого основания к головке.

Губы Шона вытянулись в букву «О», а спина немного выгнулась. Я обязательно повторю это в ближайшее время, но прямо сейчас у меня были более срочные потребности.

Поднявшись на колени, я оседлал его бедра, почти впечатываясь ими в его грудь, и расстегнул ширинку. Слегка приоткрыв рот, он смотрел на меня умоляющим взором голубых глаз. Я вытащил свой член, истекающий предэякулятом, и нанес немного смазки.

Шон следил за моими движениями с пристальным вниманием, видимо запоминая для дальнейшего применения. Потом ухватился за мои бедра и притянул к себе так, что головка моего члена уперлась в его нижнюю губу. Невероятно эротическое зрелище.

— Открой пошире, — пробормотал я.

Он выполнил, не переставая смотреть на меня снизу вверх, затем, все еще удерживая меня руками, медленно вобрал в себя. Коснувшись его горла, я толкнулся, прорываясь дальше, скользнув так глубоко, как только мог.

— Боже, — выдохнул я. Его горло такое тесное, такое гладкое, и теплое, и ребристое, и сделано специально под меня.

Шон застонал, от вибрации по моему члену прошла волна удовольствия. Я прислонился лбом к стене, на секунду задержав дыхание, и пытаясь подавить резкое желание толкнуться и кончить.

Но это было бесполезно. Ощущения были слишком яркие.

Отстранившись от стены, я глянул вниз, глаза Шона были закрыты, его губы обхватывали мой ствол, а яйца касались его подбородка. Было в этом что-то вдохновляющее, некое ощущение опрятности и чистоты в том, чтобы быть одетым, когда он обнажен.