Я застонала, стягивая с себя простыню.

— Нет, папа. Это правда. Черт побери. Мистер Кордеро — наш генеральный менеджер, тот идиот, о котором я вам рассказывала, — сразу же отправил электронное письмо команде, — объяснила я.

Папа на мгновение замолчал, единственным, что доносилось до меня из трубки, было его дыхание. У меня чуть не разболелась голова из-за его реакции. То есть, я нисколько не удивилась тому, что у него был свой собственный вариант панической атаки. Я бы подумала, что с ним что-то случилось, не веди он себя так, будто это один из величайших моментов в его жизни.

— У меня кружится голова.

Этот человек был просто смешон.

Возникла пауза, и отец тихим голосом, ничуть не похожим на человека, который может кричать «ГО-О-О-О-ОЛ» и быть услышанным во всем доме и даже его окрестностях, прохрипел:

— Мои руки, мои руки трясутся, — прерывисто произнес он, переключившись обратно на английский.

Все мое тело тряслось от смеха.

— Прекрати это.

— Сал. — Он произнес это тихо, слишком тихо для человека, чей голос состоял только из двух настроек громкости: громко и еще громче. — Voy a llorar (исп. Я сейчас расплачусь). Ты будешь на том же поле, что и он.

Я не хотела обострять ситуацию. У меня свело живот от того, как сильно папа заставлял меня смеяться. Я не стала упоминать Эрика, вряд ли кто-то из нас забудет, что с ним случилось. Вот она, истинная любовь к кумиру — слепая и безусловная.

— Папа, перестань. — Я не могла не смеяться, потому что хорошо знала отца, и он был абсолютно честен.

Он не любил плакать, на самом деле. Папа плакал, когда меня выбрали в сборную U-17 — национальную сборную для девушек до семнадцати лет, и снова, когда я перешла в U-20. Последний раз, когда видела его со слезами на глазах, был день смерти его отца. Когда меня пригласили в профессиональную лигу, папа просто сиял. Он чувствовал себя даже более комфортно в этой ситуации, чем я. Я практически уверена, что так сильно нервничала, что на заднице стали видны мокрые следы от пота.

— Он будет твоим тренером, — пропищал папа. Действительно пропищал.

— Я знаю. — В этот раз я рассмеялась. — Я получила около десяти писем от знакомых с просьбой подтвердить, что это правда. Вы все спятили.

Папа просто повторял:

— Он будет твоим тренером.

На этот раз я сжала переносицу, чтобы не издать ни звука.

— Я скажу тебе, когда будет открытая тренировка, чтобы ты мог встретиться с ним.

Затем он сделал это — снова пересек грань.

— Сал-Сал, никому не говори, но ты моя любимица.

О Боже мой.

— Папа...

На заднем плане раздался негодующий возглас, а голос был подозрительно похож на мою младшую сестру. После этого отец убрал телефон подальше от лица и крикнул в ответ:

— Я пошутил!.. Вчера ты сказала, что ненавидишь меня, te acuerdas? (исп. помнишь?). Как ты собираешься быть моей любимицей, если не хочешь, чтобы я был твоим отцом? — потом он снова стал кричать. В конце концов, с покорным вздохом вернулся к телефону. — Эта девчонка, mija (исп. дочка). Я не знаю, что с ней делать.

— Мне очень жаль. — По крайней мере, немного. Я не могла себе представить, как тяжело приходилось моей младшей сестре, так непохожей на нас с Эриком. Ей не нравилось то, чем мы занимались — спорт — хотя, по большому счету, казалось, ее вообще ничего не интересовало. Мои родители пытались найти для нее разные интересы и увлечения, но она никогда не останавливалась на каком-то выборе надолго и не прилагала никаких усилий. Как я и говорила родителям — ей нужно было самой в себе разобраться.

— Да. Думаю, не имею права слишком уж жаловаться. Подожди секунду — Ceci, que quieres? (исп. Сеси, чего ты хочешь?) — А потом он попрощался, еще немного поругавшись на сестру.

Я просто сидела в своей кровати в трех сотнях километров от того места, где выросла, и все еще прижимала телефон к уху. Сидела и пыталась осознать тот факт, что Рейнер Култи — Рейнер Култи — собирался стать моим тренером. Я испытывала легкую нервозность и предвкушение чего-то грандиозного.

Ничего страшного.

Точно.

Что мне нужно сделать, так это взять себя в руки и сосредоточиться на том, чтобы успешно завершить предсезонную подготовку и обеспечить себе место на поле. Я должна была здорово облажаться, чтобы не начать сезон, но ведь могло произойти все, что угодно. Я не хотела лишний раз испытывать судьбу.

И с этой мыслью я закончила разговор с отцом, легла в постель и отговорила себя от выхода на восьмикилометровую пробежку. Мое тело нуждалось в отдыхе. Я тупо уставилась на стену, и у меня ушло всего десять минут, чтобы принять решение. Да, я могу приберечь пробежку на утро, и все будет в порядке.

Когда я была младше, один из моих любимых тренеров, мотивируя нас на тренировке, всегда говорил: «Готовность к войне — одно из лучших средств сохранения мира».

Я не успокоюсь, если не буду в наилучшей форме, когда начнутся тренировки. И не важно, с «Королем» или без него.