— Значит, решили пожениться?

— Да, — кивнула Люда.

— А если он узнает правду после свадьбы? — Ксения Андреевна еле сдерживала смех. Подумала: «Получается, что я и эта девчонка — мы обе невесты? Гм… Невеста… Нет, молодая жена в сорок лет!.. А что особенного, если и в сорок?.. Разве я меньше счастлива, чем она?..» Потом вдруг рассердилась на Люду: «Дуреха… При чем здесь профессия, когда тебе — восемнадцать лет?.. Это убедительнее любой профессии…» — Боюсь, девушка, что ты плохо начинаешь свою семейную жизнь…

— Неужели вы ему скажете? — испуганно перебила санитарка.

— Да ничего я ему не скажу, я тебе говорю. Кто тебя за язык тянул? А вдруг он узнает?

— Ну и что? Когда распишемся, пускай узнает. Тогда не страшно. Я ведь красивая и ужасно хозяйственная. Мужики это любят — чтоб и красивая, и заботливая.

И, подхватив чью-то историю болезни, она закружилась по кабинету. Ксения не выдержала и расхохоталась.

— Тебе так хочется выйти замуж, да? — ласково спросила она.

— Еще бы не хочется!.. Вадим и сам красивый. Высокий, волосы черные, а глаза синие… — И деловито добавила: — Такие небось на дороге не валяются. Верно? А девчонки вокруг него как мухи… Так и вьются, так и жужжат.

— Ладно, посмотрим на твоего Вадима… Только отпуск не обещаю. А теперь вызывай первого, пока нас с тобой главврач не распушил за разгильдяйство…

Раздался телефонный звонок. Ксения сразу же узнала голос говорившего, но на всякий случаи переспросила:

— Кто?

— Фомин говорит, — нервно повторил тот, — быстренько же вы меня забыли, доктор. А я вот вас век помнить буду!

— А что вам, собственно, нужно? — перебила Ксения.

— Радуйтесь, доктор, веселитесь! Строгий мне вынесли, с занесением в учетную карточку. И все из-за вас и моей милой мамаши. Фотографию с доски содрали… Довольны?

— Вас что, попросили мне позвонить?

— Зачем же? — буркнул Фомин. — Я сам…

— Считайте, что легко отделались, Евгений Алексеевич. Надеюсь, теперь вы перестанете тиранить мать. Лично меня интересует только это, а не ваша фотография, снятая с Доски почета. До свидания.

— Э, нет, — возразил Фомин, — уж лучше прощайте!

Ксения Андреевна не испытала радости, узнав, что в сражении с Фоминым победа досталась ей. Просто стало спокойнее на душе.

«Надо!.. Надо найти семью того пьяницы, — подумала она. — Надо до конца доводить все, что не дает покоя. Надо спасать людей… Детей — в первую очередь».

Утром, придя на работу, Колодников разыскал Крупину. Она куда-то торопилась, рассеянно кивнула Павлу Афанасьевичу и хотела пройти, но он задержал ее.

— Вы были правы, Тамара Савельевна. Та девушка хотела покончить с собой.

— Это вы о Боярышниковой? — рассеянно спросила Крупина. — Я знаю. Но ведь ее спасли.

— Надолго ли? — грустно произнес Колодников. — Вы торопитесь? — Он заметил, как она бросила нетерпеливый взгляд на часы. — Я вас задержу всего лишь на несколько минут. Даже на минуту, не больше. Вы тогда сказали, что я должен заставить эту девушку захотеть жить…

— Господи! — отмахнулась Тамара. — В конце концов, я не вас лично имела в виду. Я говорила про врача вообще…

— Простите, — твердо сказал Колодников. — Еще вопрос… А вы были у нее после операции?

— Разумеется, — пожала плечами Крупина. — Как же могло быть иначе? Однако я действительно уже запаздываю, Павел Афанасьевич!

— Да, да, извините, Тамара Савельевна…

— Кстати, — это Крупина сказала уже на ходу, — вы зайдите к Боярышниковой. Она лежит в четырнадцатой палате.

— В десятой, — поправил Колодников.

Но Крупина уже не слышала, торопливо поднимаясь по лестнице.

Кулагин разговаривал с кем-то по телефону. Он хмурился, гримасничал, постукивал тупым концом карандаша по столу и в основном хмыкал или отделывался от своего невидимого собеседника междометиями. Наконец, не выдержав, прервал его, строго и внушительно сказал в трубку:

— Милый товарищ, со мной не следует говорить в таком тоне. Понимаете? Ах, вы не понимаете… Что ж, придется объяснить…

В кабинет вошла Крупина, и Сергей Сергеевич головой показал ей на кресло, продолжая разговор:

— Так вот, примите к сведению, ваша жена абсолютно здорова, и ей нечего делать в институте. Свезите-ка ее лучше куда-нибудь к морю, скажем, на Балтику. Там прекрасный воздух, сосны, дюны… Что?.. Ах, вот как!.. Отлично… Да, да, безусловно, можете писать министру. Всех вам благ, до свидания.

Он положил трубку, распустил узел галстука.

— Вот ведь субъект! Второй день мучает… Ну да бог с ним… Ну-с, а теперь с вами, Тамара Савельевна… Прежде всего, как вам понравилось партийное собрание?

— Хорошо прошло, — заметила Крупина, отлично понимая, что Кулагин вызывал ее вовсе не для того, чтобы обменяться мнениями о прошедшем неделю назад партийном собрании. Тамара хорошо знала своего учителя: если он начинает разговор издалека, предстоит малоприятная беседа. Вообще-то Тамара догадывалась, о чем пойдет речь.

— Позвольте задать вам вопрос, Тамара Савельевна… Вы прочитали работу Богоявленской?

— Да, — кивнула Тамара.

— И конечно, написали отзыв?

— Конечно.

— Я спрашиваю потому, что скоро у нее защита, — пояснил Кулагин.

— Вот, пожалуйста, отзыв. А вот — диссертация. — Крупина достала из портфеля объемистую рукопись Богоявленской и протянула директору.

Никакие чувства не отражались на лице профессора, когда он читал отзыв Крупиной, лишь иногда он делал пометки на листочке бумаги. Читал Сергей Сергеевич долго. Но Крупина видела, что профессор не столько читает, сколько рассматривает ее пометки на полях рукописи.

Наконец он отложил диссертацию и отзыв Крупиной в сторону.

— Каждая защита сотрудника НИИ — это, по существу, защита самого НИИ. Между прочим, второй оппонент дает хороший отзыв. У меня довольно щекотливое положение, согласитесь… Я не имею оснований сомневаться в вашей компетентности и не имею оснований не верить мнению второго оппонента.

— Кто он? — с интересом спросила Крупина.

— Профессор Рыдванов.

— А!.. — рассмеялась Крупина.

— Извините… — растерялся Кулагин.

— Хороший человек, — щуря глаза, сказала Крупина, — а главное, добрый!

— Вам не кажется, Тамара Савельевна, что мы стали слишком нетерпимы к этому человеческому качеству?

— Не кажется, — отрезала Крупина.

— Жаль! — огорченно вздохнул Кулагин. — Такая молодая, красивая, одаренная…

— Простите, профессор, о ком это вы? — Глаза Тамары сузились. — О Богоявленской?

— При чем здесь она? — отмахнулся Кулагин. — Я говорю о вас, Тамара Савельевна. Из-за мелочей портите себе жизнь.

— Диссертация не мелочь.

— Жаль! — повторил Кулагин. — Мне хотелось, чтобы вы получили профессорскую должность. Я очень рассчитывал на диссертацию Богоявленской и на то, что вы будете…

— Для меня это слишком дорогая цена, Сергей Сергеевич, — перебила Крупина. — У каждого человека есть свои принципы, одни забывают о них, другие помнят. Я помню.

— Принципы, принципы! — Кулагин вскочил, подошел к окну, зачем-то задернул штору, отчего в комнате сгустился полумрак. — Знаете, милая моя, я чертовски устал от них, а еще больше — слушать о них!.. Принципы хороши, когда превращаются в дело, а не остаются словами. Вы знаете, я человек дела… Подготовить кандидата наук прежде всего в ваших интересах. Неужели вы не можете этого понять? Или не хотите?

— Так вы, значит, диссертацию Богоявленской хотели вручить мне в виде презента?

— Очевидно, я никудышный охотник, — ответил Кулагин, — одним выстрелом я хотел убить сразу трех зайцев: труд Богоявленской получает свое логическое завершение, вы выполняете свой «гроссмейстерский балл», а институт дает государству еще одного ученого.

— Диссертация Богоявленской не труд ученого, — устало сказала Крупина, — это компиляция.

Разговор утомил ее. Он напоминал ей притчу про попа и его собаку.