Глава 1

Доминик

Запах бубликов пропитал все уголки магазина.

Тестом, замешанным с луком, и маком пахло даже в подсобке. А еще варевом из четырех чайников, которые мой отец держал наготове весь день. Кто-то другой перестал бы заваривать кофе после того, как схлынул утренний ажиотаж. Но мой старик стоял на посту и молол кофейные зерна весь день напролет. Может, это занятие ему искренне нравилось. Может, за двадцать семь лет он даже его полюбил. Я же был сыт им по горло.

Забавно. Все восемь лет в армии, проведенных либо на базе в Джерси, либо в командировках в горячие точки, я вспоминал эти запахи с ностальгией. Но теперь, когда я вернулся домой и шесть дней в неделю работал в «Горячих бубликах и не только», я был убежден, что если никогда больше не увижу ни единого бублика в жизни, то умру абсолютно счастливым. И еще счастливее, если у меня получится найти мужика.

Я достал телефон, чтобы отправить кое-кому срочную смску.

Доминик: Бро, прием. Это важно. Мне нужна кое-какая инфа.

Гаррет: Я на работе.

Доминик: Я тоже, прикинь! Взял перерыв.

— Ники! Где тебя черти носят?

Насупившись, я пригнулся, как будто это не дало бы отцу вломиться в подсобку, где едва помещался я сам. И как только старик вел тут бухгалтерию? Я-то держался подальше от постоянно растущей стопки счетов, к которой он, кажется, не прикасался, поскольку после возвращения из Афганистана стоял за прилавком и работал за жилье и еду.

Гаррет: Где ты работаешь?

Доминик: В кейтеринговой компании.

Формально «Горячие бублики» и правда могли поставлять выпечку тем жителям Статен-Айленда, которые предпочитали местное производство всякому импортному дерьму. Но для этого в семье Костиганов ни у кого не было времени. Мы были магазинчиком на углу, где продавалось все от свежих бубликов до готовых завтраков и пирожков. Зарабатывали мы на этом немного, поскольку у моего отца было туго с воображением. Но Гаррету Рейду, который нашел себе работу с приличной зарплатой, я этого не сказал.

Гаррет: Неужели у кого-то может возникнуть желание, чтобы ты подавал им еду?

Доминик: Заткнись. Я написал тебе не для того, чтобы выслушивать твои несмешные саркастичные шутки.

Гаррет: Точно. Ты спросил, как пользоваться грайндром. Готовя при этом еду.

Доминик: И что дальше-то?

Гаррет: Просто скажи, что тебе надо от грайндра.

Доминик: Чтобы ты научил, как им пользоваться, дурачок. Стоит он платной подписки?

Гаррет: Тебе жалко трех долларов в месяц?

Доминик: У тебя не очень хорошо получается быть моим другом-геем, братан.

Гаррет: …

Доминик: ;)

Гаррет: Если хочешь, скачай. Насколько я понимаю, ты еще не совершил каминг-аут, поэтому сфотографируй для профиля пресс, а лицо присылай только тем, с кем соберешься встречаться. Ты у нас вылитый Капитан Америка, поэтому желающих будет хоть отбавляй. И не общайся с маньяками.

Доминик: Это все?

Несколько секунд прошли без ответа. Из чего следовал логический вывод, что разговор завершен. Гаррет Рейд ненавидел долго переписываться по телефону, а на звонки и вовсе не отвечал. Нет, я не рассчитывал, что мои попытки продолжить общение на гражданке вызовут у него большой интерес, но мне все равно стало обидно. Я привязался к этому высокому молчаливому сумрачному ублюдку, и несмотря на то, сколько раз мы дрочили друг другу на базе, мне было сложно понять, стал ли он ненавидеть меня чуть меньше, чем всех остальных.

Ладно. То, что он потратил энергию на ответ, в его мире было, наверное, признаком дружбы.

Дверь распахнулась и больно ударила меня по боку.

— Черт! — Я вжался в стену. — Ты обалдел?

Отец, влетевший в подсобку, едва не сбил меня с ног. В комнате обычных размеров Даффи Костиган занимал все пространство, поэтому здесь он был как колосс. Я, к счастью, вырос настолько, чтобы быть с ним на уровне глаз, но у него по-прежнему было сложение боксера-тяжеловеса, в то время как я, не имея возможности тренироваться по много часов, как на базе, испытывал трудности с поддержанием формы.

Это напомнило мне о совете Гаррета насчет фото. Черт. Я не знал, какие мужчины привлекали мужчин. Крупные? Стройные? Я был чем-то средним, но у меня был скульптурный твердокаменный пресс, который идеально компенсировал недостаток мышечной массы.

— Это я обалдел? — проревел, прервав мои размышления, Даффи. — Ты чего здесь прячешься? Играешь с собой?

Я, может, и поиграл бы, если бы дверь чуть не сломала мне руку.

— Зашел сюда позвонить, — сказал я. — Покупателей сейчас нет. Я же не должен круглосуточно стоять за прилавком.

— Вот тут ты ошибаешься, Ники. — Я был Домиником, но вся семья звала меня Ники, и неважно, что это имя больше годилось для школьника-хулигана. — Работая здесь, надо не только знать разницу между капиколой и прошутто или между…

— Пумперникелем и хлебом из отрубей?

Даффи сжал губы и шумно выдохнул через нос.

— Думаешь, это смешно?

— Думаю, уморительно!

— Знаешь, что, Ники? — Он обожал повторять мое имя. Произносил его как заклинание, словно пытался призвать лучшего сына. — Иди-ка домой.

У меня, наверное, загорелись глаза.

— Серьезно?

— Ага. — Чем сильнее он злился, тем заметнее становился его ирландский акцент. — Двигай домой, пока я не потерял терпение и не отметелил тебя перед клиентом.

Я начал по-настоящему закипать, но вместо того, чтобы клюнуть на провокацию, протиснулся мимо него, швырнул передник на стойку и выскочил вон. Как только за мной захлопнулась дверь, лавку сотрясли его вопли. Слушать которые пришлось, очевидно, моей бедной маме. У нее было ангельское терпение, но в последнее время она все чаще брала длительные перерывы на перекур на заднем дворе, где складировалось всякое сломанное, но дорогое отцу барахло. Я понятия не имел, как она его терпит.

Возвращение домой оказалось не таким потрясающим, как я себе представлял. Восемь лет в армии изменили меня. В каком-то смысле я остался все тем же острым на язык и вспыльчивым парнем, но во всех остальных отношениях повзрослел. Я больше не был ни Ники, ни, наверное, Домиником. Я был штаб-сержант Костиган, который пережил бесчисленное количество патрулей, с десяток засад и пару взорвавшихся СВУ.

В армии я старался не терять чувство юмора вопреки всем переделкам. Отчасти у меня получилось. Я остался собой. По-прежнему улыбался. Но только не всем.

Я больше не мог ходить выпивать с друганами, потому что по выходным они по-прежнему зависали в баре «Фланаган» или в «Легендс», куда приезжали на купленных родителями машинах. Я же работал в лавке отца, словно опять был подростком. Армия продала мне большие мечты на тему того, чем я могу заниматься со своим опытом командира патрульной группы в пустыне, но оказалось, что моей квалификации хватает только на роль подмастерья в папином магазине. Ну или я мог пойти в копы. Что было одним большим жирным «нет».

Но меня вгоняла в тоску не только работа. Хуже всего было то, что я снова жил в подвале фамильного дома. У меня на счету было чуть больше двадцати штук, которые накопились за время командировок, но я дал себе слово использовать их только после того, как обзаведусь нормальной работой. Эти сбережения должны были пойти на первый и последний месяц аренды и на залоговый депозит моей первой отдельной квартиры. Плюс мне предстояло потратить кучу денег на мебель. С учетом того, как год за годом росла цена на жилье, двадцать кусков были не такой уж фантастической суммой.

В препоганейшем настроении я поплелся домой. Идти было всего пару кварталов, и я не спешил — хотелось впитать побольше осенней прохлады и золотистого света. Осенью на Статен-Айленде было красиво.

— Ники, привет!

Я поднял глаза и, увидев соседских детей, вяло им помахал. Работать в забегаловке на углу было паршиво. Как и жить в том же районе, где я родился и рос. Меня знали все.

Поправка: все знали, что мне двадцать семь, что я живу у родителей и что на меня продолжают орать, чтобы я вынес мусор или вышел с собакой. Ну просто парень мечты.

Родительский дом был узким, обшитым вагонкой домишком, зажатым между двумя зданиями побольше. Вместо американского флага, который развевался бы на ветру над крыльцом, у нас висел папин ирландский и мамин итальянский — то были самые крупные этнические общины в Нью-Йорке. Пиная листву, которой был завален весь двор, я пошел к боковой двери, ведущей в подвал. Переступив порог, я сразу услышал, как залаял мой пес, но решил оставить его с сестрой наверху и спустился в свое подземное царство. Когда-то это была вполне симпатичная комната для подростка, но теперь я был взрослым мужчиной, и подвал вгонял меня в грусть.

Я плюхнулся на кровать. К черту семейную драму. У меня были дела поважней.

Гаррет посоветовал снять для профиля пресс, но хотя мой торс и правда был безупречен, мне что-то не верилось, что поставив не его, а лицо, я промахнусь. Выбирая девушку в тиндере, я ориентировался на симпатичную внешность. Почему это не могло сработать с мужчиной? Впрочем, верно было и то, что фото лица могло раскрыть меня перед каким-нибудь случайным соседом. Пусть шалости с Гарретом и разожгли во мне интерес к исследованию своей недавно осознанной бисексуальности, в прошлом я спал только с женщинами. Я понятия не имел, что откроет мне грайндр, поэтому было бы опрометчиво выставить сразу лицо.

Значит, фотография пресса.

Я сдернул футболку и встал перед зеркалом. Пару минут покрутился, выбирая правильный ракурс и свет, и вскоре у меня в профиле красовалось шикарное фото, на котором был мой загорелый рельефный живот. С биографией можно было не заморачиваться — я сомневался, что их кто-то читал. На базе я практически жил в приложениях для знакомств, и текст никогда не являлся решающим фактором при выборе, куда свайпнуть фото.

Назвав себя Штаб_Сержант, я указал, что мне интересны свидания и встречи прямо сейчас, написал критерии для общения: «Хорошо выгляди и пиши без ошибок» и открыл главный экран. Невероятно. Там была стена прессов и торсов.