Включается радионяня. Пирс вздыхает и скатывается на кровать.

— Думаю, на данный момент мы закончили.

Я вскакиваю, хватая халат.

— Пойду, заберу Гаррета. — Я направляюсь к двери.

Когда уже выхожу, то слышу, как Пирс ворчит мне в след:

— Передай моему сыну, что ему нужно больше спать.

В воскресенье вечером, по пути к дому родителей Пирса, я спрашиваю у него:

— Мне нужно знать что-нибудь важное, прежде чем мы туда доберемся? Какие правила я должна соблюдать?

Я шучу, но он отвечает вполне серьезно.

— Убедись, что на твоей обуви нет грязи, которая могла бы остаться на белой плитке. Никогда сама ничего не делай, вели прислуге. Не ищи сама ванную или любую другую комнату, и всегда спрашивай, прежде чем даже встать. Не прикасайся к произведениям искусства, скульптурам или стеклянным столам. Не…

— Пирс, я же пошутила. Ты хочешь сказать, что у них действительно так много правил?

— Это я только начал. — Он сворачивает на улицу, оканчивающуюся большими железными воротами и высокими зелеными кустами.

— Тебе приходилось в детстве следовать всем этим правилам?

— Конечно. Их было так много, родители даже написали список, чтобы я хорошенько запомнил. Однажды отец даже заставил меня их ему пересказать.

— Никто не должен следовать таким правилам, особенно дети, которые естественно тянутся к вещам. Когда Гаррет станет старше, он уж точно не станет, когда будет приезжать в дом своих бабушки и дедушки.

— Тогда он, вероятно, там не появится. Им придется приходить к нам, если они захотят его видеть. — Пирс подъезжает к высоким кованым воротам. — А вот и особняк.

Он опускает стекло в машине, и из динамика рядом с воротами раздается голос.

— Добрый вечер, мистер Кенсингтон.

— Добрый вечер.

Ворота медленно открываются, и мы проезжаем по длинной подъездной дорожке к дому. И он огромен.

— Ты, когда жил здесь, не терялся в нем? — Я спрашиваю, пораженная размерами особняка.

Пирс кивает.

— Да, несколько раз, когда был маленьким. На самом деле за это уволили двух моих нянь. Они должны были следить за мной, а в итоге потеряли меня в доме. Оба раза меня нашла мать.

У Пирса было совсем другое детство, не такое, как у меня или у кого-то еще. Удивительно, что он оказался нормальным человеком.

— Пусть он откроет дверь, — предупреждает мой муж, когда мужчина в черном костюме подходит к машине. Я терпеливо жду, пока он ее откроет.

— Добро пожаловать, — говорит он, беря меня за руку. Это действительно необходимо? Элеоноре и Холтону действительно нужны помощники, чтобы выбраться из машины?

Еще один находится на стороне водителя, придерживая дверь машины, пока Пирс вытаскивает Гаррета с заднего сиденья. Он встречает меня, и мы вместе идем к двери, когда один из мужчин отгоняет нашу машину к задней части дома.

Пирс звонит в дверь, открывает женщина в униформе горничной.

— Здравствуйте, сэр. — Она слегка кланяется ему. — Мадам, — поклон мне.

Девушка показывает нам гостиную, и когда мы туда проходим, я вдруг вспоминаю, что забыла проверить чиста ли моя обувь. Украдкой гляжу на белые плитки позади себя. Они чистые и блестящие. Выдохнув, поднимаю взгляд и почти сразу же натыкаюсь на статую. Обычный мраморный прямоугольник, но он, вероятно, стоит целое состояние. Повсюду расположено еще больше статуй, а на стенах висят картины.

— Пирс, Рэйчел. — К нам подходит Элеонора. — Рада, что вы смогли прийти.

— Спасибо за приглашение, — говорит Пирс, аккуратно приобнимая ее за плечи. Элеонора не обнимается так, как я. Только плечи и всегда быстро. Получив от нее порцию так называемых объятий, я вижу, как к ней сзади подходит Холтон.

— Пирс, — высокомерно обращается он к своему сыну, протягивая руку.

— Отец. — Пирс едва ее пожимает.

Я не понимаю их странных отношений. Они ведут себя так, будто виделись на прошлой неделе, хотя на самом деле не разговаривали больше года.

— Привет, Холтон, —  здороваюсь я, поскольку он сделал вид, что меня не заметил.

Он просто кивает. У него тот же хмурый взгляд, что и в прошлый раз, когда мы встречались. Думаю, это навсегда.

— Холтон, познакомься со своим внуком, — просит Элеонора, подталкивая мужа к детской переноске, которую держит Пирс.

Тот подходит, смотрит на ребенка, потом отступает обратно к своей жене. Что это было? Впервые, когда он видит своего внука, и просто бросает на него беглый взгляд? Меня это бесит.

Я беру Гаррета и прижимаю к груди. Теперь жалею, что мы сюда пришли. Я думала, ужин будет новым началом, и надеялась, что Холтон примет меня, когда у нас с Пирсом появился ребенок, но он такой же холодный и бездушный, как и всегда. И в этом доме жутко неуютно. Я просто хочу уйти.

Гаррет, кажется, со мной абсолютно согласен. Он начинает извиваться, а потом срывается на плач. Холтон глядит на него так, будто дети в его присутствии не имеют права плакать. И это злит меня еще сильнее.

— Все в порядке, — шепчу я Гаррету, слегка его покачивая.

— Давай отнесем его наверх, — предлагает Элеонора, чувствуя, что Холтон закипает с каждой минутой плача Гаррета все больше и больше.

— А что там наверху? — спрашиваю я.

Она улыбается и ведет меня к лестнице.

— Я обустроила ему детскую.

Детскую? Здесь? Не думаю, что мне это нравится. Гаррет не останется здесь настолько, чтобы нуждаться в детской.

Я нервно оглядываюсь на Пирса, и он кивает мне, чтобы я согласилась. Делать нечего, я поднимаюсь по длинной винтовой лестнице на верхний этаж. Он огромный, на нем, должно быть, не меньше десяти комнат. Элеонора показывает мне на ту, что на полпути вниз по коридору. В комнате кремовые стены, кроватка из темного дерева и пеленальный столик в тон. В углу стоит светло-голубое мягкое кресло-качалка.

— Ты можешь переделать тут все, что захочешь, — говорит она. — Я просто купила мебель. Мы не пользовались этой комнатой, и я переделала ее в детскую, чтобы Гаррету было где переночевать, вдруг вы с Пирсом останетесь здесь или захотите побыть наедине.

Она улыбается, и я вижу, что она старается быть хорошей бабушкой. Сначала я подумала, что она, всегда все контролируя, хочет заставить меня оставить ей Гаррета на ночь или дольше. Я так привыкла, что и она, и Холтон — страшные манипуляторы, но теперь, мне кажется, она просто пытается быть полезной.

— Если тебе нужно переодеть его, на пеленальном столике подгузники и другие принадлежности.

— Спасибо, но он в порядке. — Я прижимаю сына к груди. Он перестал плакать, как только мы отошли от Холтона на безопасное расстояние.

— Давай, клади его в кроватку, — велит Элеонора, — а мы присоединимся к мужчинам за коктейлями.

— Оу, я не хочу оставлять Гаррета здесь. Я просто заберу его вниз.

— Вечер для взрослых, Рэйчел, ребенок может и здесь остаться. С ним все будет хорошо. Я попрошу горничную его проверять

— Нет. — Я еще крепче прижимаю Гаррета к себе. — Мне очень жаль, но он должен быть со мной. Я его здесь не оставлю.

Элеонора кладет руку мне на плечо.

— Рэйчел, я знаю, как матери трудно оставить своего ребенка, но это ненадолго же. Ты можешь провести без него пару часов, а он побудет здесь. Ты сможешь проверить его, когда захочется.

Почему она заставляет меня? Я не хочу, чтобы он был один в этой безликой, чужой комнате. Ему будет страшно и одиноко. И я не хочу, чтобы его проверяла горничная. Я даже ее не знаю.

— Элеонора, я ценю, что вы обустроили детскую, но мне нужно, чтобы он был со мной. Если это испортит ваш ужин, тогда нам лучше уйти.

— Нет. Конечно, нет. Мы постараемся, чтобы он нам не помешал.

Помешал? Ужину? Почему Гаррет ему помешает?

Мы в молчании спускаемся обратно по лестнице. Пирса и его отца в фойе нет.

— Вот сюда, пожалуйста. — Элеонора ведет меня по длинному коридору в очень большую столовую. Сзади есть бар, в комплекте с барменом. Пирс и его отец там, выпивают.

Холтон раздраженно смотрит на ребенка.

— Я думала, мы будем пить коктейли, Элеонора.

Она притворно улыбается.

— Так и есть. Я буду джин с тоником.

— А ты? — Холтон обращается ко мне, снова отказываясь называть меня по имени.

— Мне ничего не нужно.

Пирс обнимает меня.

— Ты уверена? Есть газированная вода, содовая, все, что захочешь.

— Нет, благодарю. Я все же откажусь.

Холтон вдруг кашляет и делает глоток из своего стакана. Потом снова несколько раз кашляет.

— Вы заболели? — спрашиваю я. Мне не нужно, чтобы он был рядом с Гарретом, если болен.

— Нет, — отвечает Элеонора. — В последнее время что-то раздражает его горло.

— Ты был у врача? — Пирс обращается к отцу.

— Я уезжаю на этой неделе, мне некогда. — Другого ответа от Холтона я и не ожидала.

Элеонора улыбается.

— Я уверена, что с твоим отцом ничего страшного не происходит. Может, пойдем присядем?

Она ведет нас в гостиную, расположенную рядом со столовой. Мы с Пирсом усаживаемся на бежевый диван, его родители - напротив в мягких креслах с высокими спинками, потом все, кроме меня, пьют свои коктейли. Холтон продолжает раздраженно сверлить меня взглядом из-за ребенка, но мне все равно. Дом настолько огромный, что мне кажется, будто в детской Гаррет будет за много миль отсюда.

В семь мужчина в белой рубашке, черном жилете и брюках, который, как я полагаю, наш официант, входит и объявляет, что ужин готов.

— Не мог бы ты сходить за переноской? — прошу я Пирса.

— Мама сказала, что наверху есть кроватка. Он может побыть там, пока мы ужинаем.

— Я не хочу, — тихо говорю я, но Холтон слышит мои слова, и клянусь, почти закатывает глаза. — Я бы предпочла, чтобы он был здесь, с нами.

Пирс чувствует мое беспокойство и уступает:

— Тогда пойду и принесу.

Весь ужин Гаррет спокойно спит в переноске, которую я поставила на стул рядом с собой. Холтон и Элеонора сидят на другом конце стола и даже не могут оттуда увидеть ребенка, поэтому причин жаловаться у них нет.

— Как твоя работа, Пирс? — Холтон начинает допрос.

Пока разговор был в основном о «Кенсингтон Кемикал». Холтон монополизировал Пирса, в основном разговаривая только с ним. Я попыталась было задавать вопросы Холтону, притворяясь, что мне интересно, о чем он говорит, но он перебил меня, делая вид, что не слышит.