Эпилог

Торжественное открытие «Зоологического сада Шайо» было назначено на воскресенье. Едва проснувшись, Пьеро вспомнил, что он собирался пойти взглянуть на парк Вуссуа, в котором вниманию публики предлагалось множество редких и необычных животных и который открылся на месте усопшего и кремированного Юни-Парка почти день в день спустя год после пожара, уничтожившего павильоны и манежи, возведенные некогда Прадоне для развлечения провинциалов, проходимцев и философов.

Пьеро полежал еще некоторое время, прежде чем решиться встать: с возрастом он отяжелел. Из монастыря долетали отголоски религиозного пения. Сосед включил радио, и оно принялось горланить. Снизу, с улицы слышался мерный гул автомобилей. Солнце начало карабкаться по балкону.

Выбравшись из кровати, Пьеро быстренько привел себя в порядок и спустился выпить кофе, в который он по недавно приобретенной привычке добавил капельку кое-чего. Затем он снова поднялся в свою комнату. Поскольку Пьеро больше не играл на скачках и, следовательно, не покупал «Ля Вен», ноги он теперь клал прямо на покрывало. Пьеро выкурил две или три сигареты и, уже начиная задремывать, пустился в воспоминания.

Одного за другим он воскресил всех персонажей, с которыми был знаком во времена Юни-Парка. Имена некоторых он уже забыл; хорошо помнил он только Муннезерга, симпатичного старика, чьим наследником он, Пьеро, должен был стать… если можно верить тому, что этот Муннезерг говорил. С тех пор Пьеро ни разу к нему не зашел, даже для того, чтобы поблагодарить его за выхлопотанное для Пьеро маленькое путешествие за счет цирка Мамара. Пьеро нашел работу на другом конце Парижа, а в окрестностях моста Аржантёй больше не было никакой Ивонн, которая предавалась плотским утехам под сводами синего-синего неба и непромокаемого тента. Что касается Вуссуа, то, если подумать, Пьеро понятия не имел о дрессуре и содержании животных в клетках.

Течение далеко унесло его от тех случайных людей, к которым судьба не пожелала его привязать. Это был один из самых цельных, завершенных и самодостаточных эпизодов его жизни, и когда Пьеро серьезно задумывался над ним (что, впрочем, случалось нечасто), он отчетливо видел, как составляющие его элементы могли бы сложиться в авантюрно-мистическую историю, которая разрешалась бы, как алгебраическая задача, содержащая столько же уравнений, сколько неизвестных, хотя — это он тоже видел — ничего таинственного в ней не было. Он видел, какой бы из этого мог получиться роман: детективный, с преступлением, преступником и сыщиком, и весьма произвольной сцепкой между неровностями сюжета; и видел, какой роман получился из этого на самом деле — роман, настолько безыскусный, что невозможно понять, была ли в нем хоть какая-то интрига или ее не было в помине, роман, отдельные части которого могли бы быть объединены полицейским расследованием, но в действительности напрочь лишенный всех удовольствий, ожидаемых от зрелища или действа такого рода.

Пьеро протер стекла своих очков, посмотрел на часы и затушил окурок о мраморную столешницу ночного столика. Время приближалось к полудню. Он выпил аперитив в маленьком кафе с тихой террасой, расположенном на пересечении двух улиц, а после пообедал в ресторане, тоже маленьком, почти таком же маленьком, как кафе. А затем медленно и неторопливо двинулся в сторону авеню Порт-Аржантёй. По пути ему встречались разряженные во все лучшее триединые семейства, солдаты в увольнении, домашние работницы, на время оставившие свои метелки и печки. У витрин Пьеро задерживался: он по-прежнему любил все это. Он изучал автомобили, велосипеды, почтовые марки со строгостью знатока, свободного от забот обладания, и с удовлетворением, которое дарит подобная беспристрастность. Проходя мимо магазина, где крутились железные шарики, он с удовольствием понаблюдал, как маленькие сферы описывают свои безукоризненные круги.

На площадке перед воротами Шайо стояло легкое марево: это толпа поднимала пыль от асфальта и растирала в порошок гравий. Перед входом в «Зоологический сад» образовалась очередь. Пьеро брезгливо посмотрел на это скопище; ему совсем не хотелось в него вливаться. Оглядывая площадку, он обратил внимание на человека, подпиравшего плечом фонарь. Мужчина показался ему знакомым. Пьеро прошел вперед, оглянулся, всмотрелся и узнал его. «Добрый день, господин Прадоне», — были слова, последовавшие за этим досмотром.

— Добрый день, месье, — тихим голосом отозвался Прадоне.

— Вы не узнаете меня? — спросил Пьеро.

— Честно говоря, нет, — кротко ответил Прадоне, — я вас не припоминаю. Но вы не должны обижаться: за свою жизнь я встречал столько людей…

— Я понимаю. К тому же, мы виделись от силы три или четыре раза. Я работал в Юни-Парке…

— Ах, Юни-Парк, — вздохнул Прадоне.

— Правда, недолго. Не припомните: однажды я проделал с вами такую штуку… Вы упали упали спиной вперед в электрический автомобиль…

— О, теперь я вспомнил! — оживился Прадоне. — Да, тогда вы меня уделали. Но на другой день я отыгрался — выставил вас за ворота за то, что вы подбивали клинья моей дочери Ивонн. Эх, хорошее было время!

— Выпьем по стаканчику? — предложил Пьеро.

— Спасибо. У меня побаливает печень, а от минеральной воды меня уже тошнит. Давайте пройдемся, заодно поболтаем.

По авеню Порт-Аржантёй они двинулись в сторону Сены. Прадоне молчал.

— Как дела у мадемуазель Ивонн? — спросил Пьеро, чувствуя, как у него перехватывает горло.

— Она вышла замуж за некого Парадиза. Кажется, он был вашим приятелем.

— Вот как?

— Что с вами? Вам как будто горько это слышать? — спросил Прадоне. — Что, она разбила вам сердце? Бросьте! У нее ведь было столько… столько… Хотите ее увидеть? Приглядитесь вон к той кассе — она там. Она оставила меня ради работы у Вуссуа.

Пьеро сделал вид, что смотрит, но ему совсем не хотелось видеть новую Ивонн. Там, куда указывал Прадоне, и впрямь находилась будка, возле которой толпились люди. Пьеро же сосредоточенно вглядывался в листок наверху, на дереве, на самом краешке ветки. Уж лучше смотреть на него, чем на…

За стеной «Зоологического сада» зарычал лев, затем протрубил слон. Звуки разнеслись над головами зевак. Множество птиц пели каждая на своем языке.

— Да, хорошее было время, — повторил Прадоне.

Они уже свернули за угол улицы Ларм. Пьеро молчал.

— Не знаю, право, зачем я рассказываю вам о моих несчастьях, — продолжил Прадоне. — К тому же, это слишком долго. Если двумя словами, то вот: они меня выгнали. Кто «они»? Моя бывшая спутница мадам Пруйо и Вуссуа, дрессировщик, которого она отыскала в маленьком провинциальном городке по подсказке одного факира. Да, месье, он бросил ее двадцать лет назад, а теперь вернулся и подобрал ее — как цветок. И эти двое столь верных любовников быстренько организовали темную финансовую, юридическую и коммерческую комбинацию, которая лишила меня всякой возможности создать новый, еще более прекрасный Юни-Парк, причем моральной поддержкой и опорой стало для них злополучное существование роковой, да, месье, и ни на что не похожей часовни, где покоятся кости полдевского князя, некого Луиджи.

— Мы с вами однажды встречались у господина Муннезерга, — заметил Пьеро, чтобы показать, что ему интересен разговор.

— Вы его знали? — вежливо удивился Прадоне.

— Немного.

— Как это странно… Тогда, значит, вы и про мавзолей знаете?

— Знаю.

— А я век бы его не знал! — простонал Прадоне. — Если бы не он, я воздвиг бы на этом месте такой дворец веселья, какого нет нигде в мире. Ох, я бы развернулся! Я так и видел эти семь этажей, от низа и до верха. Там нашлось бы место всем играм, всем представлениям, всем уловкам, всем мистификациям, всем аттракционам, всем способам скоротать время… Круглый год с полудня до полуночи в этом дворце бурлила бы толпа, то взрываясь смехом, то отдаваясь во власть чувственных фантазий. Она разражалась бы такими воплями, что грохот моих громкоговорителей не мог бы их перекрыть. И надо же было случиться так, что какому-то полдевскому князю приспичило умереть двадцать лет назад на этом самом месте! Надо же было, что какой-то лепщик из воска решил посвятить свою жизнь обереганию покоя его праха! Эта часовня, месье, стала миной, заложенной под мои воздушные замки. Трах-тарарах — и все разлетелось в клочья! Я оказался беззащитен перед коварным заговором моих вероломных противников, и пришлось мне отказаться от планов возвести Вавилонскую башню во всем ее великолепии. Черт возьми! Будь все проклято; Вуссуа женился на вдове Пруйо, и его распрекрасный Ноев ковчег пристал к этой выжженной земле, в которую превратился Юни-Парк. Я даже не мог сопротивляться, нет, месье, я даже не мог… Ах, месье! Этот Вуссуа, как он был груб со мной! Он все делал мне вопреки! Ах, месье, ах, месье…

Прадоне беззвучно открыл рот, потом еще раз, и еще, как рыба, умирающая на дне лодки, затем издал что-то вроде протяжного мычания и, бурно рыдая, повалился на Пьеро. Молодому человеку пришлось поддерживать бывшего шефа, пока он не утих. После они в молчании дошли до улицы Пон.

— Я почти дома, — уже спокойно произнес Прадоне. — Я теперь живу на здесь у своей жены — я хочу сказать, у законной жены. Но эти детали вряд ли вам интересны, месье. С вашей стороны было очень любезно уделить столько времени болтовне старого неудачника. До свидания, месье, и спасибо.

Они пожали друг другу руки и расстались. Прадоне медленно двинулся по пустынной улице по направлению к писчебумажной лавке своей вновь обретенной супруги. Пьеро посмотрел ему в спину и пошел назад в сторону Парижа. Обратный путь его опять пролег через улицу Ларм. Часовня по-прежнему стояла на своем месте, в равной мере утопая в забвении и в безмятежности. Нагромождения «Альпийской железной дороги» больше не отбрасывали на нее свою тень. Лишь несколько утесов возвышались по соседству, и даже с улицы было видно, как по ним сновали павианы. Пьеро вспомнил о своем друге Синице, который сейчас, должно быть, сидел за толстыми прутьями, потешая говорящих приматов в пиджачных парах или коротких штанишках.