Он надевает перчатку на мою руку. Кожа мягкая, удобная, не давит и не натирает мои шрамы от ожогов. Он застёгивает железный браслет. Симпатичные оковы.

— Пока так, а когда заживёт другая рука, ты сможешь носить обе, — он звонит в колокольчик, и через мгновение в кабинет вбегает мальчик, одетый в солнечно-жёлтую форму пажа судьи.

— Отведи её в бывшие покои леди Нурии, — приказывает Мендес. — Служанки уже должны быть там. Когда отведёшь её, дай знать Леонардо, что для него есть работа: пусть отодвинет все дела перед представлением королю.

Мой желудок сворачивается в узел при мысли, что мне придётся предстать перед королём и принцем. Возможно, если начать сейчас, то я смогу себя контролировать, когда увижу его. «Останься ради большего», — просил меня Лозар. Похоже, я дала слишком много обещаний мёртвым.

Паж кивает и направляется к двери, и я встаю, готовая пойти за ним. Ошеломлённая не только из-за событий последнего дня и раны, слегка пульсирующей под повязкой, но и от надежды.

Что-то тяжёлое опускается на моё плечо. Рука Мендеса сжимает один раз, и его голос звучит почти по-семейному:

— Я рад, что ты вернулась, Рената. Всё будет так, словно ты и не покидала дворец.

И когда я следую за пажом по просторному залу, то думаю о том, что именно этого больше всего и боюсь.

***

Но я ошиблась. Некоторые вещи — например, огромный мозаичный рисунок с грифонами на полу — остались прежними, но не всё. Залы кажутся меньше. Когда ты проводишь почти десять лет, ночуя под открытым небом или в сквозных помещениях крепости мориа в Анжелесе, места вроде этого ощущаются тесными, душными. Это как надеть старую одежду и обнаружить, что она больше не по размеру. Золотая лепнина и залы, полные скульптур и витражей, выполненных лучшими мастерами города Хаспе. Король Фернандо гордится тем, что окружает себя всей роскошью Пуэрто-Леонеса. Он позволяет ввозить в королевство только шёлк и фиолетовый краситель, найденный в королевстве Дофиника, а также бананы, которые лучше всего растут в эмпирио Лузо по ту сторону моря.

Меня ведут по залам, украшенным вазами и гобеленами в ярко-зелёных и синих тонах. Мы поднимаемся по каменным ступеням, от которых сильно пахнет ладаном, и ступаем на мост — крытый переход — с арочными колоннами из сверкающей плитки в старозахарианском стиле. Когда мальчик сворачивает вниз к длинному коридору, у меня возникает смутное впечатление, что я помню это место. Моё внимание главным образом цепляет простая деревянная дверь. Мурашки пробегают по коже, я замедляю шаг. Ржавые петли и пыльная замочная скважина говорят о том, что это заброшенное место.

Но я никогда не забывала эту дверь.

И точно знаю, что находится за ней.

Я помню это так хорошо, что почти ощущаю пыль на книжных полках и мягкость бархата стульев, выстроенных в ряд в этой маленькой библиотеке. Я берусь за дверную ручку, но она закрыта.

— Нам нужно дальше, мисс, — голос пажа повышается на октаву, и я понимаю, что всё это время, задержав дыхание, смотрела на закрытую дверь библиотеки. Выдохнув, продолжаю идти за мальчиком.

Как только мы добираемся до двери на другом конце зала, мальчик коротко кланяется и спешно возвращается в направлении, откуда мы пришли. Я захожу внутрь. Комната прохладная из-за каменных стен. Покои, в которые меня привели, вызывают ощущение, что я хожу в чужом теле, словно меня здесь даже нет. Может быть, так чувствуют себя люди, когда я забираю их воспоминания.

Лампы украшают комоды и стол. Комната выполнена в тонах розового вина с белоснежными вставками. Портьеры из парчи скрывают ночное небо, а белая ткань балдахина окружает самую большую кровать, на которой я когда-либо спала.

Три служанки, о которых говорил судья Мендес, ждут меня в умывальной комнате, стоя рядом с фарфоровой ванной, где уже набрана вода, на поверхности которой плавают лепестки роз. Моя перевязанная рука почти бесполезна, и я позволяю служанкам раздеть меня перед тем, как отпустить их.

— Нам приказано отмыть вас, — возражает одна из них.

— Или попытаться, — бормочет себе под нос другая.

Никто из них не хочет находиться рядом с обнажённой робари, даже с перчаткой на одной руке и повязкой — на другой. Слишком опасно. Давно ли они видели других робари? И что случилось с той, которую я должна заменить?

— Прочь, — раздражённо бросаю я, сощурившись на них.

Одна из них взвизгивает, словно я набросилась на неё, но все трое покидают комнату, и хотя именно этого я и хотела, осадочек всё равно остался.

После их ухода я погружаюсь в воду по плечи, и тепло окутывает моё тело. Мгновения чистого блаженства. И вдруг я слышу щелчок замка снаружи покоев. Заперли. А чего я ожидала?

Мои руки дрожат, и я глубже погружаюсь в воду. Я так давно не принимала полноценной ванны. Последний раз был на горячих источниках в Тресоросе пять месяцев назад. Горячая вода — это роскошь. Всё что угодно — роскошь, когда ты в бегах. И тем не менее, я лежу в ванной, погружаясь в тёплую воду, как моё сердце погружено в жажду мести. Вихрь слов и картинок вращается в моей голове.

Холодные голубые глаза Кастиана. Магия Люсии, вырванная из её тела. Лекарство. Кастиан. Дез. Хруст костей Лозара. Мальчик среди дыма. Пара игральных кубиков и детский смех. Огонь.

Огонь.

Огонь.

Всегда огонь.

Резко сажусь, вода выплёскивается за края ванны на пол. Пламя в моём разуме горит яркими, насыщенными красками.

Я прибегаю к технике, которой учил меня Иллан, чтобы очистить разум. Это вентари легко не думать ни о чём с их даром заглядывать в чужие головы. Намного сложнее, когда твою голову переполняют тысячи украденных воспоминаний. Ни целебные травки, ни прогулки в одиночестве, ни поход к волшебному роднику — ничего не помогало пробить Серость в моей голове.

Но по правде говоря, я никогда и не хотела, чтобы эти воспоминания вышли наружу. Каждая пустышка, которую я создала, ощущалась как живая душа внутри меня. Если бы мой разум размножился столько раз… Он бы перестал работать. Ужасные головные боли мучили меня, я едва могла находиться в сознании. У похитителей памяти чужое прошлое так навязчиво, что приходится задвигать собственные воспоминания. Вот что, по мнению Иллана, привело к появлению Серости. Мой разум создал подобную штуку, и вся моя жизнь оказалась там, оставив пробелы в моём прошлом. Находиться в этом месте всё равно что расшатывать нечто и так ненадёжное. Мои виски болят, отзываясь на кошмары последних дней и ночей.

— Пожалуйста, хватит, — рыдаю я. — Оставьте меня в покое!

Ухожу с головой под воду, но это не останавливает воспоминания о пламени…

Мне девять лет, и спустя два года во дворце я стала настоящей юной леди. Я согреваю спину у небольшого огня в камине библиотеки, присев на длинный диван у окна, тянущегося до потолка. Если выгляну, то увижу всю цитадель Андалусию. Столица освещена огнями извилистых улиц, с резкими поворотами и множеством переулков, прямо как дворцовый лабиринт. Правосудие и король любят лабиринты, поэтому я решила, что тоже люблю их.

Уже поздно, и остальных детей-мориа давно уже отправили спать со слугами, но Мендес сказал, что я могу ещё посидеть до следующих колоколов.

Я жую стеллиту, довольная её сладостью на языке. Это мои любимые конфеты, особенно когда их готовит королевский кондитер из медовой карамели, похожей на золотые слитки. Их блеск напоминает картинки в моей книжке. На одной из них изображена королева Пенелопа в своём саду. Я пытаюсь перелистнуть страницу книги сказок, но пергамент цепляется к моим липким от сахара перчаткам. Страница слегка рвётся, когда я перелистываю на следующую картинку — Господин Миров стоит на краю своего творения. Оранжевая краска такая яркая, что почти сияет, наполняя библиотеку тёплым светом.

Краем глаза замечаю, что что-то не так. Свет исходит не от книжки. Положив её рядом, я оглядываюсь через плечо и смотрю в окно.

Пожар охватил столицу, словно ожившая иллюстрация Господина миров. Точно свет ангелов. Поначалу огонь выглядел как узкая полоска света в полной темноте, поглощающая небольшой лес на границе столицы.

Мои ладони начинает покалывать.

Сегодня, на наших занятиях с судьёй Мендесом, я видела картинку этого леса в своей голове. Он привёл ко мне человека, которого я узнала — нашего старого соседа из деревни по имени Эдгар. Мне понравилась картинка, вытянутая из его памяти, где были mamá и papá рядом с нашим деревянным домиком. Mamá выдёргивала сорняки в саду, а papá рубил дрова. Мамины волосы были уже не такие чёрные, как я их помнила, в них появилось больше седых прядей. А папины плечи, прежде широкие, как будто сгорбились. Впервые я увидела его таким потерянным. Я отпрянула от Эдгара, и, взбудораженная, рассказала Мендесу, что я знаю, где находится мой дом! Что я знаю, где находятся мои родители… Я попросила привести их ко мне во дворец, чтобы повидаться. Маме бы очень понравились стеллиты, а папе — вот эти шоколадные фигурки рычащих львов.

Мендес пообещал отправить им сообщение.

Теперь я чувствую не только, как покалывает мои ладони, но и такой зуд в груди, будто моё сердце вот-вот взорвётся. Почему лес горит?

Пока я смотрю в окно, огонь переходит с деревьев на город. Я не могу отвести взгляд. Прижимаюсь ладошками — маленькими, пухлыми — к стеклу, оставляя сахарные пятна на его поверхности. Огонь всё приближается, бежит по узким улицам, будто старается пройти этот лабиринт как можно скорее.

Я кричу. Люди выбегают на горящие улицы, уносятся прочь. У некоторых в руках факелы, другие сами становятся факелами.

Их крики доносятся до дворца, отражаются эхом в его стенах.

Я слышу вопли из коридора.

— Осторожно, Иллан! — женский крик. — Стражники прямо за тобой!

Слышится лязг мечей, но биение моего сердца заглушает всё, пока я бегу подальше от двери. Не знаю, что происходит, но мне надо спрятаться! Я присаживаюсь за мягким креслом, ножки которого сделаны в форме львиных лап.