Мортон нахмурился.

— Каким формам наказания вы ее подвергаете?

— Ну, когда она плохо себя ведет, я ставлю ее в угол лицом к стене, а иногда отправляю спать раньше обычного и не даю любимого желе с арахисовым маслом.

— А как насчет пыток и электрошока?

— Это просто смешно.

— Вы никогда не прибегали к физическим наказаниям?

— Она же здоровенное животное. Обычно я боюсь, что Эми выйдет из себя и накажет физически меня.

Мортон улыбнулся и встал.

— Все будет в порядке, — сказал он. — Любой суд постановит, что Эми находится под вашей опекой и именно вы должны принимать решение, что делать с ней дальше. — Мортон с минуту помедлил. — Вероятно, мой вопрос покажется вам странным, но не могли бы вы привести Эми в суд в качестве свидетеля?

— Думаю, это возможно, — ответил Эллиот. — Вы полагаете, что может возникнуть такая необходимость?

— В вашем случае нет, — сказал Мортон, — но рано или поздно возникнет.

Помяните мое слово: в течение ближайших десяти лет состоится по меньшей мере одно судебное разбирательство об опеке над приматом, овладевшим языком, когда в качестве свидетеля будет выступать сам примат.

Эллиот пожал руку Мортону и напоследок задал еще один вопрос:

— Между прочим, если я захочу вывезти Эми из страны, могут ли возникнуть какие-либо проблемы?

— Если станет известно, что готовится судебное разбирательство об опеке, то проблемы могут возникнуть при пересечении границы, — ответил Мортон. — А вы собираетесь вывезти ее из США?

— Да.

— Тогда мой вам совет: делайте это как можно быстрее и ни с кем не делитесь своими планами, — сказал Мортон.

Эллиот появился в своем кабинете на третьем этаже здания зоологического факультета в начале десятого.

— Звонила доктор Росс из Фонда защиты природы в Хьюстоне, — сообщила ему его секретарь Кэролайн. — Она уже летит в Сан-Франциско. Три раза звонил мистер Хакамичи, сказал, что у него очень важное дело. На десять назначено собрание всех сотрудников „Проекта Эми“. А еще вас дожидается Флюгер.

— В самом деле?

Беспринципный и шумливый Джеймс Уэлдон был ведущим профессором факультета. На карикатурах студенты и сотрудники обычно изображали „Флюгера“ Уэлдона с поднятой рукой и обслюнявленным пальцем: он всегда знал, откуда дует ветер. Последние несколько дней Флюгер избегал встреч с Эллиотом и его сотрудниками.

Эллиот вошел в свой кабинет.

— Рад тебя видеть, мой мальчик, — сказал Уэлдон, протягивая руку и изображая сердечное, по своим понятиям, рукопожатие. — Ты сегодня рано.

Эллиот моментально насторожился.

— Я надеялся опередить толпу, — объяснил он.

Обычно до десяти часов пикетчики не показывались, а иногда появлялись даже намного позже — в зависимости оттого, когда они договорились встретиться с операторами из телевизионных новостей. Да, теперь это делалось так: протест по договоренности.

— Они больше не придут, — улыбнулся Уэлдон.

Он вручил Эллиоту последний выпуск городской газеты „Кроникл“. Одна из заметок на первой полосе была обведена черными чернилами. Ссылаясь на занятость и личные мотивы, Элинор Врие заявляла о своем уходе с поста регионального директора Агентства по защите приматов. Центральная дирекция агентства в Нью-Йорке признала, что они допустили серьезные ошибки в толковании сути и целей исследований Эллиота.

— Что отсюда следует? — спросил Эллиот.

— Адвокатская контора Белли рассмотрела ваше заявление для прессы и публичные утверждения Врие о пытках и решила, что агентство может быть обвинено в злостной клевете, — сказал Уэлдон. — Нью-йоркская дирекция в панике. Сегодня они с тобой свяжутся. Лично я надеюсь, что ты проявишь понимание.

Эллиот плюхнулся в кресло.

— А что с собранием факультета на следующей неделе?

— О, это очень серьезный вопрос, — сказал Уэлдон. — Несомненно, сотрудники факультета захотят обсудить неэтичное поведение отдельных работников средств массовой информации и поддержат вас. Сейчас я как раз готовлю проект официального заявления от имени моего офиса.

От Эллиота не ускользнула вся нелепость ситуации.

— Вы твердо решили рискнуть? — спросил он.

— Я поддерживаю тебя на тысячу процентов, надеюсь, ты это понимаешь, сказал Уэлдон.

Он беспокойно прошелся по кабинету, рассматривая рисунки Эми, которыми здесь были увешаны все стены. На уме у него определенно было что-то еще.

— Она все еще рисует такие картинки? — спросил он наконец.

— Да, — ответил Эллиот.

— И вы все еще не имеете понятия, что они означают?

Эллиот помедлил с ответом, потом решил, что делиться с Уэлдоном своими догадками относительно смысла рисунков было бы по меньшей мере преждевременно.

— Ни малейшего, — сказал он.

— Ты уверен? — нахмурив брови, переспросил Уэлдон. — Мне кажется, кое-кто знает, что на них изображено.

— Почему вы так думаете?

— Произошло нечто странное, — сказал Уэлдон. — Некто предложил нам продать Эми.

— Продать Эми? Как это — продать Эми?

— Вчера мне позвонил один юрист из Лос-Анджелеса и сказал, что у него есть покупатель, который готов заплатить за нее сто пятьдесят тысяч долларов.

— Должно быть, какой-то богатый доброжелатель, — сказал Эллиот, пытается спасти Эми от пыток.

— Не думаю, — возразил Уэлдон. — Во-первых, предложение поступило из Японии. От некоего господина Хакамичи, занимающегося электроникой. Это я узнал сегодня утром, когда юрист позвонил еще раз и повысил цену до двухсот пятидесяти тысяч долларов.

— Двести пятьдесят тысяч долларов? — не поверил Эллиот. — За Эми?

Конечно, о сделке не могло быть и речи. Он никогда не продал бы Эми ни за какие деньги. Но почему за нее предлагают такую сумму?

У Уэлдона был готов ответ:

— Такую кучу денег, четверть миллиона долларов, может предложить только частная компания. Промышленность. Очевидно, Хакамичи прочел о твоих работах и нашел какой-то способ использования владеющих языком приматов в промышленности. — Флюгер уставился в потолок, что было верным признаком приближения очередного приступа красноречия. — Полагаю, речь идет о совершенно новом поле деятельности, о дрессировке приматов в целях их практического использования в производстве.

Питер Эллиот выругался. Он обучал Эми языку совсем не для того, чтобы ей на голову надели защитную каску, а в руки дали посудину с завтраком. Он так и сказал Уэлдону.

— Ты говоришь не подумав, — объяснил Уэлдон. — А если мы находимся на пороге новой эры использования возможностей человекообразных обезьян?

Представь себе, что это значит. Не только увеличение бюджета факультета, не только возможность прикладных исследований. Гораздо более важен тот факт, что у нас появится шанс сохранить жизнь этим животным. Ты же не хуже меня знаешь, что человекообразные обезьяны вымирают. Популяция шимпанзе в Африке резко уменьшилась. На Борнео из-за вырубки лесов катастрофически сокращается ареал обитания орангутанов, и лет через десять они исчезнут вообще. В тропических лесах Центральной Африки осталось тысячи три горилл.

Все эти животные вымрут при жизни нашего поколения, если только не будет найдена достаточно веская причина сохранить приматов как вид. Такую причину можешь найти ты, Питер. Подумай об этом.

Эллиот не только подумал сам, но и обсудил неожиданное известие со всеми сотрудниками „Проекта Эми“ на собрании, состоявшемся в десять часов.

Они обдумали возможность использования человекообразных обезьян в промышленности и потенциальные выгоды, которые сулила подобная перспектива работодателям, в том числе отсутствие у обезьян профсоюзов и страховых пособий. В конце двадцатого века это были немаловажные факторы. (В 1978 году в суммарной себестоимости каждого автомобиля, сходившего с конвейеров Детройта, расходы на страхование здоровья рабочих превосходили стоимость всей стали, использованной на этот автомобиль.) Все пришли к единодушному выводу, что представление об „индустриальных обезьянах“ фантастично и нелепо. Любая обезьяна вроде Эми совсем не была более дешевой и тупой разновидностью рабочего-человека. Как раз наоборот: