Карабичев продрался сквозь густую заросль крапивы к реке. Над серой поверхностью воды стлался голубой пар. Тени деревьев, росших на берегу, разрывали его в бесформенные клочья. Сильно пахло сыростью и гниющей тиной. Карабичев, не разматывая лески, бросил удочки в мокрую траву и сел, опершись спиной о рюкзак. Он молча смотрел на темную рябь реки.

Солнце всплывало все выше над горизонтом. Карабичев чувствовал его горячие лучи на своем лице, но не двигался с места. Он смотрел вниз, туда, где тени от травы и деревьев на воде становились короче, пока не исчезли совсем.

Наступил день. Знойный, ленивый, размаривающий, он выполз на землю и улегся на ней, как хозяин, подняв возбужденную трескотню кузнечиков. Солнце плыло и таяло в небесах. Жара усиливалась.

Когда стало очень душно, Карабичев разделся и проплыл несколько кругов в холодной воде. Одеваясь, он на мгновенье замер и произнес вслух:

- Неужели я сошел с ума?

И быстро осмотрелся по сторонам.

Может, кто подслушивает?

Домой он направился под вечер, когда зной спал и степь начала утихать.

Подходя к городку, он снова испытал тревожное чувство. Ему не хотелось входить туда. Неясный шум доносился из глубины кривых улиц. У Карабичева слегка кружилась голова, он целый день ничего не ел.

Первым ему встретился малыш лет семи. Мальчик катил ракету на колесах и горько плакал. Карабичев погладил его по белым завиткам волос, хотел что-то спросить и вдруг ощутил страшную обиду на маму, всыпавшую ему только что по попе. Карабичев почувствовал, что слезы сами потекли у него из глаз, а рот скривился смертельно обиженным крендельком. Он в ужасе отпрянул от мальчугана. Испуганный Гога (Карабичев понял, что так зовут мальчика) унесся, как ветер, волоча по земле видавшую виды ракету. Карабичев с отчаянием поглядел ему вслед. Он начинал бояться людей. При появлении человеческой фигуры он вздрагивал и быстро переходил на противоположную сторону улицы. Возвращаясь домой, он выбирал самые безлюдные и глухие улочки. Однако, шагая по мягкой и пыльной земле, он чувствовал, что в городе творится что-то неладное. Из темных дворов доносились выкрики, иногда смех, иногда ругань. Где-то завыла женщина. Это было очень страшнопротяжный человечий вой вырвался из темноты на свободу и унесся в лиловое небо.

Карабичев побежал. Ему захотелось побыстрей домой. "Мария... Ты поймешь меня. Я, кажется, попал в большую беду". Он с размаху влетел в группу юношей и девушек, набежавших откуда-то из темноты.

- Ты наш! Ты наш! - закричали они и стали вертеться, взявшись за руки, вокруг него. Ослепленный Карабичев молчал. Калейдоскоп невероятных ощущений кружился в его теле. Как и утром, он видел самого себя с рюкзаком, удочками, в сапогах, но на этот раз он видел затылок и лицо, спину и грудь, ноги и руки, всего себя одновременно. Странное поразительное зрелище. Странное поразительное чувство: он уже не был Карабичевым Андреем Анатольевичем. Он исчез, растворился в смеющихся лицах, в юрких подвижных телах. Ему захотелось вертеться еще быстрей, хотя он стоял неподвижно. Он чувствовал боль на запястье от сильных рук соседа, хотя его руки были свободны.

Карабичев с глухим стоном бросился вперед и, разорвав сплетение горячих рук, оказался на свободе. Толпа хохочущих ребят понеслась прочь.

"Вот оно что, - подумал Карабичев, - значит, это действует только, если люди рядом, совсем близко. А отойди на несколько шагов - и как не бывало. Нужно запомнить. Нужно очень хорошо запомнить".

Он подошел к дому, когда уже совсем стемнело. Слава богу, никого не оказалось ни во дворе, ни на крылечке. Карабичев заглянул в окошко. В ярко освещенной комнате за столом сидела Мария, подперев голову руками. Ее взгляд задумчиво скользил по нехитрому узору скатерти. Иногда она взглядывала в зеркало, стоявшее здесь же, и лицо ее искажала гримаса отвращения.

"Жена, самый близкий мой человек. Ты всегда меня понимала и сейчас поймешь. Напрасно я сбежал от тебя сегодня утром, твоя помощь мне бы здорово пригодилась. Я был дурак. Но ничего... Сейчас я..."

Мария встала, сделала несколько шагов, раскачивая бедрами. Резким движением достала сигарету и закурила.

Карабичев сначала не мог сказать, в чем необычность происходящего. Потом вспомнил. Мария никогда в жизни не курила! Он бросился в комнату и наткнулся на запертую дверь. Несколько толчков плечом - дверь распахнулась.

- Мария!

Жена в испуге выронила сигарету на пол и молча уставилась на него. Лицо ее страшно поблеянело и напряглось, губы приоткрылись...

Карабичев смотрел на нее. Лицо жены казалось ему незнакомым и чужим. От этого было страшно.

- Мария!

В глазах Марии скользнула тень замешательства, она повернулась и растерянно сказала:

- Ай донт ноу ю.

Карабичев остолбенел. Слова завязли у него в горле. Мария сказала еще несколько фраз поанглийски. Карабичев не знал, что и думать.

- Маша, Маша, успокойся. Ты вспомни, я твой муж, Андрей, - пролепетал он.

Мария пристально посмотрела на него. В ее глазах мелькнул было какой-то свет. Она даже шепнула что-то знакомое и ласковое. И вдруг с возмущением заговорила еще быстрее и непонятнее. Лицо ее покрылось пятнами, грудь вздымалась, такой Карабичев ее не помнил. Между бровями Марии легла незнакомая сердитая складка, округленный рот рассыпал слова звонким горошком.

Светила настольная лампа в перилоновом колпаке. На стене в тонкой рамке сгрудились родственники Марии. Недовольно брюзжала муха, застрявшая в оконной раме. Под окном коротко тявкнула собака с бессмертным именем Тузик.

Карабичев сделал шаг вперед и обнял жену. Мария замерла. Несколько секунд они стояли в оцепенении, склонившись друг к другу. Тишина окутывала их, словно ватное одеяло. Кто-то плакал в коридоре, и Карабичев слышал глухие всхлипывания и причитания.

Затем словно ток пробежал по их телам. Они резко отпрянули в разные стороны, сердито глядя перед собой. Карабичев выбежал, женщина осталась. Она упала на стул и заломила руки с видом крайнего отчаяния.

Карабичев вышел на крыльцо. В темноте он различил бесформенную темную массу, примостившуюся не ступеньках крыльца. Это была Евгения Николаевна. Она глухо рыдала, утираясь передником. До Карабичева доносились горловые звуки, наполненные слезами: