- Ну ладно, иди, - рассердился Карабичев на бестолковую подчиненную.

Он заглянул в конференц-зал, надеясь поймать еще кого-нибудь. Там было пусто. Карабичева поразил вид помещения. Неосевшая пыль носилась в воздухе густыми серыми облаками, ряды кресел сдвинуты, несколько сидений сломано. Карабичев с удивлением прошелся по грязному паркету, на котором валялись бумажки, окурки. "Да здесь не заседание, а побоище было, подумал он, подходя к председательскому. столу. - Странно, очень странно".

Он увидел на полу клочья бумаги, изорванные и старательно затоптанные множеством ног. Что-то заставило его склониться и поднять один обрывок. Распрямив его на ладони, он понял, что это кусок карты. На нем сохранилась жирная черная линия, проведенная от руки. Карабичев начал собирать все бумажки с пола.

Когда он вошел в кабинет Ермолова, тот стоял у окна, растирая виски руками.

- Я рад, что ты уже здесь, - сказал он Карабичеву, показывая на кресло. - Садись и рассказывай.

Карабичев сел и молча закурил. Ермолов нетерпеливо прошелся взад-вперед.

- Я должен что-то вспомнить, - с раздражением сказал он, - и никак не могу. Вот вертится, вертится, а что - не помню. Тьфу, пропасть! Ну ладно! Так, значит, с твоей женой произошла трансформация. Неприятная история. Но сейчас это, к сожалению, не единственный случай. Кто она у тебя теперь? Англичанка? Да, трудновато. Но ты не унывай, еще не все потеряно...

- Иван Иванович, - перебил его Карабичев, - какое письмо вы составляли сегодня на заседании комитета? Мне Миракова говорила, но я так и не понял, о чем шла речь.

- Письмо? Какое письмо? Ах, да, действительно, там шла речь о письме, но...

Ермолов задумался.

- Да, право, позабыл. Кажется, Иван Павлович его составлял... Что-то не очень важное. Вообще удивительно бездарное было заседание. Можно было и не собираться.

- Говорят, шумно у вас было? - спросил Карабичев.

- Шумно? Да нет... А хотя да. Нас здорово насмешил Иван Павлович. Он отмочил какую-то шутку... вот позабыл, какую именно... Одним словом, весь зал хохотал.

Ермолов поежился и задумчиво сказал:

- Вот никак не вспомню... А ведь вертится что-то в голове. Что-то очень важное...

- А это вам не поможет вспомнить? - спокойно сказал Карабичев, вставая с места. Он подошел к столу, сдвинул в сторону телефоны и высыпал на стекло груду бумажек, Ермолов с удивлением посмотрел на него.

Карабичев молча прикладывал обрывки один к одному, старательно разглаживая их, пока на столе не возникла карта мира, у которой не хватало Северного полюса и кусочка Европы.

- Что это такое? - спросил Карабичев, тыча пальцем в жирные черные кольца, рассекающие параллели и меридианы. Ермолов молчал. Карабичев взглянул на него. Тот стоял страшно бледный и напряженный. Внезапно он бросился к Карабичеву.

- Вспомнил, вспомнил! - закричал он. Никогда Карабичев не видел у него такого растерянного лица. Голова и плечи Ермолова дрожали. - Ох, если б ты знал, какой это был ужас! Это мы изорвали карту. Мы были вне себя. Сам Иван Павлович рвал ее и топтал... Теперь я все вспомнил!

Ермолов рассказал Карабичеву о дикой сцене в конференц-зале.

- Понимаешь, это было как волна, она несла нас, и мы не могли сопротивляться, - говорил Ермолов.

- Коллективный психоз? - спросил Карабичев.

- Что-то в этом роде, Андрюша. Сначала коллективное творчество, потом - непонятный безумный экстаз. Зачем-то порвали карту... Я сегодня же отправлю письмо в Объединенный совет и подробно опишу, что произошло на совещании.

Наступило длительное молчание. Волновавшие мысли были такими страшными, что они не решались высказать их вслух.

- Неужели Миснатед прав?! - воскликнул, наконец, Ермолов.

Карабичев молча пожал плечами.

- Слушай, Андрей, я тебя попрошу - пока никому ни слова. Люди позабыли, и ладно. Не нужно подавать повода к панике, понимаешь?

Карабичев посмотрел в желтые зрачки Ермолова.

- Но вы отправите сегодня письмо в совет, Иван Иванович? - спросил он.

Тот покраснел и отвернулся.

- Да, конечно, - глухо сказал он.

Карабичев ушел от Ермолова с тревожным ощущением неуверенности.

Проходя по коридору, он увидел Ружену, подглядывавшую в щель.

- Ружена! - воскликнул он.

Девушка отпрянула от двери.

- Что ты делаешь?

- О-о, мне показывалось, что там что-то есть. Карабичев подошел и подергал ручку. Дверь была заперта.

Это комната Арефьева. Он ее запирал перед отъездом. Карабичев прислушался. За дверью царило молчание.

- Чепуха! Ничего не слышно. А если тебя интересует эта комната, возьми ключи и открой. Кстати, что слышно о Сергее?

Они пошли рядом.

- Я получила несколько писем. Он писал, что они с Эриком добились большого успеха. Теперь метод может быть всунутым в промышленность...

- Внедрен, - поправил Андрей. - А когда они собираются назад?

- У них еще много работы, и... тяжело заболел Эрик.

Карабичев посмотрел на девушку.

- Так почему же он не везет его сюда? Здесь ему помогут.

Ружена пожала плечами.

- Он пишет, что у них еще много дел.

- Туда позвонить можно? Радиофон у них есть?

- Я не знаю. Он мне не говорил.

- Хорошо, я проверю.

Расставшись с Руженой, Карабичев развернул свою записную книжку и записал в графу особо важных дел имя "Сергей" и рядом с ним поставил вопросительный знак. Кривая загогулина объединяла несколько записей, среди которых были и "Мария", и "Ермолов", и еще какие-то.

Придя домой, Карабичев заметил в передней письмо, лежавшее на полке. Очевидно, его принесли еще вчера. Карабичев взял конверт и увидел на нем иностранную марку. "Запад нас не оставляет", - почему-то подумалось ему. Адрес был написан по-русски невероятно знакомым почерком. Дрожащими руками он распечатал письмо. Прочитал:

"Любимый мой Андрюша!.."

Дитти Браун, услышав странный звук, отбросила крем и выбежала из комнаты. Карабичев раскачивался на стуле и стонал, словно у него сильно болели зубы. В его кулаке было зажато письмо Марии...

ГЛАВА IV

Это было плоское, как чертежная доска, поле. Небольшие холмики не нарушали ощущения бесконечности равнины. Огромный курган, лежавший посредине этой зеленой сковородки, производил странное, неожиданное впечатление. Он не имел определенного цвета и вобрал в себя все лучи и краски, рассеянные вокруг. В жаркий день, когда небо чисто и много сол.нца, он напоминал сверкающий айсберг с глубокими голубыми тенями. В ненастье холм становился серым, расплывчатым и походил на грозовое облако, отливающее стальным блеском. Утром он был оранжево-желтым, а вечером пламенел, как костер, в закатных солнечных лучах.