Я думала, это ее обрадует, но по ее ответу видно было, что она опечалена. Она ответила, что предпочла бы, чтобы он остался, чтобы она смогла продолжать бороться за него.

Он ответил, что, к сожалению, остаться не может, так как собрался поездить по Швеции в поисках одного человека, которого непременно должен найти. Мол, ему не будет ни сна, ни покоя, покуда он не найдет его.

И знаешь, сестра Эдит с явным испугом стала расспрашивать, кто этот человек. Я уже готова была шепнуть ей, чтобы она была осторожнее и не унижалась перед этим бродягой, но он, казалось, ничего не замечал, а просто отвечал, что если найдет этого человека, то она точно об этом узнает. Мол, он надеется, что она порадуется за него, что ему тогда не надо будет больше шататься по стране нищим бродягой.

Сказав это, он ушел и, видно, сдержал слово, потому что мы больше его не видели. Я надеялась, что нам никогда больше не придется иметь с ним дела, ведь он приносил несчастье повсюду, где появлялся. Но однажды к нам в приют пришла женщина и спросила у сестры Эдит про Давида Хольма. Она сказала ей откровенно, что она его жена и что она, не выдержав его пьянства и дурного поведения, оставила его. Она взяла детей, ушла от него тайком и приехала в наш город, который находится так далеко от их бывшего дома, что ему не могло прийти в голову искать ее здесь. Теперь она нашла работу на фабрике, и жалованья хватает, чтобы накормить себя и детей. Женщина эта была хорошо одета, внушала доверие и уважение. Она стала своего рода начальницей девушек, работавших на фабрике и уже сумела купить приличный домик, мебель и домашнюю утварь. А прежде, когда она жила со своим мужем, ей нечем было кормить детей и вся семья голодала.

Теперь она услышала, что его видели в городе и что сестры Армии спасения знают его, и потому она пришла сюда, чтобы узнать, как он живет.

Если бы ты, Густавссон, видел и слышал, как вела себя при этом Эдит, ты никогда бы этого не забыл. Когда эта женщина пришла к нам и сказала, кто она, сестра Эдит побледнела, и вид у нее был такой, словно ее постигло смертельное горе, но она скоро подавила это чувство, и в глазах у нее появилось какое-то неземное выражение. Видно было, что она овладела собой и ничего не желала для себя самой в этом мире. А с его женой она говорила до того ласково и сердечно, что растрогала ее до слез. Она не упрекнула ее ни одним словом и все же заставила ее раскаяться в том, что она покинула своего мужа. Мне думается, она внушила этой женщине, что та была чудовищно жестокой. Более того, сестра Эдит сумела вызвать в ней воспоминания о старой любви, любви ее юности, которую она питала к мужу, когда они только что поженились. Она заставила его жену рассказать, каким он был в первое время ее замужества, вызвала в ней желание увидеть мужа. Не думай, что сестра Эдит скрыла от нее, каким он теперь стал, но убедила ее, что она тем более должна стремиться помочь ему стать прежним Давидом Хольмом, которого она знала когда-то.

Стоящий у дверей возница снова наклоняется, смотрит на своего пленника и выпрямляется, не говоря на этот раз ни слова. Вокруг его товарища сгущаются тучи, настолько темные и мрачные, что он не в силах этого выносить. Он прислоняется к стене и надвигает капюшон на глаза, чтобы не видеть лежащего на полу.

— Без сомнения, в душе жены Давида Хольма уже были зачатки угрызения совести за то, что она, покинув мужа, предоставила порокам и злобе окончательно погубить его, — продолжает сестра Мария, — и во время этого разговора это чувство начало расти в ней. Правда, во время первой встречи она еще не решилась дать знать мужу, где она находится, к этой мысли она пришла во время второго долгого разговора. Я не хочу сказать, что сестра Эдит уговорила ее, что она внушила ей большие надежды, но я знаю, она хотела, чтобы жена позвала его к себе домой. Она думала, что это спасет его, и не стала ее отговаривать. Я должна сказать, что это дело рук Эдит, что это она соединила мужа с семьей, которую он погубил. Я долго думала над этим и решила, что она не смогла бы взять на себя такую ответственность, если бы не любила его.

Сестра Мария произносила эти слова с твердой уверенностью, но те двое, которые были так взволнованы, слушая рассказ о любви больной девушки, теперь, казалось, замерли. Солдат Армии спасения сидел, закрыв глаза рукой, а на лице лежащего у дверей снова появилось выражение злобы и ненависти, как в первый момент, когда его принесли в комнату.

— Никто из нас не знал, куда ушел Давид Хольм, — снова начала Мария, — но сестра Эдит велела другим бродягам передать ему, что ей известно, где находятся его жена и дети. И вскоре он пришел сюда. Сестра Эдит позаботилась вначале о том, чтобы он обзавелся приличной одеждой, нашла ему работу на стройке, а после свела с женой. Она не потребовала от него никаких заверений и обязательств, зная, что таких, как он, нельзя связать обещаниями, а просто хотела пересадить семена, проросшие среди сорняков и колючек, на добрую почву, и была уверена в том, что ей это удастся.

И кто знает, быть может, ей это и удалось бы? Но вот случилась большая беда. Сестра Эдит захворала воспалением легких, и когда начала вроде бы поправляться и мы надеялись на ее скорое выздоровление, вдруг начала таять, и пришлось отправить ее в санаторий.

А как Давид Хольм обошелся с женой, говорить тебе не надо. Ты знаешь это не хуже всех нас. Мы хотели скрыть это от сестры Эдит, пощадить ее. Надеялись, что она умрет, не узнав этого. Но теперь, я думаю, ей это известно.

— Откуда она могла это узнать?

— Узы, связывающие ее с Давидом Хольмом, настолько крепки, что она смогла почувствовать, что с ним происходит, узнать об этом необычным путем. И потому, что ей все известно, она весь день так жаждала увидеть его. Она навлекла страшную беду на его жену и детей, и теперь у нее остались лишь эти короткие часы, чтобы все исправить. А мы здесь медлим и не можем помочь ей такой малостью, не можем привести его сюда!

— Но чему это послужит! — упорствует юноша. — Она ведь будет даже не в силах говорить с ним. Она слишком слаба.

— Я смогу говорить с ним от ее имени, — твердо говорит сестра Мария. — И он станет слушать слова, которые ему будут сказаны у ее смертного одра.

— Что вы скажете ему, сестра Мария? Что она любила его?

Сестра Мария поднимается со стула. Она сжимает руки на груди и стоит, обратив лицо к небу и закрыв глаза.

— О, Господи Иисусе! — молит она. — Сделай так, чтобы Давид Хольм пришел сюда, прежде чем она умрет! Боже милостивый, сделай так, чтобы он увидел ее любовь, чтобы ее любовь, огонь ее любви растопил его душу! Боже милосердный, разве эта любовь не ниспослана ей, чтобы победить его сердце? Боже правый, пошли мне силы, чтобы я смогла, не щадя ее, бросить его душу в огонь ее любви! Боже милостивый, пусть этот огонь дохнет на его душу ласковым ветром, взмахом ангельского крыла, алым огнем, что зажигается поутру на востоке и разгоняет мрак ночи! Боже милостивый, не дай ему поверить, что я делаю это из мести! Боже милостивый, пусть он поймет, что сестра Эдит любит лишь то сокровенное в нем, что сам он стремился задушить, убить! Боже милостивый…

Сестра Мария вздрагивает и открывает глаза. Солдат Армии спасения стоит и надевает пальто.

— Я пойду за ним, сестра Мария, — говорит он сдавленным голосом. — Я не вернусь без него.

Человек, лежащий на полу у дверей, поворачивается к вознице:

— С меня довольно, Георг! Когда ты принес меня сюда, вначале их слова тронули меня. Может, ты таким образом и мог смягчить мою душу, но тебе следовало упредить их. Они не должны были говорить о моей жене.

Вместо ответа возница слабым жестом указывает ему на кого-то в глубине комнаты. Это старая женщина, она вошла, отворив оклеенную обоями дверь в гостиной. Она подходит к друзьям ее дочери, которые вели столь долгую беседу, и говорит голосом, дрожащим от волнения, строго и торжественно:

— Она не хочет больше там лежать. Она просит перенести ее сюда. Конец близок.