– Это всё Госпожа Божа ему внушила. И тебе. И дуре этой Альбине глаза отвела.

– Считай, что Божа – отвела, – охотно признал Витёк.

– А Катьку эту белесую ты тоже вечером увезешь?

– Кому она нужна? Хотят – пусть лечат ее хоть до Нового года. Катек таких – знаешь. Ты – нужна!

И добавил оправдательно:

– Она тоже будет рада – койку здесь поиметь. Лучше, чем в подвале. Даже гораздо лучше. Смеху будет, когда врачи тут гадать станут: та или не та?! Вроде похожа, вроде – не очень! Пальчики-то здесь с тебя не снимали?

– Как это? Перчатки? У меня не было.

– Не перчатки, а отпечатки! Надо было снимать!. . Ну что, поедем на Петроградскую? Спасибо твоему крестнику – освободил вовремя.

Клава сразу догадалась, что Витёк – про Натальевича.

– А туда нельзя? В Наташкину?

– Не, та еще не освободилась. Некогда было заняться: то за Ксаной этой мчись, то за тобой. Витёк везде – Витёк в езде. Да я и люблю. А транспортные проблемы там – не знаю пока.

Клава не беспокоилась – Госпожа Божа всё устроит, всё придумает. Столько чудес Она-Они щедро высыпали на Клаву, что чудом больше или меньше – все равно что Витьку по Садовой объехать, если на Литейном ремонт.

И будет Витёк терпеть и ждать, даже когда разберется вслед за веселой докторшей, что Клава теперь недотрога надолго, и сжимается от одного касания, как тот цветок в кино. Потому что сам он правильно всё сказал и понял: Катек всяких – как оглашенных в зале, а Каля Дэви над ними – одна.

Госпожа Божа сделает, отрастут у нее длинные-длинные золотые волосы, и Каля Дэви при последней трели барабанов будет встряхивать ими – и набрасывать их как покров на весь зал, на всех фанов и оглашенных – покорных и счастливых. Упадет золотым дождем и сыграет на золотых струнах. А потом медленно-медленно будет вытягивать волосы обратно, наматывая на себя золотым поясом.

Витёк с утра был предельно отмобилизован.

– Большой день сегодня. Ваша Свами Преображение устраивает. Или Вознесение. Кое-что доделать еще, а потом за тобой приеду. Только новой какой-нибудь Пупочки не впускай, ладно? Мне и этих проблем достаточно.

Никого не осталось из таких. Если только жива Наташка. Но Наташка этого адреса не знает.

Столько чудес сотворила Госпожа Божа, что надо было ее поблагодарить. Клава лежала с закрытыми глазами и загибала пальцы, повторяя «Гос-Бож-мил-мя»... На за двести с чем-то повторении чудесный Голос не мужской-не женский ответил: «Госпожа Божа всё знает о тебе, всё думает о тебе, всё предвидит о тебе!»

– Спасибо, – громко ответила Клава. – Она тебя, наверное, послала, добрая Госпожа Божа?

«Говорю я по воле Её-Их».

– Спасибо, Чудный Голос. А не может ли сама Госпожа Божа сказать мне что-то? Хоть два-три слова? Или совсем одно-одинешенько?!

И даже она испугалась. Конечно, Госпожа Божа очень ее любит, помогает и прощает, не жалея на нее чудес, но все-таки, не слишком ли дерзко она попросила?! Мамусенька давно-давно рассказывала много сказок о том, что люди просили всё больше и больше, и всё получали у волшебниц, а потом уж замахивались на самое святое – и оставались у разбитого корыта. Но сама Госпожа Божа – не какая-нибудь завистливая и обидчивая волшебница, Она-Они гораздо выше!

Выше.

Вокруг всё зашелестело и раздался шепот. Шепот, который громче тысячи криков, но не оглушает, а втекает в уши, в голову – во всё тело.

Шепот, который не мог принадлежать никому, кроме самой Госпожи Божи, когда Мати, Доча и Святая Душа шепчут вместе хором: «ПРО-ОЩЕ». И снова: «ПРО-ОЩЕ». И дальше, выше, возносясь: «ПРО-ОЩЕ»... Не шепот, а вибрация, проникающая всюду, существующая всегда, но расслышать которую удается только по великой милости Её-Их.

Клава лежала, пронзенная и потрясенная. Лишенная сил, и готовая идти повсюду, радостно повинуясь воле Её-Их. А собственных желаний и не оставалось у нее, она была счастлива Её-Их желаниями и исполнениями вместе...

Или время промелькнуло, или Витёк быстро вернулся. Отмобилизованный еще предельней. Как леопард перед прыжком.

– Поехали, сестричка. Возносимся и преображаемся по высшему разряду.

Перед кораблем на пустыре роилась еще не спресованная толпа, приминая и ближние кусты. Теснота соседних зданий создавала иллюзию бессчетности, стотысячности.

– Ну чего, тысяч пять есть, – оценил Витёк. – А сойдет и за десять.

Они вышли из тачанки у ближней девятиэтажки и пробирались сквозь рой попутчиков, оглашенных, фанов.

Многие прикасались к Клаве – пальцами, ладонями, как прикасаются к святыне, чтобы унести частичку излившейся по касательной благодати.

Возвышалась над головами телекамера. Даже две.

Но кто-то дернул за рукав иначе, по-свойски.

Светка Озеранова со старшими мальчишками – опять с другими.

– Клавочка, мы тебя увидали – сразу отпали. По телеку. Я даже не поверила, стала звонить, а девчонки говорят: «Точно! Клавка!» Ну и на Невском ты тогда, помнишь? Ты даешь! А еще выступать с «Формулой» будешь?

– Я, Каля Дэви, добрая подружка. Поклонись Боже, приходи к нам в Сестричество.

– Ну ты даешь – все на тебя сбегаются. Зайду. У вас там – ничего! А правда, что вы спасетесь после Конца Света?

– Само собой. Ты что, не видишь, что старый век рушится? Тысячелетний. Даже двух.

– Кто ж не видит?!

– Ну вот. Как говорила наша Вероника: «Опыт однозначно показал». И так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! Правда?

Клава сказала – и поймала себя за язык: не она это сказала, а Госпожа Божа владеет ее языком.

«Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет!»

Кто же этого не хочет – здесь и везде?!

А что – лишнее, каждая и каждый знает сам. Каждой и каждому многое мешает. Многие. Такие лишние, что даже совсем. И так хорошо, когда их нет. Нет Наташки – и есть красивая квартира. Нет... Клава даже додумывать не хотела, как было бы хорошо, если бы многого около нее не было, и многих. Додумывать совершенно не нужно, потому что Госпожа Божа всё-всё устроит. Ведь Госпожа Божа не жалеет чудес для своей Кали Дэви. Да просто зовет ее Клавой по-домашнему, поэтому и Клава сама про себя думает этим именем, когда одна Госпожа Божа видит ее мысли.

– Дэви, Дэви! – подбежали несколько веселых оглашенных.

– Так будет весело, когда всё лишнее сгорит и рухнет! – сказала им она, уверенная, что оглашенные передадут дальше.

Надо было укрыться от толпы, однако. А то набежит кодла оглашенных – и разорвет не только серебряную обертку, но, пожалуй, и начинку.... Даже Витёк не оборонит. А Иакова не видно.

У самой калитки из толпы на нее выдвинулся папусик трясущийся и слизкий.

– Дочка. Дочурочка. Неужели?

Клава отстранилась невольно.

– Отойдите, мужчина. Я вас не знаю совсем.

Давно Клава никому не говорила «вы», а тут выговорилось само.

Папусик после ограниченного принятия и сам в себе не был уверен, не то что бы в потерянной дочери.

– Ну-ну, – надвинулся Витёк.

Но папусик безропотно отошел посрамленный.

– Похожа. Только блестит слишком.

А ведь тоже гулял когда-то по извилистым местам – не как Пупочка, но... Не как Пупочка, и ему не грозит танец на шее – но пусть забудет и не суется!

Витёк условно постучал, и калитка на миг приоткрылась для них.

Обитателей в корабле поубавилось. Из малолеток вернулась только Соня. И налетела с поцелуями.

Клава тоже обрадовалась, великодушно не помня многого:

– Как тебя отпустили?!

– А тебя?!

– Госпожа Божа помогла, – исчерпывающе объяснила Клава.

– Всем помогла. Но каким способом?

– Обыкновенным чудом: отвела всем глаза и Витёк меня мимо трех постов провел.

– А я сразу адрес сестры секретной, за тетю свою выдала. Меня и отдали – той тете. Пересидела сутки – и сюда!

Свами вышла навстречу.

– Добрая Дэви, мы не сомневались, что ты разорвешь узы. Госпожа Божа любит нас и соединяет в Сестричестве.