Мы сдумали домой уйти, в нашу деревню. А тут уже немцы, все в порядке, расположились, как дома, пулеметы во все стороны нацелили. Часовой нам говорит: "Туда нельзя, туда нельзя, туда нельзя и туда нельзя - а то - вот!" - и наган сует к животу.

Мы в поселок опять поплелись, а тут немцы бегут и всех на фабрику гонят. Сами расхаживают вокруг станков, фотографируют бумажные станки аппаратиками. А нас сбили в кучу. И вот один офицер вышел - он с немцами, но он русский… Я забыл, как такое слово называется... Это был один русский белогвардеец. Он нам говорит: "Население Советского Союза! Мы вас отправим в тыл, где вам будет легче жить". И стал расписывать. Это он нас заманивал, чтобы мы на них работали. Мы молчим. Вокруг нас стали солдаты и погнали нас. А с нами был ремесленник один, с ремесленного училища мальчик. Так с него сняли ремень, где написано "Рэ. У.", смотрели, смотрели, потом завели его обратно в фабрику, и было слышно два выстрела. И больше мы его не видали. Вот когда жалко-то! Он был не с нашей деревни, но все с нами ходил. Они, гады, думают, раз форма, значит, думают, кто такой? Военный. А ему лет пятнадцать было.

Нам дали в вожатые одного ихнего солдата на мотоцикле или какого-то чина, а с боков у нас шли солдаты с автоматами. И гнали нас. Пыль, дети голодные плачут, женщины сами плачут - детей несут. И где только мы идем, из лесу бегут немцы с аппаратиками и фотографируют нас. Солдаты сторонятся, и на карточке выходит, будто мы сами к немцам в плен идем. Хитрюги!

Они очень хитрые, особенно это офицерье. Вот, когда они только пришли на фабрику, я гляжу - офицера ни одного нету, все солдаты. На погонах ни ленточки, ни звездочки, ничего. Потом, уже когда к вечеру дело, гляжу - офицерья полно. Это они погоны перевертывают, боятся: если в местности остались коммунисты, или бойцы, или партизаны - увидят офицера - застрелят. Ведь мы хотим не солдат в первую очередь бить, а начальничков - верно ведь? Начальничка нужнее убить, чем солдата. Начальничек во всем виноватее, верно ведь? Вот они, трусы, и маскируются.

В дороге есть нам ничего не давали, а пили мы из маленького болота. Мы шли все лесом и прибыли в деревню Ложголово.

Там уже никого не осталось, все ушли и скот с собою эвакуировали. Когда мы прибыли туда, офицеры нас распределили по пустым избам и заперли.

Там только одна старушка старая осталась, да дед пасечник. Как она гадала хорошо, кто бы знал! Она всем гадала. И я у нее спросил, что буду ли когда дома или нет? Она мне нагадала, что буду, но только, говорит, через очень долгое время.

Стали мы там жить. И не жили, а голодали, пухли с голоду. Немцы нам не давали ничего. Они сами ходили голодные, как волки. Колхозники-то все с собой увезли, подчистую. Мы капустные листья ели, лук жевали. Встанешь утром - голова кружится, как у пьяного. Немцы в огород залезут, картошку палкой наковыряют, - маленькую, с пальчик, - и варят. Потом морковочку мелко-мелко натрут и суп себе варят.

Один раз они и нам оставили супа. Гляжу: что такое? ведро воды в котел нахлюпали и кличут всех. Матери понесли детей - ведь сколько уже не евши сидели! А они - фотографируют. Вот как мы, мол, немцы, население Советского Союза кормим! Лгуны, гадины!

Там рядом у деда одного была пасека. Где мед. Вот немцы туда забрались и давай мед брать оттудова. А пчелы давай их кусать. Немцы вытащат рамку, бегут и рамку по траве волочат. А пчелы их кусают. Одного, спасибо, так искусали, что еле бельма смотрят. Он показывает, говорит: "Муха, муха!" Ничего, я думаю, муха!

Офицеры у них злые, ну, прямо сказать, - зверье. Солдаты в сто раз добрее. Один солдат - он еще на фабрике нас караулил - так он нам говорил, что они офицеров боятся, а то все бы в плен сдались. Они бы в охотку сдались, да им начальство мешает. Он нас папиросами угощал, добрый такой был этот солдат... Офицеры и правда у них прямо как не люди. Вот один раз идет маленькая девочка, потом я. Офицер стоит посреди дороги, смотрит. Она ему ничего не сделала, не толкнула, ничего не сказала - она такая была маленькая, что дунь и нету - а он - она проходит мимо - ее в канаву локтем пихнул. И стоит посреди дороги, скотина. Я иду, думаю: не буду перед тобой сворачивать, хоть ты что. Иду. Он меня за шиворот схватил, да как вертнет! Я и полетел.

Там у них один солдат что-то провинился. Я ничего не знал. Иду, смотрю - солдат ползает по земле. И на спине, и на животе, и на всем ползает и вокруг себя катается... Это у них такая придумана казнь. Ползает с автоматом на шее. А над ним стоит офицер и ругается.

Зато солдаты и ненавидят же это офицерье! Они, знаете, что делают? Мне один ихний солдат за верное рассказывал. Когда у них с нами, с русскими, происходит бой, то они своих офицеров сами бьют, а потом на русских сваливают, чтобы им не попало. А что ж им иначе делать, верно ведь?

Вот стали нам немцы говорить, что скоро нас отправят в Литву на работу. Оттуда все население эвакуировалось, так некому на полях работать.

Ну, да. Станем мы на них трудиться. Не станем! Верно ведь?

Мы все думаем, как бы нам уйти оттуда. И нашли удобный момент - в какой-то ихний праздник. Они все сидят, водку пьют, в карты играют, а кавалеристы на окраине деревни косят сено для лошадей.

Там был сарайчик. И за ним большое поле ржи. Мы это обглядели все вокруг, не видит ли кто, нет ли кого, и ползком рожью поползли. Дождя долго не было, земля сухая, вся в комках. Я себе все коленки до крови растер. Заползли мы в лес и стали на ноги. И пошли один за одним. Мишка вперед идет - сучья трик-трик - а мы за им на пальчиках, чтобы лишний раз не хрустнуть. Прошли маленько, а там болото, большое, большое, длинное, длинное, верст пятнадцать. Мы брюки засучили и пошли. На болоте растет морошка и клюква, вкусно, мы их поели, но зато мошкары этой прорва - жалит, кусает.

Мы шли по компасу - нам его один мальчик подарил, сын лесника. И, главное дело, на выстрелы шли. Слышим, вдалеке орудия грохают - туда и идем, там, верно, наши немцев вытуряют.

Идем, идем, видим - речка. Узенькая, маленькая, но такая вязкая, что Колька чуть не увяз. Зато, когда мы эту речку переплыли, мы уже стали чувствовать себя вольные, как уже дома. Ушли, чувствуем, удрали от немцев! Скоро увидим своих!

И вдруг перед нами сарайчик. Нам отдохнуть охота на сухом месте, но мы не смеем войти. Что будем делать, если там немцы сидят? Но все же вошли. Там корки на полу валялись. Мы их подняли и пососали. И видим в стене столб отесанный, а на столбе карандашом написано, что тут были наши разведчики, имячко написано и фамилия. И мы как это прочитали, так сразу легко нам стало: бойцы наши были тут, думаем.

Отдохнули мы и дальше пошли. Шли теперь около речки, уже по той тропинке, которую наши разведчики сделали. Идем и возле деревни Дубовец видим следы сапог: не то наши сапоги, не то немецкие. Мы сели на землю и задумались: идти, или может быть, немцы, и тогда они нас расстреляют. А, шут с ними, пойдем, думаем! И пошли, и видим, около речки шевелится кто-то. Форма наших бойцов. Но вдруг все же немцы? А я был самый маленький из ребят; и они мне сказали: "Ну, Толька, сползай, узнай, наши там или немцы? Если их мало, то мы на их сами наскочим, у одного автомат отнимем и других обстреляем".

Я пополз. Ползу и вижу на берегу реки наших бойцов. Наши! Не может же быть, чтобы все были переодевши. Я прямо так рад стал, что не знал, что и делать, и кричу на весь голос: "Мишка! Мишка! Давай сюда! наши бойцы!!" Бойцы мне говорят: "Тише! тише!" А я все ору. Ошеломел совсем.

Толя Петров, 15 лет, из д. Перелесье (Ленинградская область).

Записано 13/III, в Детдоме № 9, в Ташкенте.