Навал, видимо, остался глух к этой весточке. До него не дошло, что это было предложение, отказу не подлежащее. И потому он ответил, как дурак: «Кто такой Давид, и кто такой сын Иессеев? Ныне стало много рабов, бегающих от господ своих; неужели мне взять хлебы мои и воду мою, и мясо, приготовленное мною для стригущих овец у меня, и отдать людям, о которых не знаю, откуда они?» Изящным языком позднейших переводов Библии Навал послал людей Давида куда подальше. Это было тройное оскорбление. Он обозвал Давида беглым рабом; он оскорбил его род; но самое худшее: он сделал вид, будто никогда о нем не слышал, ни о нем, ни о его славных подвигах. Короче говоря, его слова прозвучали: «Давид? Какой еще Давид?»

Роковая ошибка Навала, разумеется, сводилась к тому, что он не оставил Давиду никакого выбора. Когда отроки вернулись и доложили, Давид мог поступить только так, как поступил. В конце-то концов он ведь был не какой-то там местный бандюга, а признанный инсургент. Более того, его ведь помазал на царство недавно скончавшийся первосвященник Израиля Самуил. Он бесспорно имел законное право претендовать на престол. И вот все это было поставлено под сомнение.

Давид взял четыреста человек (внушительный отряд в ту эпоху) и отправился преподать Навалу — и любому другому, кому понадобилось бы, — хороший урок. Навала ожидали порядочные неприятности, хотя он этого не знал. Но нашелся кто-то знающий — его красавица жена Авигея, «весьма умная», единственная женщина во всей Библии, за которой признаны и ум и красота. Один из пастухов сообщил ей о случившемся. Не тратя ни минуты, она навьючила пару-другую ослов всякими деликатесами и отправилась умиротворять Давида. И ни слова мужу. Ну, во-первых, она знала его бешеный нрав. Однако задумала она куда более сложный план. Читателя, ожидающего, что она хотела уберечь Навала от гнева Давида, ждет сюрприз. Как ждал он и Навала — и припасенный для него сюрприз был хуже худшего из его кошмаров. Красавица Авигея оказалась опаснее, чем Давид или Навал — или оба, вместе взятые.

Но как бы то ни было, Давид отправился в путь со своими людьми, вооруженный до зубов и кипя яростью. «Да, напрасно я охранял в пустыне все имущество этого человека, и ничего не пропало из принадлежащего ему; он платит мне злом за добро. Пусть то и то сделает Бог с Давидом, и еще больше сделает, если до рассвета утреннего из всего, что принадлежит Навалу, я оставлю хоть одного мочащегося к стене».[3] Упоминание, что Давид и его люди охраняли овец Навала в пустыне, один из толкователей, склонный к мягкому спусканию на тормозах, считает доказательством того, что Давид попросту был нанят в пастухи. Несколько странное предположение, поскольку его никогда никто не нанимал. А будь это так, он имел бы полное право на вознаграждение, как все остальные пастухи. И ему не пришлось бы посылать своих ребят к Навалу вымогать у него дары — а он поступил именно так, прибегнув к чистейшему рэкету.

Тем временем Авигея и ее вереница ослов поспешали навстречу Давиду. Она прекрасно понимала, что он взбешен и что поладить с ним нелегко, даже если он в прекрасном настроении. И, едва увидев его, она спешилась, бросилась к нему и упала к его ногам. Не забывайте, она была красавица. И не забывайте, что Давид, знаменитый своей слабостью к женскому полу, уже некоторое время вел аскетичную жизнь изгоя.

Эротическая подоплека этой встречи воспламенила воображение некоторых наиболее почитаемых мудрецов Израиля. В одном из трактатов Синедриона — высшего религиозного и светского суда Израиля до разрушения Храма — написано, что, «когда она появилась перед ними, у них у всех произошло извержение семени». В одном из трактатов Мишны (второй век нашей эры) говорится, что Давид возжелал Авигею при первой же встрече, да только она была нечиста и тут же предъявила ему доказательства этого!

Однако оставим обагренные кровью сексуальные фантазии мудрецов и вернемся к нашей шайке бравых рэкетиров. Распростертая у ног Давида Авигея умоляет его: «Послушай слов рабы твоей», после чего произносит речь, построенную не хуже всякой другой в Библии. Помимо бурных восхвалений и лести, а также нескольких тонких намеков на политическое будущее Давида, в ней содержится довольно-таки черное предложение. Авигея дает понять, что сама покончит с Навалом — хотя и замаскировала этот намек цветами красноречия: «И ныне да будут, как Навал, враги твои и злоумышляющие против господина моего». В переводе на современный язык это означало: «Не беспокойся, он уже покойник».

Но этим она не ограничилась, а указала Давиду, что как будущему царю «не будет это сердцу господина моего огорчением и беспокойством, что не пролил напрасно крови». Авигея здесь ловко подводила Давида к выводу, который он не замедлил сделать: национальный лидер ни в коем случае не должен пачкать собственные руки. На это у него есть секретные службы или департамент грязных дел. (И этот урок был хорошо заучен. Больше Давид никогда никого собственными руками не убивал, а оставлял этот аспект политики своим помощникам.) То есть и в данном случае следовало, как ночь следует за днем, предоставить кому-то другому сделать за него его грязную работу. А кто для этого подходил лучше Авигеи, нашей скромной рабы?

Авигея назначила цену за свои услуги: «И Господь облагодетельствует господина моего, и вспомнишь рабу твою». Угощение, однако, было бесплатным, и она преподнесла ему двести хлебов, и два меха с вином, и пять овец приготовленных, и пять мер сушеных зерен, и сто связок изюму, и двести связок смокв. Давид принял и припасы и совет, повернулся на каблуках и отправился назад в свой лагерь.

Когда над владениями Навала занялась заря и он очнулся от пьяного забытья, Авигея рассказала ему о том, что сделала накануне, «и замерло в нем сердце его, и стал он, как камень. Дней через десять поразил Господь Навала, и он умер». Раши утверждает, что с Навалом случился инфаркт, потому что он был жмот и не смог вынести того, что его жена отдала на сторону столько припасов и вина. Но даже следователь-стажер отверг бы эту версию. Паралич, за которым через несколько дней следует смерть, — вернейший признак отравления болиголовом, а болиголов, мой дорогой Ватсон, обильно произрастает в горах Хеврона. Что и требовалось доказать? Нет, не совсем. Однако это очень весомые косвенные улики.

Остается один вопрос: вспомнил ли Давид о рабе своей? Но как он мог ее забыть? Он даже не стал ждать, пока Господь его облагодетельствует. Едва пришла весть о смерти Навала, как парни были спешно отправлены в Кармил к Авигее с предложением, отказаться от которого она не могла. Давид хотел, чтобы она заключила новый контракт. Ему не пришлось просить дважды. «И собралась Авигея поспешно, и села на осла… и пошла она за послами Давида, и сделалась его женою».

Иногда я пытаюсь вообразить, каким был правительственный чиновничий аппарат в Иерусалиме три тысячи лет назад. Порой, от нечего делать прогуливаясь по улицам, я замечаю, как мимо проносится блестящий лимузин со скромно зашторенным задним стеклом. А вдруг Суса, писец царя, именно так мчался на своей колеснице из правительственного дворца через весь город в свою официальную резиденцию? Время от времени мне доводится через щелку между занавесками увидеть лицо, источающее сокрушающую мир мудрость и авторитетность, — кого-нибудь из наших замминистров, или советников, или генеральных директоров, а если день выпадет особенно для меня удачный — так и кого-нибудь из членов кабинета собственной персоной. А что, если Иосафат, сын Ахилуда, дееписатель царя, выглядел именно так, когда он понукал своего возницу, поскольку опаздывал на прием во дворце царя Давида?