— Но будьте спокойны! Вам не придется туда ехать. Я открою вам одну вещь, которая вас поразит. Дело Кагорна на пути к прекращению.

— Это почему же?

— Дело уже кончается, — говорю я.

— Перестаньте: я только что был у начальника полиции.

— Что же из этого? Неужели он знает лучше меня то, что меня касается? Вы знаете, что Ганимар, — простите, злоупотребление вашим именем, — расстался в очень хороших отношениях с бароном. Тот — и это главная причина его молчания — дал ему очень деликатное поручение войти со мной в сделку, и в настоящее время возможно, что барон вступил уже во владение своими редкостями, пожертвовав для этого некоторой суммой.

Ганимар с изумлением посмотрел на заключенного.

— А как же вы это знаете?

— Я только что получил телеграмму, которую я ждал.

— Вы только что получили телеграмму?

— Только что. Но из вежливости я не хотел читать ее в вашем присутствии. Если вы разрешите…

— Вы смеетесь надо мной, Люпен?

— Будьте добры, разбейте осторожно это яйцо. Вы сами убедитесь в том, что я не смеюсь.

Ганимар машинально повиновался и разбил яйцо. У него вырвался возглас удивления. В пустой скорлупе оказался лист голубой бумаги. Он развернул его. Это была телеграмма, или, скорее, часть телеграммы, от которой были оторваны почтовые пометки.

Он прочел:

«Сделка заключена. 100000 пуль получено. Все идет хорошо».

— 100000 пуль? — спросил он.

— Да, 100000 франков. Это немного, но времена теперь тяжелые… А у меня постоянно такие крупные расходы! Если бы вы только знали мой бюджет… Прямо бюджет большого города!

Ганимар встал. Он немного подумал, представил себе все дело, чтобы найти слабое место, и произнес потом тоном, в котором открыто выражалось восхищение знатока:

— К счастью, немного таких, как вы, а то пришлось бы совсем закрыть лавочку.

Со скромным видом Люпен ответил:

— Надо же чем-нибудь развлечься и занять свое время. Тем более, что это могло удаться только во время моего кратковременного пребывания в тюрьме. Надо вам сказать, что я останусь в тюрьме столько времени, сколько мне понравится, и ни одной минуты более.

— Вот как! Может быть, было бы осторожнее совсем сюда не попадать, — заметил с иронией Ганимар.

— А! Вспоминаете то, что вы способствовали моему аресту? Знайте же, мой уважаемый друг, что никто — и вы не больше, чем кто-либо другой, — не мог бы задержать меня, если бы меня в этот критический момент не заняло другое, гораздо более важное дело.

— Вы меня удивляете.

— На меня смотрела женщина, Ганимар, я тогда не владел собой… И вот почему я здесь! К тому же у меня немного расстроены нервы. Жизнь так лихорадочна в наше время! Иногда надо уметь выдержать, как говорят, «курс одиночества». Это наиболее удобное место для подобного рода режима. Оттого эта славная тюрьма и называется «Санте».

— Головой ручаюсь, что ваши фантазии о побеге не осуществятся!

— Да? У нас сегодня пятница… В следующую среду в четыре часа я выкурю мою сигару у вас на улице Перголез.

— Я буду вас ждать, Арсен Люпен.

Как друзья, которые ценят друг друга по достоинству, они пожали руки, и старый сыщик направился к двери.

— Ганимар!

— Ну?

— Вы забыли свои часы.

— Мои часы?

— Да, они заблудились в моем кармане.

И он их отдал, извиняясь:

— Простите! То, что они взяли мои, не может служить достаточным основанием для того, чтобы я брал ваши… Тем более, что у меня есть хронометр, на который я не могу пожаловаться. Он меня вполне удовлетворяет.

Он достал из ящика массивные золотые часы с тяжелой цепочкой.

— А эти — из какого кармана они попали к вам? — спросил Ганимар.

Арсен Люпен небрежно посмотрел на вензель.

— Ж.Б.: Жюль Бувье, мой судебный следователь, прекрасный человек…

Арсен Люпен, окончив свой завтрак, с довольным видом рассматривал превосходную сигару, вынутую им из кармана, как вдруг дверь его камеры отворилась. Он едва успел бросить сигару в ящик стола и отскочить от него, как вошел сторож: настал час прогулки.

— Я ждал вас, дорогой друг, — весело вскричал Люпен, бывший, как всегда, в хорошем настроении.

Они вышли. Едва они исчезли за углом узкого прохода, как два человека вошли в камеру и принялись внимательно ее осматривать. Это были агенты сыскной полиции. Надо было, наконец, покончить с этим делом: не было никакого сомнения, что Арсен Люпен поддерживал сношения с внешним миром и со своими соучастниками.

Еще накануне в «Le Grand Journal» появилось следующее письмо в редакцию:

Это был подлинный почерк Арсена Люпена, следовательно, он отправлял и получал письма; было достоверно известно, что он приготовлялся бежать из тюрьмы, о чем заранее предупреждал с такою наглостью.

Положение становилось невыносимым.

С согласия судебного следователя начальник сыскной полиции Дюдуи отправился лично в Санте, чтобы изложить директору тюрьмы меры, которые следовало бы принять. По прибытии в Санте он послал двух своих служащих в камеру арестанта.

Они подняли доски пола, разобрали кровать, осмотрели все, что в таких случаях осматривается, но ничего не нашли. Они уже собирались уходить, когда в камеру вбежал запыхавшийся сторож.

— Ящик стола!.. Осмотрите ящик стола! — сказал он. — Когда я вошел к арестанту, мне показалось, что он в этот момент закрывал его.

Они заглянули в ящик.

— Ей-Богу, на этот раз мы поймали молодца! — воскликнул один агент.

Другой остановил его:

— Подождите, мой милый, пусть сделают опись.

Две минуты спустя Дюдуи лично осмотрел ящик стола. Он нашел в нем пачку вырезанных газетных статей, относящихся к Арсену Люпену, кисет для табака, трубку, папиросную бумагу и две книги.

Он взглянул на заглавия. Это было английское издание «Поклонение героям» Карлейля и прекрасное старинное издание Эпиктета в немецком переводе, вышедшее в Лейдене в 1634 г. Перелистывая их, Дюдуи заметил, что все страницы были подчеркнуты и отмечены. Были ли это условные знаки или заметки, указывавшие на предпочтение, оказанное читателем известным страницам?

— Мы рассмотрим это подробно, — сказал Дюдуи.

Он осмотрел кисет и трубку. Потом схватил сигару.

— Черт возьми, наш приятель недурно устроился! — воскликнул он.

Машинальным жестом курильщика он взял сигару в руки и слегка помял, но тотчас же воскликнул — сигара надломилась между его пальцами. Он еще внимательнее осмотрел ее и заметил что-то белое между табачными листьями. Осторожно, с помощью булавки, он вынул сверток из очень тонкой бумаги, величиною с зубочистку.

Это была записка. Развернув ее, он прочел следующие слова, написанные мелким женским почерком:

«Одна корзина заменила другую. Из десяти — восемь приготовлены. Нажимая внешней ногой, поднимите доску: с 12 до 16 ежедневно. Н.Р. подождет. Но где? Немедленный ответ. Будьте покойны, ваша подруга заботится о вас».

Дюдуи подумал немного и сказал:

— Довольно ясно… корзина — восемь отделений… От 12 до 16 — значит с полдня до четырех часов…

— Но этот Н.Р., который будет ждать?

Н.Р. в данном случае может означать автомобиль, Н.Р. — horse-power, ведь так на спортивном языке обозначают мотор? Н.Р. — это автомобиль в 24 лошадиные силы.

Он встал.

— Арестант уже завтракал? — спросил он.

— Да.

— Значит, он не прочел еще этого известия, что доказывается целостью сигары, он, вероятно, только что получил ее.

— Но каким образом?

— В кушанье, в хлебе — почем знать?

— Невозможно! Ему позволили брать обед из ресторана только для того, чтобы подставить ловушку, но мы ничего не открыли.