ПОСЛЕДНИЙ ДОПРОС

В камеру вошли двое полицейских. Они приказали Ивану встать. Он приподнялся, но израненные ноги не держали его, и он опустился на землю.

— Мы что, должны тебя носить? — раздраженно спросил один из них.

— Ничего я не хочу. Оставьте меня!

— Ты не хочешь, а тебя наверху ждут. А их воля для нас закон.

— Что такое их воля? Воля убийц. Важна народная воля. И сколько бы вы ее ни угнетали, она победит.

— На ногах стоять не можешь, а языком не перестаешь молоть. Там, наверху, тебе подремонтируют мозги|.

Полицейские взяли из угла брошенную туда подстилку, положили на нее Ивана, словно мертвеца, и понесли к Йордану Темнице и Цано Стефанову.

Утро вступало в свои права. Привыкшие рано вставать крестьяне шли в поля. Город постепенно оживал.

С наступлением дня заканчивался и срок обещания, данного Йорданом Николовым своему начальству из Плевена: «До утра все будет раскрыто и бунтарская околия будет закована в наручники!» Обещание было дано, а надежды на то, чтобы найти лазейку в нелегальную сеть партийного и ремсистского подполья, до сих пор не было. Не было, но Темница твердо знал, что сейчас все зависит от Ивана Туйкова. Все!

Привыкший к легким победам Йордан Темница не сомкнул глаз целую ночь. Не уходил домой спать и околийский начальник полиции Йордан Гатев. Он беспокойно сновал от своего кабинета до комнаты, где расположился Николов. Цано Стефанов неутомимо угодничал, исполняя капризы рассвирепевшего плевенского «аса», и непрерывно его подбадривал:

— Заговорит, господин начальник! Эх, назначили бы меня… на место главного… я бы… я бы научил их не стыдиться. А это, если по-честному, и от вас зависит, господин Николов… Достаточно одно словечко замолвить там, где нужно, и… и был бы я на ступеньку повыше…

— Да хватит тебе слюни тут распускать! У меня голова кругом идет, а ему «словечко», «ступеньку повыше»… Идиот!

— Господин начальник! — вскочил полицейский, глядя на Николова, как побитая собака на хозяина. — Дайте мне возможность, господин начальник! Для царя и для отечества Цано Стефанов чудеса может совершить!

Темница смотрел на него с ненавистью. Пьяная похвальба, жажда более высокого чина, власти и денег были единственной целью каждого полицейского.

«Дураки. Будто меня оценили по достоинству! — Он скрипнул зубами. — Всякие, что и допроса-то по-человечески провести не могут, давят там фасон в Плевене, а я, Йордан Николов, мотаюсь как собака по разным селам и городам. Но теперь хватит, сыт по горло! Настал момент показать им, чего я стою. Один удар в Тетевене — и они еще меня просить будут о помощи и покровительстве. Они увидят наконец, кто такой Йордан Темница! Прежде всего поеду на пролетке в Обнову. Пусть меня увидят мои однокашники по школе. А учителей, которые говорили мне, что я только в пастухи годен, заставлю кланяться мне до земли. Да! Главное сейчас, чтобы этот большевистский сосунок назвал хоть одно имя. Всего одно имя… А уж потом мы поговорим по-другому… Однако этот мальчишка оказался тверже стали. Не случайно местные агенты отмечали, что кроме твердости Иван Туйков отличается и умом…»

Николов вспомнил свой первый разговор с начальником полиции.

— Нелегкая это будет задача! — сказал ему Гатев.

— Неужели вы и детей боитесь, господин Гатев?

— Не забывайте, господин Николов, что Туйков не ребенок! Он мыслящий, убежденный в идейном отношении коммунистический функционер. Занимается философией, литературой… Много читает, а понятия у него, как у зрелого человека.

— Ну и что? — с пренебрежением посмотрел на него Темница.

— Ничего! Просто я обязан сказать вам, что…

— Не беспокойтесь, господин Гатев! Я в жизни встречался и с более закаленными коммунистами, чем этот малец. А вы вместо того, чтобы уклоняться… должны помочь.

Двери широко распахнулись, и двое полицейских внесли на потрепанной подстилке и положили у ног Йордана Темницы изуродованное тело.

Николов вздрогнул от неожиданности, но тут же разозлился на себя, что допустил такую слабость. Он встал и со злобой наклонился над изувеченным Иваном Туйковым.

Глаза юноши были широко раскрыты, и в них горел огонь ненависти.

— Выйдите! — приказал Темница полицейским, принесшим Ивана.

Пока те закрывали дверь, пока Николов ожидал, когда затихнут их шаги в коридоре, он тер себе виски и никак не мог придумать, как начать решительный допрос. Потом внезапно присел на корточки возле головы Ивана.

— Туйков, я даю тебе последнюю возможность… — сказал он сквозь зубы. — Времени для разговоров больше нет! Сам решай, жить тебе или… — сделал он рукой неопределенное движение к потолку, — там… на небесах пребывать…

Иван понял точный смысл этого движения руки палача. В глазах его блеснуло пламя. Он медленно приоткрыл губы и снова плотно сжал их, не сказав ни слова.

— Ты слышишь, щенок? Человек добра тебе хочет, а ты упираешься! Говори все, что знаешь, иначе… — Темница резким движением рук показал ему, как они его прикончат.

Лицо юноши напряглось, губы шевельнулись.

— Я… уже сказал… Я ничего… не знаю… А что… касается… моей жизни… — он остановился, чтобы перевести дух, — то вы ее уже взяли. Может быть, вам… и награду дадут…

— Ты будешь говорить? — прошипел Темница.

Иван долго молчал, потом медленно, собрав силы, произнес:

— Ничего… не скажу!.. Ни слова…

Темницу била дрожь. На губах его появилась пена. Его припухшие, налитые кровью глаза смотрели в недоумении и словно спрашивали: «Что ты за человек?»

Он удивлялся. Что они только не делали с ним! Они использовали весь свой арсенал психического воздействия, провокаций, лжи, физических мучений. Был бы он деревом, распилили бы его на доски. Был бы камнем — раздробили бы на куски. Был бы сталью — все равно согнули бы. Этот худощавый парень — кожа да кости — не сказал ни слова.

Что, что же ему делать? Все летит к чертям! Он, Йордан Николов, пообещал начальству, что расплетет эту не такую уж и прочную подпольную сеть и одним ударом ликвидирует всю ремсистскую и партийную организации. И вот все рушится. Этот парень умрет, а его, Николова, надежда на личное благополучие рухнет. Так у него уже случалось: именно тогда, когда он бывал уверен в успехе, все летело к чертям. Что он теперь сможет сделать?

— Ты будешь говорить или нет?! — так яростно взревел Темница, что старший полицейский отпрянул в сторону.

Крик дошел до сознания Ивана словно из-под земли. Он едва услышал его, однако понял, каким страшным, роковым был для него этот крик. Отвечать у него не было сил, и он лишь медленно покачал головой.

Старший полицейский стоял словно окаменевший.

Глаза Темницы налились злобой и ненавистью. Руки его давно были обагрены кровью. Разных он видел арестованных, но такого встретил впервые.

— Что ты на него смотришь? Может, пожалеть его хочешь? Он подвел, подвел нас, скотина, понимаешь? — выкрикнул Темница в лицо Цано Стефанову. — Ему не нужен язык. Понимаешь, скотина? Давай сюда нож! — Темница кричал, дергался, бешено вращал глазами. С ним происходило что-то страшное, и старший полицейский не на шутку перепугался.

— Господин начальник, я вас не понял! Господин начальник, зачем вам нужен нож?!

— Идиот! Делай, что тебе велено!..

Темница наклонился над Иваном и схватил его за подбородок.

— Дурак, памятника тебе захотелось? Большого гранитного памятника? Хорошо! Мы со старшим, с Цано Стефановым, тебе поможем… Красивый памятник тебе соорудим!.. — С этими словами он вытащил у Ивана язык и взмахнул ножом.

Иван захлебнулся кровью. Глаза его потеряли блеск, погасли и закрылись, а палач, потирая окровавленные ладони, озверело смеялся:

— Кончилось все, Иванчо! Теперь с моей помощью будешь молчать до скончания века… И захочешь ответить, а не сможешь… Ну и что?.. Я сердиться не буду… Ведь я сам тебе помог, правда?..

На рассвете двое палачей отволокли Ивана в камеру. Завязали ему на шее петлю и повесили на тюремной решетке. Вечером начальник полиции Йордан Гатев направил срочную телеграмму в Плевен:

«Сегодня в четыре часа дня повесился в камере управления содержащийся под арестом Иван Павлов Туйков, 22 лет, из Тетевена, учащийся, подозревавшийся как ответственный организатор по линии РМС и укрыватель нелегальных. Прошу уведомить военного прокурора. Жду дальнейших указаний».

Наступивший рассвет был кровавым. Цыган Ибо стучал в стену камеры, кричал что было сил, звал Ивана, но камера Ивана безмолвствовала.

Партизаны отряда имени Георгия Бенковского ждали Ивана всю ночь. Подавали условные знаки, высылали навстречу патрульных. Напрасно! Лес молчал…