- Пан!

Она звала его; ее волосы растрепались на затылке, она распростерла руки на пылающей скале. Там, у той линии, возвышается его алтарь; над ним висит флейта... Тише, это его шаги... Она тихонько подняла ресницы: перед ней, перекинув ногу через стену, стоял он сам, косматый, широкогрудый и загорелый, в штанах из козьих шкур, с пробивающейся бородкой и круглыми глазами, пылающими, мрачными и неподвижными. Он крался к ней, вытянув голову. Ее взор под длинными ресницами ждал его. Он хищно и робко нагнулся над ней; от него пахло скотом и богами. Она медленно соединила руки над шкурой на его спине.

Что-то засмеялось в забытой каменной котловине, колебавшейся вместе с ней и с ним в горящей синеве. Она встрепенулась. Наверху, упираясь передними ногами о край стены, возвышался огромный козел, длинношерстый, худой и похотливый.

* * *

Он был козий пастух. Одинокий и неподвижный стоял он среди папоротника и мяты в ущелье, на сухих склонах которого паслись его животные.

- Что ты, собственно, делаешь? Ты всегда стоишь так, скрестив руки?

- Только днем, когда нет тени.

- А когда приходит тень?

- Тогда я делаю вот это.

У его ног лежали только что вылепленные глиняные предметы.

- Покажи мне, как ты это делаешь?

Он сел, поджал под себя ноги и начал лепить, серьезно, равномерно покачивая головой. Он делал пузатые амфоры и называл их "коровами"; о стройных узких вазах он говорил:

- Это красивые девушки.

Он сделал кувшин, выпуклость которого представляла собой человеческую голову с невыразительным, глуповатым профилем. Она заглядывала ему через плечо, следя за тем, как вырастают под его пальцами создания - в таинственный полдень, точно из лона самой природы. Это был Пан. Он искал в глине существ, следы которых потерял две тысячи лет тому назад, и он извлекал из нее сказочных птиц - одних с зазубренными перьями, с узкими, свирепыми головами и большими когтями, других с лошадиными гривами и третьих с мордами морских львов. Показывались также, немного неясно, люди с, козлиными лицами.

Вечером он погнал стадо домой. Козы размахивали полным выменем. Козлы клали им на спину стянутые ремнями жилистые шеи. Молодые козочки прыгали. У стены одного дома, в хлебной печи, он обжег свои горшки. Те, которые высохли на солнце, он искрошил пальцами.

- Почему, почему?

- Не годятся. Не дадут ни гроша.

- А другие?

- Продам внизу.

Один из сосудов разбился.

- Никуда не годится. Плохая земля. О, горе, ни один крестьянин не покупает их больше. Только приезжие, оттого, что не знают.

- Когда ты спустишься вниз?

- Когда вернутся другие.

- Кто это другие?

- Все, кто живет здесь в городе.

- Значит, здесь живет кто-нибудь? Где же они?

- Внизу. Помогают собирать виноград.

- Иди же и ты.

Он резко отвернулся.

- Не хочу. Я остаюсь с козами.

На другой день она сказала:

- Выйди-ка из этих скал, сойди к дороге и посмотри вниз, как там красиво и весело. Там собирают виноград.

Он последовал за ней, неохотно и похотливо. И она увидела то, что хотела: как его дикая и убогая фигура обрисовывалась над пышной, мягкой страной. Он оставался молчаливым и сдержанным.

- Что это там внизу, между лозами?

- Миндальные деревья.

- А рядом?

- Персики.

- А дальше?

- Яблони, груши...

Он посмеивался в промежутках между словами; его щеки стали темнее. В густых массах зелени горели гранаты.

- Орехи... Каштаны... Фиговые деревья...

Он причмокнул.

- А тот маленький белый домик? - спросила она.

Он заметил его, его жадные взгляды вытащили его из яркой зелени, в которой он прятался.

- Кто там живет?

- Ха! Толстяк... и четыре красивых девушки.

Он поднес ей к лицу четыре пальца и засмеялся громко и свирепо - нищий завоеватель, сжигаемый желаниями и в долгих лишениях достаточно зачерствевший, чтобы в один прекрасный день вихрем спуститься со своей голой скалы, и, точно рок, обрушиться на все, что манило и отдавалось.

Она посмотрела на него; в это мгновение она чувствовала себя родственной ему.

- Я поеду вниз!

Она села в свой экипаж; сквозь облака зелени пробивались, сверкая, всевозможные краски. Белые тропинки пестрели народом, скрипели тележки, сияли разгоряченные лица, звенел смех. Огромный чан, переполненный виноградом, черным и золотым, колыхался под зелеными триумфальными воротами. Женщины шумной толпой выходили в поле с пустыми корзинами у бедер. Возвращаясь, они несли их наполненными на голове. В узорной тени листьев босоногие мальчики дрались из-за золотистых ягод, напудренных пылью. У края дороги на коленях стояла девушка, она соблазнительно улыбалась, откинув назад голову, а поющий юноша в белых штанах бросал ей в рот, одну за другой, ягоды с тяжелой кисти, которую высоко поднимал на свет. Он был полунаг, и тело его блестело от жары; на плече у него мускулы собирались складками, на груди они напрягались. Большая кисть шелковисто блестела. Каждая падавшая ягода, красноватая, круглая и влажная, отражалась в глазах девушки, и ее губы обвивались вокруг нее, как две пурпурные змеи. Юноша перестал петь, взгляд его стал неподвижным.

Герцогиня пошла пешком через село. Виноград смыкался над ним, точно над островом. Дети в развевающихся рубашонках, зараженные радостью земли, с криками плясали вокруг навьюченных ослов, грациозно двигавшихся по направлению к току. Через окно бесшумное золото жатвы спускалось на пол. Мускулистые парни хватались за канаты, прикрепленные к балкам потолка; они падали, поднимались вверх и опять скользили вниз, с неумолимым сладострастием топча разбухшее мясо винограда, из которого брызгал сок. Сбившись в огромные гладкие тела, виноградные кисти пустели, истекали кровью и распространяли опьяняющий аромат.

За стеной раздавался неутомимый топот терпеливых животных. Высоко над их головами кивали гроздья винограда, за их копытами приплясывали мальчики. Удушливый, голубой туман носился над равниной, листва казалась светлее, голоса становились пронзительнее, шутки несдержаннее. Дорога была здесь вдвое шире, украшена мостами, цоколями с гербами, аллеями от усадьбы к усадьбе. Сама богиня плодородия, белая, красная и опьяненная, катилась по ней в колеблющейся триумфальной колеснице; герцогиня смотрела ей вслед.