Она отвернулась и пошла на возвышение, где стоял трон. Она быстро взбежала по ступеням и повернулась только тогда, когда была у трона.

Татрикс повелительно указала на меня рукой в золотой перчатке, ткань которой была залита моей кровью и ее потом.

- Отвезите его в Дом Развлечений Тарны! - приказала она.

12. АНДРЕАС ИЗ КАСТЫ ПОЭТОВ

Меня закутали в плащ, надвинули на глаза капюшон и повели по улицам Тарны, с заплетающимися под тяжестью ярма ногами. Наконец мы вошли в какое-то здание, поднялись по крутой лестнице, прошли по длинным коридорам, и когда с меня скинули плащ, я увидел, что мое ярмо приковано цепью к стене. Комната была освещена лампами, закрепленными на стенах под потолком. Я понятия не имел, где нахожусь - то ли глубоко под землей, то ли, напротив, на самых верхних этажах. Пол и стены комнаты были сделаны из отдельных каменных глыб, каждая из которых весила не меньше тонны. Вблизи ламп стены были сухими, но пол и остальная часть стен были покрыты и плесенью и пахло гнилью. Значит, я все-таки был под землей. На полу были накиданы мокрые опилки. Длина цепи позволяла мне дотянуться до бачка с водой. У моих ног лежало блюдо с едой.

Я полностью выдохся. Тело мое ломило от тяжести ярма и ударов кнутом, поэтому я лег на каменный пол и уснул. Сколько времени я спал - не знаю, но когда проснулся то все тело стонало от боли и каждое движение причиняло невероятные страдания.

Несмотря на ярмо, я умудрился сесть, скрестив ноги. Перед собой я увидел блюдо с ломтем грубого хлеба. Из-за своих оков я не мог взять хлеб руками, чтобы сунуть его в рот. Для того, чтобы поесть, мне придется лечь на живот и откусывать прямо ртом. Я знал, что мне придется сделать это, когда голод станет невыносимым, и это бесило меня. Значит, это ярмо не просто оковы, а еще и средство уничтожения человека, превращающегося в зверя.

- Давай, я помогу тебе, - сказал женский голос.

Я повернулся, забыв о ярме, и оно всей своей тяжестью придавило меня к стене. Две маленькие руки схватили тяжелые брусья и старались повернуть их так, чтобы я мог снова сесть прямо.

Я посмотрел на девушку. Она показалась мне очень привлекательной. В ней была та теплота, которую я не ожидал найти в Тарне. Ее темные глаза были полны участия. Волосы - коричневые с красноватым оттенком - были стянуты сзади грубым шнурком.

Я посмотрел на нее и она лукаво опустила глаза. На ней был только длинный узкий прямоугольник из грубого коричневого материала примерно 10 дюймов шириной. Он был накинут на нее как пончо, закрывая грудь и спину и оставляя открытым все ниже колен. На поясе пончо был перехвачен цепью.

- Да, - стыдливо сказала она, - на мне камиск.

- Ты очень красива, - сказал я.

Она посмотрела на меня удивленно, но с благодарностью.

Мы смотрели друг на друга в полутьме камеры. Сюда не доносилось ни звука. Отблески света ламп плясали по стенам и по лицу девушки.

Она протянула руку и коснулась серебряного ярма.

- Они жестоки, - сказала она.

И затем, не говоря ни слова, она взяла хлеб с блюда и подала его мне. Я с трудом откусил кусок и долго жевал, стараясь проглотить.

Я заметил на ее шее ошейник из серого металла. Очевидно, она была рабыней.

Девушка подошла к бочку, провела рукой по поверхности воды, сгоняя зеленую слизь и затем зачерпнула пригоршню и поднесла к моим пересохшим губам.

- Спасибо, - сказал я.

Она улыбнулась и сказала:

- Никто не благодарит рабыню.

- Я думал, что в Тарне все женщины свободны, - сказал я, кивком показывая на ее ошейник.

- Меня не будут держать в Тарне, - ответила она, - меня отошлют на Большие Фермы, где я буду носить воду рабам, работающим на полях.

- Что за преступление ты совершила?

- Я изменила Тарне.

- Ты участвовала в заговоре против трона?

- Нет, - сказала она, - я полюбила мужчину.

Я онемел.

- Когда-то я носила серебряную маску, воин, - сказала она, - а теперь я падшая женщина, так как позволила себе полюбить.

- Это не преступление.

Девушка счастливо рассмеялась. Мне очень понравился этот внезапный девичий смех. Его музыка доставляет большее удовольствие мужчине, чем вино ка-ла-на.

И мне показалось, что мое ярмо перестало давить мне на шею.

- Расскажи мне о нем. Но сначала, скажи, как тебя зовут.

- Я Линна из Тарны. А как твое имя?

- Тэрл.

- Из какого города?

- У меня нет города.

- А! - улыбнулась девушка и не стала больше расспрашивать. Вероятно она решила, что с ней в камере сидит преступник. Она села на корточки. Глаза ее светились счастьем. - Он тоже не из Тарны.

Я присвистнул. Это было серьезное нарушение горийских обычаев.

- И, более того, - рассмеялась она, хлопнув в ладоши, - он был касты певцов.

Действительно, это было еще хуже. Хотя каста Поэтов и Певцов не относилась к категории высших, но она была более престижна, чем, скажем, касты Шорников или Гончаров, которые были с ней одного уровня.

На Горе Певец или Поэт считается ремесленником, создающим свои произведения, как гончар создает посуду, а шорник - седла. Поэты занимали свое место в социальной структуре общества - они воспевали битвы, героев, города, но они пели не только об этом, но и о любви, о жизни, о радости, время от времени напоминали горийцам о одиночестве, о смерти, о том, что нельзя забывать, что они в первую очередь люди.

Чтобы стать певцом, нужен был особый талант, как, впрочем, и для Тарноводов. Поэт здесь, как и на Земле, воспринимался с изрядной долей скептицизма - их считали немного чокнутыми. Но божье благословенье не коснулось их. Ведь роль богов на Горе играли Царствующие Жрецы, а они не вызывали у людей никаких чувств, кроме страха. Люди жили с ними в относительном мире. Они делали празднества в их честь, приносили жертвы, выполняя их требования, но всякий раз, когда это было возможно, о них забывали. Так что вряд ли можно было предположить, что Царствующие Жрецы дарят талант певцу или поэту.

Несмотря на это, певцов и поэтов любили на Горе. Конечно, некоторые поэты тяготились нищетой, на которую их обрекала эта профессия, но в целом считалось, что это самые счастливые люди на планете. Они гордились что поют и в хижинах бедняков и в роскошных дворцах. Их приглашали всюду и они пели везде, хотя в одном месте они получали в награду кусок хлеба, а в другом - горсть золота. Правда, золото поэта быстро переходило к женщинам, которые всегда вились роем вокруг этих беззаботных созданий. И снова у поэта не оставалось ничего, кроме песен.