— Люди, искажавшие библейские тексты, кое-где оставили в неприкосновенности смысл материала, который они подделывали для общественного пользования. Так, до сих пор сохранилось смелое отождествление Сатаны с Петром — камнем, на котором, — как они заявляют, — воздвигнута христианская церковь!

Стих 16:23 Евангелия от Матфея всегда удивлял меня, равно как и иные несоответствия, которые не были удовлетворительно объяснены, особенно резкое противоречие историй о месте распятия в «Откровении» и евангелиях. Подобного было немало.

Металлическая ширма развернулась. Едва уловимая рябь пошла по туловищу выгравированного на ней дракона. Многократно отразился звук гонга, и сквозь решетку над нашими головами просочились тонкие завитки дыма. Доктор Блэк изучал фигуры, образованные этими дымками, змеившимися над болотом и медленно вползавшими в кабинет. Шар померк, дядя уснул. Его сны плыли, точно китайские фонарики на фоне ширмы: опиумное облако недвижно зависло над раскосой девушкой, демонстрирующей свои прелести под уличным фонарем, что стоял, пьяно покосившись, на сгнившей пристани. На нос дяди опустилась бабочка, вспорхнувшая с причала сновидений, о который терлись маслянистые волны. Я услышал, как тихо напевает себе под нос Синь-Синь-Ва, распростертый на диване, его трубка выскользнула из изнуренных пальцев. Нервозные бабочки метались в ярко освещенном фонарями воздухе, благоухающем чанду, жасмином и мускусом.

Я видел пальцы мальчика в тумане этих — о, столь давно забытых! — полей астрального мака. Девушка прилегла среди качающихся трав. Она смотрела в небо, потом склонила голову и в раскосых глазах отразилась мощь тайного желания. Восточная мелодия расцветала, и я вновь увидел лакированный поднос, разрисованный бамбуковыми стеблями, выложенными перламутром, среди которых рыбак плыл на джонке по радужным водам, — коническая соломенная шляпа венчала его помраченную снами голову. Эта часть сцены уже повторилась в узоре чайного подноса на кухне «Брандиша». Теперь она воскресла в грезах мальчика, и тот проследил ее истоки до астрального китайского квартала, где Сакс Ромер узрел во сне Синь-Синь-Ва.

Меня всегда занимали «восточные» черты лица тети Сьюзен, особенно заметные на фотографиях, сделанных в дни ее юности. Несомненно, врожденные склонности диктовали желания, которые она, как Вайрд, не могла приять, ведь Маргарет умерла так давно, оставив по себе лишь болотный туман, пробуждавший в дяде Фине эти древние воспоминания. Но он узнал духа, некогда бывшего Сью Ли, что в следующей жизни стала женой Генри Ли, валлийца, которому снилась прекрасная музыка, и который сам был сном дяди Фина.

Удар гонга пробудил фигуру в тумане и прошелся волнами по завиткам металлической ширмы. А я снова услышал музыку, далекую и древнюю, ласкавшую перстами солнечного летнего дня кухонный стол в «Брандише».

Неловкость, которую я испытывал, когда рядом был дядя Генри, и натолкнула меня на мысль, что он связан с магией. Бодлер утверждал, что гений — это просто «детство, заново обретенное усилием воли». Лишь в старости я понял магический подтекст этой истины. Намеренно слившись с временным потоком, окружающим дядю Генри, я смог пережить — не просто вспомнить, а снова ощутить — атмосферу тех давно минувших дней. Такое невозможно без больших усилий, разве что, как писал Пруст, определенный аромат, вид или звук, объединившись, замыслят в точности воспроизвести ощущения, которые они некогда вызвали. Вероятно, я помогал дяде Фину воскрешать в памяти какие-то события, когда привносил в них опыт воплощений, связанных с моими оккультными поисками. Теперь я пытался понять причину неотразимого воздействия, которое оказывал на меня дядя Генри, не обладавший ни одной из ярких черт доктора Блэка. И все же силу Генри Ли я порой ощущал острее, чем влияние Финеаса Блэка и даже Алистера Кроули.

В коридоре под основанием одиннадцатой башни, где мы стояли теперь с дядей Фином, все казалось призрачным от лунного света. Лучи, падавшие на экран, выбелили фигуру танцовщицы. Она казалась скелетом, застывшим в танце магических масок. Я повернулся к дяде Фину, но он исчез; лишь чуть колыхнулась портьера, закрывавшая дверной проем. Затем с привычной внезапностью появилась Маргарет Лизинг и отвлекла мое внимание. Я видел, как танцовщица и медиум сливаются в спирали танца, напоминавшей инь-ян Даосов. Спираль завертелась, извергая языки черного пламени. Тьма, озаренная огнем, обвила основание медленно крошившейся колонны. Эти языки огня напоминали Об и Од, кружащийся кадуцей энергий. Они отбросили тень в виде двойной свастики, вращавшейся вправо и влево. Сгустившаяся тьма стала почти осязаемой. Она висела слоями у свода, пока на плитах пола не возникло пылающее кольцо. Затем огненные ленты погрузились в щели, создав разорванный круг. Я видел точно такой же в ведьминском лесу Рэндлшема, когда в шаре Маргарет наблюдал за инициацией Аврид в Культ Глубинных.

Ослепив меня, столп света вторгся в брешь огненного кольца и заполнил ее ослепительным сиянием. Внезапно дядя Фин показался в дрожащем потоке ветра, от которого массивные плиты пола словно подернулись рябью. Оранжевая слизь облепила подошвы его башмаков, ярко пылая. Оранжевый, цвет НЛО и Сефиры Ход, обозначает магическую калу, в которой купается Янтарная Венера. Я видел выплеск такой же энергии из Башни Истцах, материализовавший поток Ню-Изиды, в котором Маргарет Лизинг отыскала следы прошлого Аврид. Янтарные шары стали мирами, сотворенными снами Аврид и ее смертью в пламени, угасшему в плитах пола.

Хрупкая лесенка, бесконечно тонкая, бесконечно гибкая, точно паутинка, переметнулась через пропасть, вздымаясь к насекомои тени, полужуку-полунетопырю, упавшему с чела Изиды.

Мы с дядей Фином начали подниматься к звездам.

Мы пронеслись в металлической клетке сквозь янтарное пламя, окружавшее Внешних. Мы прорвались в разорванный круг Аврид, подле которого за лакированным чайным подносом дремал Синь-Синь-Ва. Мы миновали полуразвалившуюся пристань, где под уличным фонарем разгуливала азиатского вида шлюха. Вверх и вверх, сквозь Город Пирамид, темный от ночи, просочившейся в склеп, где ведьма вызывала Детей Изиды, а Те, что поклоняются жуткому лику Лунной Жабы, скакали в покрытом зеленым налетом резервуаре. Крокодил, недвижный в вечном сне, лежал, мечтая о потоке жуков, что изойдет из влагалища Изиды, предвещая день, когда землю заполонят пауки. Песня Черного Орла отдавалась эхом в наших ушах, все ближе, все громче; она билась о внутренние стены, царапалась о внешние.

Пока мы летели, слабые звуки далекой флейты выплыли из Тоннелей Сета и улеглись полевым туманом в волосах дяди Фина. Вновь мы увидели одиннадцать башен с подножьями, скрытыми в бездонных ущельях. На секунду появился мальчик из «Брандиша», пробежал тихонько по мозаичному полу, превратившемуся в пляж, исчерченный длинными тенями, точно на полотне Дали. Тени потянулись в море, — там девочка с водорослями в волосах указывала на дядю Генри, остро вычерченного скалистыми ущельями. Тут мы неожиданно врезались в воду, дядя Фин завертелся, наше опрокинутое суденышко забилось о мол, от которого тянулась скользкая лестница; подле нее качались ялики, освещенные фосфоресцирующими рачками. Мы поднялись по ступеням. Они вели в черную шахту, пустота ее перезванивалась нашим смехом; наконец, мы выбрались на поверхность и увидели звезды над погруженной во тьму Ченсери-лейн. Жуткий смрад мертвых костей и разлагающейся плоти гигантской амфибии поднимался из расщелины в мостовой, таившей вход в бездонную пропасть. Я попрощался с дядей Фином и вступил в солнечные владения Огюста Буше.

Помощник антиквара стоял на пороге, руки простерты в дружеском приветствии. Он пригласил меня в свой кабинет, каморку без окон, и достал с полки над столом том, похожий на гроссбух. Когда он открыл его, я понял, что это совсем другая книга… нет, это не был знакомый мне Гримуар. Я взглянул на помощника, уловил смутную улыбку, чуть тронувшую его губы. Он словно любовался позабытым амулетом. Дядя Фин говорил мне, что самые сильные наслаждения прошлого можно воскресить, просто перечитав книгу, восхищавшую тебя в детстве. Эти услады были неведомы мне, но их тени встрепенулись, когда я увидел Гримуар. Пальцы помощника перебирали заплесневевшие страницы, вспорхнуло еле заметное облачко пыли. Странный запах, точно в кандлстонском склепе. Пальцы задержались на странице с символами, воскрешающими очертания далеких галактик. Остин Спейр изобразил архитектуру космических измерений на рисунке, который я обнаружил на чердаке, а чародей Кроули оставил в одном из своих сочинений смутные намеки на звуковые системы, которые можно использовать как ключи к иным мирам. Один из членов Ложи Новой Изиды, знаток науки о звуках, помогал мне, поясняя их вибрации на основе странных мелодий. Этими ключами мы открывали врата в Туннели Сета. Буквы Гримуара напоминали эти ключи, но я бьи глубоко потрясен, когда заметил, что некоторые фразы написаны моим собственным почерком — в книге, пролежавшей здесь, на Ченсери-лейн, намного дольше, чем я прожил на свете как Кеннет Грант!