Снаружи метель и мороз, а возле священного огня – что под солнцем. Домашний очаг хранит от нечисти и злых духов, защищает дом, в оранжевом пламени есть отсвет молний Доннара – старые люди рассказывают, будто именно Доннар своим огнемечущим молотом воспламенил самый первый очаг в мире людей…

Надо выйти прогуляться, вот что. Как по своим надобностям, так и просто чистым воздухом подышать. Судя по всему, на дворе изрядный морозец, придется как следует одеться – выросший в Италии Северин плохо переносил холод и часто простужался.

Одеться – это настоящий подвиг. На солнечном берегу Средиземного моря Северин не носил ничего сложнее туники и сандалий. Если дождь – войлочный плащ. В Галлии все по-другому.

Сначала штаны – о, варварское одеяние, которое вдобавок с непривычки может сильно натереть в нежных местах! Поверх нижних, льняных, натягиваются верхние, из тонкой коричневой кожи. Затянуть ремешком на поясе. Потом обмотать ступни и голени шерстяной тканью, надеть туфлю из воловьей кожи, закрепить ремешками. Верхняя теплая рубаха, безрукавка, широкий пояс, плащ-сагум. Круглая меховая шапка.

Варвар-варваром. Увидела бы матушка, госпожа Корнелия Альбина – лишилась бы чувств. А если вернее, выгнала бы с глаз долой этакое уродище!

Меч оставим, ни к чему он сейчас, вполне хватит ножа. Этим ножом Северин гордился – с рукоятью из кости морского зверя и золотыми накладками, не иначе работы искусных мастеров Равенны или других италийских городов. Одна беда, лезвие попорчено: всегда готовые к разнообразным паскудствам варвары выцарапали на клинке несколько языческих рун.

Ремигий взял себе нож из военной добычи Хловиса года три назад, он так и валялся в доме епископа, пока не обрел нового хозяина. Носить обязательно: во-первых, подарок дяди, во-вторых, каждый сикамбр посчитает человека без оружия рабом – еще один дурацкий варварский предрассудок!

…Крепость Стэнэ, как и несколько других укреплений в Арденнах, прикрывала королевство Суасонское с востока. Назвать этот небольшой форт латинским словом urbis, город, у Северина язык не поворачивался. Куда больше подходило германское понятие «бург», обозначавшее укрепленный поселок любой величины, будь то обнесенная тыном крошечная деревенька или Суасон, в котором постоянно жили почти восемь тысяч человек – огромное количество людей по здешним меркам.

Стэнэ могла похвастаться лишь двумя сотнями воинов дружины Гунтрамна, небольшим количеством рабов, трудившихся по хозяйству, да несколькими семействами рипурианских франков, прибившихся к дуксу сикамбров – все надежнее жить под покровительством приближенного самого короля!

Крепостишка на холме формой отчасти напоминала римский военный лагерь: бревенчатый частокол обносил прямоугольное пространство сто сорок на восемьдесят шагов, по углам башенки. Внутри – полтора десятка длинных домов, конюшни, амбары с припасами. Тесновато.

В случае серьезного нападения Стэнэ не выстоит, в военном отношении крепость не представляет никакой ценности, это понятно любому, кто знаком с основами римской фортификации. Впрочем, этот бург прежде всего является символом власти Гунтрамна над окрестными землями (деревень в округе предостаточно) и сторожевым постом на границе – за лихими людьми, приходящими с востока, нужен пригляд. Если что случится, гонцы будут немедленно отправлены в Суасон, к Хловису, чтобы король успел собрать войско. В этот раз успели, хвала Иисусу…

Ночь оказалась очень холодной. Небо чистое, луна еще не взошла, зато более чем хватает света от бесчисленных звезд. Такого красивого ночного неба Северин не видел даже в родной Италии – широкая полоса Млечного Пути, изредка чиркающие по черному бархату полоски падающих звезд и несчитанное множество ярких точек, то белоснежных, то голубых, то чуть красноватых. Снег казался светящимся, отражая звездные лучи.

Северин покачал головой, отгоняя наваждение – небо словно пыталось поглотить всматривающегося в него человека, – и зашагал по утоптанной тропинке к нужнику: сикамбры могут быть стократно варварами, но отхожие места строят так, что дадут фору даже привыкшим к чистоте ромеям – сруб, внутри жаровня с углями, чтоб тепло было, гладко обструганные деревянные сиденья. И не поймешь, переняли это франки у римлян или сами додумались.

На обратном пути Северина окликнули – в Арденнах неспокойно, Гунтрамн выставил двойную стражу. Алеманов хоть и побили, но отдельные отряды германцев, горя жаждой мести, могут рыскать по окрестным лесам из одной варварской страсти разрушения выискивая маленькие поселки – дома спалить, забрать еду, мужчин вырезать, с женщинами позабавиться… Бр-р… Уж чего-чего, а жестокости варварам не занимать, причем они даже само понятие «жестокость» не воспринимают: случись Хловису напасть на самих алеманов, франки творили бы то же самое – повелось так спокон веку, и точка.

– Не ходил бы один, – проворчал дружинный, опознав родственника христианского годьи и друга короля. – Недобрая ночь.

– Почему вдруг?

– Не чувствуешь? – Бородатый сикамбр повел носом, будто лисица на охоте. – Ветра нет. Совсем.

«Опять, – усмехнулся про себя Северин. – Они видят недобрые знамения на каждом шагу. У стола ножка подломилась – к голоду. Роса в день Солнцеворота слишком быстро высохла – к засухе. Впрочем…»

Епископальный картулярий на мгновение замер и, следуя совету епископа «присматриваться тщательнее», внезапно понял – бородач с копьем прав. Никакого движения воздуха, если не считать появляющихся при дыхании клочьев пара.

Ремигий как-то рассказывал, что чувства у варваров обострены до предела, они способны заметить то, на что цивилизованный римлянин никогда не обратит внимания. Северин, как и следовало ожидать, тогда пропустил эту фразу мимо ушей, а теперь вдруг вспомнил.

Природа беспокойна, это признак жизни. Когда ты находишься в лесу, всегда слышен шорох павшей хвои, пощелкивание сухих веток, где-то стрекочет незаметная пичуга, даже самый легкий ветерок порождает шум в кронах деревьев. А сейчас – абсолютная тишина. Не слышно ничего, кроме сопения угрюмого франка и легкого скрипа утоптанного снега под подошвами. Скверная тишина, опасная.