Госпожа не поскупилась – оружие, снаряжение, две лучшие лошади, немалый запас серебра византийской чеканки. Корнелия слишком любила своего недотепу-сына, чтобы поручать устройство его судьбы человеку, которому она не доверяет. Все прочее зависело только от Эрзариха.

Северину придется пройти ту школу, которая делает римлянина римлянином. Хочет он того или нет. Иначе весь мир будет заполнен такими вот… Эрзарихами. Честными, добрыми, сильными. Но бессмысленными.

Не в обиду верному лангобарду будь сказано.

Эрзарих сдержал слово. Он пешком пришел в Салерно к Дню Вифлеемских младенцев, 28 декабря 494 года. Исхудавший, голодный, без лошадей и поклажи. На правой руке было отрублено два пальца. Единственным достоянием лангобарда остались лишь клинок да кольчужная лорика.

Пергамент с ответным письмом епископа Ремигия он сохранил под полуистлевшей рубахой, и Корнелия прочла то, что хотела прочесть, с трудом разбирая расплывшиеся от пота буквы.

Через день Северина начали готовить к отъезду в Галлию. Ремигий назначил мальчишку личным картулярием и немедленно требовал его к себе.

В Суасон, что в королевстве франков. Королевстве, доселе не имеющем даже собственного названия.

– Credo in unum Deum, Patrem omnipotentem…[4] – У Северина зуб на зуб не попадал, от ужаса даже слова молитвы путать начал. Мул картулярия покрылся бело-серой пеной и поджал уши; что удерживало перепуганную скотину на месте, неизвестно.

Преосвященный Ремигий и прежде неоднократно намекал, что неведомое древнее волшебство, коим напитаны эти леса, время от времени пробуждается, да Северин не верил – слишком далекими от реальности казались ему сумрачные и недобрые легенды германцев. Но сейчас живое подтверждение истинности слов епископа находилось перед глазами оцепеневшего картулярия.

Низкие свинцовые тучи озарились взблесками молний, только не привычных, синевато-белых, а изумрудно-зеленых, ударявших в столетние деревья на дальнем берегу реки. Кроны нескольких сосен занялись бледным оранжевым пламенем, превратившись в огромные факелы, ледяной ветер усилился, струи тумана начали превращаться в призрачных титанических змей, ползущих по небесам.

На шлемах франкских воинов и остриях копий засветились белесые огоньки, по строю пехоты вначале прошел глухой недоуменный ропот, затем начали раздаваться испуганные вскрики – подданные Хловиса, неустрашимые и грозные в битве, подобно всем варварам панически боялись колдовства, полагая таковое делом нечистым и вредоносным. Недаром ни в одной сказке германцев нет мужчин-колдунов, одни лишь ведьмы – позорнее чародейства для мужчины считалась только трусость в битве.

Северин обернулся, желая взглянуть на короля. Хловис пытается оставаться спокойным, лишь перебирает пальцами левой руки свои замечательные волосы, будто надеется получить помощь от сокрытой в них таинственной силы.

Неподалеку, рядом с королевским шатром, наливаются зловещим красноватым огнем страшенные истуканы – неужто Вотан с Доннаром решили вступиться за преданного им рикса франков?

Ничего подобного! Внизу, у реки, началось побоище – Теодоберт не выдержал натиска, когорта захлебнулась в нахлестывающих волнах алеманов, к гребню холма прорвались всего две или две с половиной сотни вместе с самим мажордомом. Конница Алетия тоже начала отступать, много всадников полегло под стрелами варваров, укрывших лучников в лесу…

– Еще немного, и они побегут, – расслышал Северин слова Ремигия, совсем недавно показавшиеся бы невероятными: войско Хловиса никогда не отступало и не покидало поле битвы! Сикамбры не зря считались самым могучим и воинственным племенем франков, но что противопоставит меч волшебству, подчиненному риксу Гебериху? Пускай это и не делает чести вождю алеманов, но победа всё спишет!

– Епископ, надо что-то делать, – прохрипел Северин. Варвары подошли совсем близко, можно было рассмотреть их раскрасневшиеся лица и пену «священной ярости» у губ. – Святой отец?

– Святой отец – в Риме, – огрызнулся Ремигий. – Я не умею колдовать! Только Господь может остановить это бесовство! Нашими молитвами!

Господь… Где Он, Господь? Где угодно, но только не в арденнских лесах! Северин еще дома, в Салерно, твердо уяснил, что времена истинных чудес, когда сила Христа и апостолов зримо обитала в тварном мире, давно миновали.

Универсум людей погружается во мрак и хаос, близится день Суда, Бог лишь наблюдает да отмечает своей печатью праведников и мучеников, чья святость сияет во тьме путеводным факелом для грешников… Так, по крайней мере, утверждали все Отцы Церкви, сочинения которых Северин затверживал едва ли не наизусть.

Небеса бурлили словно ведьмин котел, паутина тонких молний слепила глаза, от раскатов грома закладывало уши, ветер нес жалящие кожу снежинки. Над дальними холмами плясали отвратительные призраки, сотканные из сероватого тумана. Против сикамбров выступила бесплотная, невиданная ранее армия, порожденная затаившейся в Арденнах силой, не принадлежащей человеческому миру…

– Стоять на месте! Держаться! – Хловис, пустив коня в галоп, промчался вдоль строя щитников. – Или мы уйдем отсюда с победой, или будем пировать в Вальхалле! Маркомер, приведи конницу! Держаться, держаться!

«Он великолепен, – отрешенно подумал Северин, наблюдая за королем. – Подобен древним богам Рима…»

Сила Хловиса редко вырывалась на свободу, но сейчас рикс сикамбров словно бы окутался теплым золотистым коконом, растапливавшим лед чужого колдовства – страх на время уходил, возвращалась если не уверенность, то решимость или устоять, или погибнуть. Пиршественные столы Вальхаллы ждут новых гостей.

– Держись рядом, – приказал Ремигий Северину на латыни, хотя раньше заставлял говорить или по-готски, или на ужасающем диалекте франков. Алеманы уже вгрызались в крепкий орешек сикамбрийской пехоты, дукс Маркомер со своими всадниками и потрепанная кавалерия Алетия перестраивались в тылу для решающего отчаянного удара. – Мы среди варваров, а потому должны показывать им пример и помнить – римлянина может ждать либо смерть, либо победа!