Указанные лица присваивали деньги путём выписки фиктивных квитанций на скот, который не сдавался…

Совершению злоупотреблений способствовали следующие обстоятельства…

Прошу:

1. Принять меры к устранению указанных недостатков в бухгалтерском учёте…

2. Упорядочить хранение и учёт бланков строгой отчётности.

3. Рассмотреть вопрос о подборе кадров ревизионного аппарата…»

«…Мною, следователем по особо важным делам при прокуроре республики Н.Н.Фроловым, закончено расследование по уголовному делу Э…

Установлено, что убийство Б.Ц.Авдеева произошло при следующих обстоятельствах…

Преступлению способствовало…

В соответствии со статьёй 140 Уголовно-процессуального кодекса прошу не позднее месячного срока обсудить настоящее представление и о принятых мерах мне сообщить».

К каждому представлению приложены документы — выписки из актов экспертиз, протоколов.

— А вот это — записи показаний обвиняемых, — говорит Николай Николаевич. — В процессе следствия я часто слышу любопытные признания. Не все в них, конечно, следует принимать за чистую монету: ведь каждый преступник, вольно или невольно, пытается обелить себя, свалить вину на других, отыскать причину своего падения в объективных обстоятельствах, в поведении окружающих, в обстановке. Но полностью игнорировать подобные исповеди тоже нельзя. Кое-что из них легло в основу тех документов, которые я направлял в различные организации для устранения условий, способствовавших преступлению. Возьмите, например, вот эти стенограммы. Два монолога в кабинете следователя… Разве они не дают некоторого представления о психологических пружинах преступления, об обстановке, которая ему благоприятствовала, об условиях, способствовавших падению? Мне кажется, что эти стенограммы способны заинтересовать не только криминалиста, но и социолога, писателя — любого человека, стремящегося разобраться в жизненных ситуациях, послуживших толчком к преступлению, в сложном переплетении мотивов, причин, следствий.

Прочитав предложенные нам стенограммы, мы не могли не согласиться с Николаем Николаевичем. Да, они заслуживают того, чтобы их здесь привести.

Итак, две исповеди, два монолога в кабинете следователя.

Вот вы говорите: факты — вещь упрямая, с ними не поспоришь. А я и не спорю. Отспорилась… И все же факты что руль: их и налево можно повернуть, и направо. Все от шофёра зависит, на то он и шофёр.

Верьте не верьте, а глупо все получилось. Ведь когда меня из колонии выпустили, не думала, что по-новой пойду. И когда на завод нанималась, с открытой душой шла. Очень я тогда боялась, что меня на работу в бухгалтерию не возьмут. Сами знаете, инструкции всякие, то да се. А прочла приказ о зачислении — чуть в присядку не пошла, так обрадовалась.

Оклад мне тогда восемьдесят рублей определили, да ещё премии за перевыполнение плана. Легко на сердце: петь не будешь, а жить можно. И питаться, и одеваться, и детишек в порядке держать — все можно. А мне большего и не требовалось. «Не прогадали, думаю, что доверились мне. Жалеть не будете, вся на работе выложусь, без остатка». Смешно, верно? А между тем так оно и было. Работала я первое время так, что сама себе удивлялась. Все завалы расчистила, раньше восьми-девяти вечера домой не возвращалась. Потому мне и обидно было, что другие халтурят. Ну, кто другие? Главный бухгалтер Самаев Пётр Петрович, начальник финансового отдела Буринский, заведующая сектором сводного баланса Ольга Юрьевна… Лишь бы гудка дождаться, а там трава не расти. Да что я вам говорю? Сами, небось, не хуже меня знаете… Нет, я об этом не молчала. И на собрании профсоюзном об этом говорила, и Петру Петровичу с глазу на глаз. А толку? Правда, профгрупорг за критику меня поблагодарил, а Пётр Петрович на собрании покаянную речь произнёс. Дескать, к голосу масс надо прислушиваться, а критику снизу учитывать. В общем, много чего говорил, а потом вызвал меня к себе в кабинет и по мозгам дал. «Ты брось, говорит, руководство подсиживать. Мы тебя пожалели, взяли, а ты вместо благодарности нагадить норовишь. Бухгалтерия не завком, тут за длинный язык грамот не дают. Так что лучше помалкивай».

Что я ему могла ответить? Спасибо за науку, учту. А сама думаю: «Ты меня проучил, а я тебя почище проучу. Так проучу, что на пенсию выйдешь, а вспоминать будешь».

Как проучить хотела? А вот так. У меня подруга есть одна, ну не то чтоб подруга, а ещё в школе вместе учились, на одной парте сидели два года. Когда меня судили, она отшатнулась, а потом, уже после отсидки, встретились мы с ней на улице; тары-бары, растабары, слово за слово — опять вроде дружба наладилась. То она ко мне забежит, то я к ней. Хотя с мужем своим меня и не знакомила, но отношения поддерживала… А зачем вам её имя? Не хочу её грязью заляпывать. Она к моему делу такое же касательство имеет, как я к солнечному затмению. Вот она мне как-то и рассказала, как они своего прораба в лужу посадили. Он, как и наш Пётр Петрович, все бумажки не глядя подписывал. Ну, ему и подсунули бумажечку: «Настоящим свидетельствую, что являюсь бюрократом и меня надо выгнать с работы в три шеи». Он подмахнул, да ещё дату проставил. Да… Я и задумала что-нибудь такое с Петром Петровичем сделать. Хотя я в секторе сводного баланса бухгалтером работала, но выполняла и кассирские обязанности. Через меня многие операции проходили: все, что другим было лень, на меня сбрасывали. Занималась я и стипендиями, которые завод наш студентам платил. Ну, тем, что по направлению отдела кадров в разных высших учебных заведениях обучались. Я выписывала платёжные поручения, по которым деньги перечислялись банком со счета завода на счёт почтамта. К этим стипендиям прикладывался список получателей по форме Э 103. Ну, значит, кому какая стипендия положена. Одному, допустим, сорок рублей, другому — пятьдесят, больше не платили. Вот в этот список я и включила свою фамилию, специально первой её поставила, а стипендию себе выписала не в сорок, не в пятьдесят рублей, как другим, а в двести пятьдесят, тоже из озорства. Сделала так и понесла платёжное поручение вместе со списком к главному бухгалтеру. Поставил он свою закорючку и спрашивает: «Все?» — «Все». «Тогда, — говорит, — я на совещание поехал». А никакого совещания и не было. Просто он всегда так говорил, когда домой после обеда отправлялся. Все об этом знали. Поспит часок, а потом на своём огороде копается. Такая меня злость разобрала, вот даже сейчас вспоминаю и то трясусь. Кажется, радоваться должна была, что все гладко получилось, как задумала, а злюсь. Вот и пойми: не только в других, но и в себе человек разобраться не может. Подхожу к нему и говорю: «Вы хоть бы, — говорю, — просмотрели, что я составила. Ведь документы денежные». «Некогда, — говорит, — дорогая». И ушёл. «Ладно, — думаю, — „дорогой“, ты у меня попляшешь!»

Взяла документы и прямым ходом к Любови Николаевне. Она посмотрела и за голову схватилась. «Соображаешь, что затеяла?» — «Соображаю», — говорю. «Ничего ты не соображаешь. Думаешь, его под монастырь подведёшь? Себя. Пётр Петрович тут десять лет сидит и ещё двадцать просидит, он фигура, а ты кто? Амнистированная. Выгонит он тебя — что будешь делать? С протянутой рукой ходить? Тебя же никто на работу не возьмёт с такой биографией да характеристикой. Чем ты докажешь, что не хотела этих денег присвоить? Своим честным словом? Да кто тебя всерьёз слушать будет? И вообще, кому вся эта история нужна? Послушай-ка лучше моего совета: разорви эти бумажки и никому их не показывай».

Такого она мне наговорила, что я совсем потерялась. На душе до того муторно, что жить не хочется. Пришла домой — ни к чему руки не лежат. Понимаю, что права она, а делать по её не желаю. Упрямство, что ли, такое? Ни детишками, ни хозяйством заниматься не могу, все растравляю себя. До того растравила, что всю ночь с боку на бок проворочалась. И так, и этак прикидывала — все одно плохо. Куда ни кинь, везде клин. «Да пропади, думаю, оно все пропадом. Что мне, больше всех нужно, что ли? Пусть идёт, как идёт».