— Моё мнение… — сказал Сахнин, постепенно выходя из состояния задумчивости, — моё мнение… Мне кажется, что Нина Александровна не ошибается. Процентов на восемьдесят я тоже уверен, что Шаблин убил жену.

— На восемьдесят?

— Ну, может быть, на восемьдесят пять…

— Так что заседатели за обвинительный приговор, — с удовлетворением подвела черту Глоба.

— Нет, этого считать нельзя, — возразила Анна Ивановна, и Глоба с удивлением посмотрела на неё. — Один из заседателей, Нина Александровна Глоба, — за обвинение, а другой заседатель, — Степанова кивнула в сторону Сахнина, — насколько я поняла, за оправдание.

— Но ведь Борис Прокофьевич тоже считает, что подсудимый виновен.

— На восемьдесят процентов…

— А этого разве мало?

— Конечно, — сказала Степанова. — Уж если пользоваться «процентным языком», то судья, подписывающий обвинительный приговор, должен быть убеждён не на восемьдесят и даже не на девяносто девять, а на все сто процентов. Вам обоим хорошо известно старое правило: каждое сомнение толкуется в пользу обвиняемого.

Глоба пожала плечами, а Сахнин крякнул и потёр ладонью подбородок. Он был одновременно и согласен, и не согласен с тем, что сказала Степанова.

— Видите ли, Анна Ивановна… Оно, конечно, верно: с чистой совестью обвинительный приговор я подписать не могу, сомнения что там не говори, а имеются. Но ведь и оправдательный, если по справедливости разобраться и прикинуть, я тоже с незапятнанной совестью не могу подписывать…

— Почему?

— А если он виноватый? Как же оправдать-то? «Оправдательный приговор тогда вроде пропуска убийце… Иди, дескать, друг ситцевый, и дальше убивай, только уж на будущее старайся поменьше следов оставлять. Тут что-то не так, Анна Ивановна!

— А если он не виноват?

— Вот то-то и оно. Куда не кинь, везде клин. И так плохо, и эдак нехорошо… — Он помолчал. — Видно, не по мне заседательские обязанности. Плохой я судья.

— Почему же плохой? — возразила Степанова. — По-моему, хороший.

— Да уж чего тут хорошего.

— Судья должен уметь сомневаться, а вы вот умеете.

Сахнин усмехнулся.

— Разве что только это.

— Так вы за оправдание Шаблина? — спросила Глоба у Степановой.

— Нет.

— За обвинение?

— Тоже нет.

— Я вас не понимаю, Анна Ивановна…

— Я — за сомнение, — сказала Степанова. Она слегка улыбнулась. — Только за сомнение.

— Но ведь приговор должен исключать все сомнения?

— Совершенно верно.

— Что же вы предлагаете?

— Перед тем как выносить приговор, ещё раз посоветоваться с прокурором и адвокатом.

Глоба поняла это слишком буквально и спросила:

— А тайна совещательной комнаты?

— Мы её не нарушим. Для того, чтобы посоветоваться со сторонами, не обязательно приглашать их сюда. Нас интересуют не они сами, а их спор на суде, их аргументация, оценка улик. Разберёмся поподробнее в их доводах. В споре, как известно, рождается истина… — Степанова посмотрела на Сахнина.

— Истина и «стопроцентная убеждённость»… Ну как, попробуем?

— Давайте попробуем, — сказала Глоба.

— Я — за, — присоединился к ней Сахнин.

И в совещательной комнате незримо появились ещё двое: прокурор и адвокат — тот, кто поддерживал обвинение, и тот кто осуществлял на процессе защиту.

Речь прокурора, а затем — речь адвоката. Таков строго установленный порядок, которого судьи обязаны придерживаться в зале заседаний. Но в совещательной комнате они могут действовать по своему собственному усмотрению, здесь закон их не регламентирует. И тогда, в совещательной комнате, обвинитель и защитник не повторяли своих речей. На каждый аргумент прокурора тут же следовал ответ его процессуального противника. В этой полемике принимали участие судьи. Все трое: Анна Ивановна Степанова, Нина Александровна Глоба, Борис Прокофьевич Сахнин. Иногда они недоуменно пожимали плечами, иногда спорили, иногда соглашались.

Выглядело это, наверное, так.

Прокурор. Товарищи судьи! Работая много лет в органах прокуратуры, я выступал государственным обвинителем в самых различных судебных процессах. Но я не могу припомнить ни одного дела, которое было бы хоть отдалённо похоже на это. Я имею в виду не только изощрённость и жестокость совершенного преступления, но и самого обвиняемого, его моральный облик, всю его жизнь, извилистую, полную лжи и презрения к тем нормам морали, которые естественны для каждого советского человека, гражданина нашего общества. И ещё на скамье подсудимых — врач, человек, избравший своей профессией гуманность. Человек, убивший человека, — опасный преступник, но врач-убийца — преступник вдвойне.

Глоба. Безусловно, профессия врача — особая профессия.

Адвокат. В связи с этим заявлением государственного обвинителя мне бы хотелось лишний раз напомнить о презумпции невиновности. Прошу учесть, что мой подзащитный Шаблин считается невиновным, пока не доказана его вина. А вину его может признать лишь суд на основании доказательств. Я подчёркиваю: доказательств, а не эмоций, на которые с самого начала пытается воздействовать прокурор. Шаблин сейчас не преступник, а подсудимый. Может быть, суд приговором признает его виновным, а может быть, и оправдает. Мне кажется, что прокурор должен в первую очередь основываться не на эмоциях, а на логике и фактах.

Степанова. Замечание по существу.

Глоба. Допустим.

Адвокат. Обвинение Шаблина построено на косвенных уликах. Это возлагает на обвинителя и на суд дополнительную ответственность. Я не утверждаю, что подобные доказательства — доказательства второго сорта. Отнюдь. Но они должны отвечать определённым требованиям. Я позволю себе цитату из учебника уголовного процесса: «Доказывание при помощи косвенных улик должно отвечать следующим условиям: 1) косвенной уликой может быть лишь с несомненностью установленный факт; 2) факт является косвенной уликой по делу, если установлена его связь с расследованными обстоятельствами и форма этой связи; 3) по делу должны быть собраны все доступные следствию косвенные улики, они должны быть исследованы полно и всесторонне; 4) значение каждой косвенной улики должно быть оценено во взаимосвязи со всеми собранными по делу доказательствами с точки зрения того, насколько они подтверждают друг друга или, наоборот, противоречат друг другу; 5) косвенные улики приводят к выводу о виновности обвиняемого, если из совокупности их следует единственный несомненный вывод о доказанности обвинения».

Я считаю, что улики, выдвинутые обвинением против Шаблина, не отвечают этим условиям…

Прокурор. Доказана ли вина подсудимого? Да, доказана. Вспомним судебное следствие, которое было проведено с должной полнотой, тщательностью и объективностью, и систематизируем все, что нам удалось узнать.

Начнём с непосредственной причины смерти.

То, что Шаблина погибла от курареподобного препарата, который был введён ей в вену, подтверждается многочисленными актами экспертиз и показаниями специалистов. Это факт.

Адвокат. Да, факт. Но факт сам по себе нейтральный. Он в одинаковой степени может свидетельствовать и об убийстве, и о трагической случайности, и о самоубийстве… Исходя из этого факта, вы можете, товарищи судьи, вынести и оправдательный, и обвинительный приговор.

Прокурор. Не вызывает также сомнения, что этим курареподобным препаратом был дитилин, ампулы которого следователь обнаружил во время обыска в квартире Шаблиных.

Адвокат. Уж если прокурор говорит об обыске, то ему следует добавить, что обыск был произведён у подсудимого ровно через месяц после загадочной смерти его жены. И ампулы нашли не в тайнике, а на самом видном месте — в домашней аптечке Шаблиных. Не так ли, товарищ прокурор?

Прокурор. Да, так. Следователь, который вначале вёл дело, совершил ошибку. Обыск произвели лишь через месяц, и ампулы действительно обнаружили в домашней аптечке подсудимого.

Сахнин. Непонятно, почему Шаблин не уничтожил эту улику? Времени у него было более чем достаточно… Ведь преступники стараются не оставлять следов…