Утром на работе Степан то и дело вспоминал о ночном разговоре.

Вскоре после перехода Акимова в строительный отдел случилась неприятность. Степан в рабочее время отполировал рейки, из которых дома собирался склеивать рамки для фотокарточек. Этот выгодный заказ «со стороны» устроил ему Калашников.

Начальник отдела накричал на столяра, забрал рейки и пообещал, что дело Степана будет передано в товарищеский суд.

…Афанасий внимательно выслушал рассказ Акимова об этом случае и неожиданно сказал:

— Так-то оно и лучше.

— Чего же тут хорошего? — изумился Степан.

— А то, что не случайно все это, — пояснил Калашников, — бог тебя испытывает, друг мой. Избрал он тебя в число ста сорока четырех тысяч. Но ещё не увидел в тебе истинной веры. И хочет он поглядеть, как ты к этим испытаниям отнесёшься. Достойно ли рассудишь и решишь.

Степан удивился, почему же это вдруг бог надумал избрать в число спасаемых его, Степана Акимова, никакими особыми заслугами не отличавшегося. Калашников объяснил, что Степан просто не понимает, какой он достойный человек.

И никуда не денешься: Афанасий был прав. Акимов отроду не взял чужого, никогда никому не делал зла, почти ни с кем не ссорился. Преданно любил жену и дочь. Готов был помочь ближним своим.

Потом Калашников сказал Степану, что самое лучшее для него вовсе оставить работу на заводе. Не случайно столько неприятностей за какой-нибудь месяц. Дело в том, что господь немилостив к тем, кто работает на государственных предприятиях. Люди эти вольно или невольно служат сатане. Ибо всякое государство есть порождение сатанинское.

— Почему же? — сопротивлялся Степан. — Если государство от сатаны, зачем же оно, к примеру, школы устраивает, детям образование даёт?

— Запутали тебя, брат мой, — посочувствовал Афанасий. — Во-первых, образование не такое уж большое благо, как кажется. При дедах наших знали куда меньше, а жили-то как! И старших уважали больше, и страх перед родителями был, а сейчас? Во-вторых, государство-то школы для чего устраивает? Чтобы отвратить сердца отроков и отроковиц от истинной веры, чтобы воспитать юношество в безбожии… А на заводе тебе делать больше нечего.

Сам знаешь, если раз проштрафился, то пойдёт и пойдёт. И в стенгазете пробирать будут, и на собраниях чистить. А работу я тебе подыщу поприбыльнее, чем старая.

Калашников не обманул. Работы было хоть отбавляй, и такой столяр, как Степан, не оставался без дела. Калашников приносил записочки с адресами: там нужно переделать тахту, там починить старый буфет, там соорудить стол.

Степан горячо благодарил Калашникова. Тот смущённо отказывался. Дело тут лишь в том, что он истолковал намёк божий, и хорошо, что Степан послушался его совета.

В молитвенном собрании, куда его привёл Калашников, Степану понравилось. Тут все было тихо, чинно, верующие пели согласно и красиво.

Вскоре жена сообщила Степану, что вступила в секту. Называется эта секта «свидетели Иеговы». От членов её не требуется ничего, кроме праведной жизни да изучения библии. Вот только она не знает, как быть со Степаном. По законам секты нельзя быть женой иноверца. Стало быть, их совместная жизнь — прелюбодеяние.

Жена плакала и умоляла Степана попросить Калашникова принять его в секту. Афанасий подтвердил, что Степан должен стать «братом».

Вскоре после вступления в секту Акимов собрал столяров и плотников и отправился с ними по сёлам «шабашничать».

Когда вернулись, Калашников разложил деньги на две неравные пачки. Большую взял себе и объяснил:

— Это деньги боговы.

Степан обиделся. На его долю приходилось меньше, чем он получал на заводе. Так и сказал.

— О чем думаешь, брат? — закричал Калашников. — Дьявол тебя искушает. Сомневаешься — уйди.

— И уйду, — разозлился Степан.

Калашников вынул деньги.

— Можешь взять все, — кротко сказал он. — Я тебя испытывал, и ты не выдержал испытания. Корыстолюбие дьявольское оказалось сильнее твоей веры.

Нужно было искупить грех сомнений и корысти. Мысли Степана были заняты одним: что бы ещё сделать такое, что доказало бы богу искренность его веры? Репродуктор исчез из квартиры Акимовых ещё раньше. Теперь Степан оборвал проводку. Почтальону, который носил дочке «Пионерскую правду», он запретил даже подходить к дверям квартиры. Соседи не узнавали Степана. Он похудел от ночных молений, глядел исподлобья, избегал встреч и бесед.

— Подсудимый Акимов, признаете ли вы себя виновным? — спросила Анна Ивановна и почувствовала, как замер зал.

Акимов встал, облизнул губы.

— Перед богом ни в чем не повинен. Земного суда не признаю.

— Что вы можете сказать по поводу предъявленного вам обвинения? — ровным голосом спросила Степанова.

— Не вам ценить дела мои. Перед армагеддоном господь сам будет знать, сотворил я добро или зло. Сам уничтожит меня в войне или причислит к спасённым.

— Мы сейчас не касаемся ваших убеждений, Акимов. Речь идёт о поступках. Вас обвиняют в том, что вы избили ребёнка, буйствовали, ударили милиционера…

— Сказал наместник бога Иеговы на земле: будьте кротки, как голуби, хитры, как змеи, молчаливы, как рыбы.

— Первую часть этой заповеди вы, по моему мнению, уже нарушили, — вмешался прокурор. — Избили ребёнка до полусмерти. Где же здесь голубиная кротость?

Суд перешёл к допросу Калашникова.

— Как вы попали на оккупированную территорию? — спросила Анна Ивановна.

— По дороге на фронт наш полк разбомбили. Я отстал от своих и попал в окружение. Встретил брата по вере, сектанта из Белоруссии. Он меня и укрыл. Потом достал фальшивые документы. Но немцы выследили меня и предложили: или пойдёшь служить в полицию, или расстреляем. Пришлось пойти, но никого не убивал, не бил… Когда подошли наши, меня арестовали. Наказание отбыл полностью.

— После освобождения вы хоть один день занимались общественно полезным трудом?

— Перед грядущим всякий труд бесполезен.

— Скажите, Калашников, вы советовали Акимову не разрешать дочери вступать в пионерскую организацию?

Калашников наморщил лоб, словно припоминая, и отрицательно покачал головой:

— Не было такого разговора.

— Как вообще относится секта к тому, что дети её членов вступают в пионеры?

— Мы не за и не против, — пожал плечами Калашников, — дело совести каждого. Человек хочет спастись и боится, что из-за детей погибнет.

— А как относятся сектанты к тому, что их дети получают образование?

— Ни к чему оно. Нужно уметь писать и читать. А все остальное из библии и сам узнаешь…

— Поэтому вы рекомендовали родителям забирать детей из школы?

— Поэтому.

— Зачитываю справку, — проговорила судья, вынимая из конверта бумагу:

— «На ваш запрос сообщаем, что Калашников Павел Афанасьевич окончил гидротехнический факультет Политехнического института и работает в настоящее время инженером на строительстве межколхозной ГЭС». Скажите, подсудимый, кем вам приходится Калашников Павел?

— Сын.

— Как же случилось, что вы разрешили и сыну и дочери получить высшее образование? — спросила Анна Ивановна, рассматривая вторую справку.

Вызвали свидетеля Никифора Сергеевича Акимова, младшего брата Степана.

Он рассказал суду, что с тех пор, как Степан вступил в секту, супруги Акимовы стали водить девочку с собой на иеговистские моления, не давали ей делать уроки.

За несколько дней до происшествия Никифор, зайдя в квартиру Акимовых, застал девочку плачущей. Оказалось, что она рассказала родителям, что все дети из их класса будут вступать в пионеры, и попросила у отца денег на покупку галстука. Отец наотрез отказал ей и прямо пригрозил: увижу, мол, в галстуке — убью!

Никифор пробовал побеседовать на эту тему со старшим братом. Степан отрезал:

— Я на твоё неверие не нападаю. Живи как хочешь, но и моей веры не касайся.

15 сентября Никифор встретил радостную Валю, идущую из школы вместе с подругами. Ветер играл концами её нового красного галстука. Оказывается, утром перед занятиями она забежала в поселковый магазин и попросила у продавщицы галстук «в долг». Та, узнав, в чем дело, подарила девочке красный галстук. Вместе со всем классам Валя приняла торжественное обещание и с этого дня стала пионеркой.