Об ответственности за самогоноварение не раз говорилось и в местной печати, и в лекциях… Но что примечательно: не после лекций и газетных фельетонов, а после выездной сессии суда по делу Бычкова были составлены протоколы о добровольной сдаче трех самогонных аппаратов… Двое из покаявшихся сделали это через день после того, как они стоя выслушали приговор по делу Бычкова.

— «Меч правосудия»… — сказала Анна Ивановна. — Так ли это? Уж если обязательно сравнивать с чем-то деятельность суда, то лучше вспомнить о скальпеле хирурга, хотя это сравнение и односторонне. Действительно, правосудие очищает общественный организм от скверны преступности. Оно действует скальпелем, изолируя от общества убийц, грабителей, воров, хулиганов. Суд, основываясь на законах, защищает наших граждан и наше государство от различных преступных посягательств. Но это одна сторона вопроса. А ведь у судебной деятельности есть и другая, не менее важная сторона, к которой ни «меч», ни «скальпель» никакого отношения не имеют. Карл Маркс писал, что государство в правонарушителе «должно видеть… человека, живую частицу государства, в которой бьётся кровь его сердца… члена общины, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого священно, и, наконец, самое главное — гражданина государства"[8].

Судья должен видеть в сидящем на скамье подсудимом не только преступника, носителя зла, но и «человека, живую частицу государства, в которой бьётся кровь его сердца». Поэтому советский суд не может ограничиться защитой общества от преступлений, карой виновного. Он обязан до конца использовать все предусмотренные законом возможности для его исправления, для возвращения обществу «гражданина государства», проявить к оступившемуся справедливость и гуманность. Именно поэтому во время судебного разбирательства тщательно исследуются и оцениваются все обстоятельства, которые дают основания к освобождению от уголовной ответственности или смягчают вину подсудимого. В этом, возможно, заключается самая главная особенность социалистического правосудия. Приговор советского суда должен сочетать в себе гуманность по отношению к обществу с гуманностью по отношению к тому, кто в силу каких-то причин противопоставил себя этому обществу, нанёс ему вред. Противоречие? Безусловно. Но такова диалектика судебной работы, которая проявилась сразу же после установления Советской власти. Даже в 1918 году, когда республика находилась в кольце фронтов и, казалось бы, гуманность к преступнику должна была отступить на второй план, социалистическое правосудие уже сочетало в себе эти две характерные для нового строя особенности. Вспомните, например, телеграмму Владимира Ильича Ленина Тамбовскому губисполкому. — Степанова раскрыла свой блокнот в коленкоровой обложке, прочла: — «Получил жалобу Ивана Богданова на арест его сына Владимира, 17 лет, больного бронхитом, за саботаж. Пересмотрите дело, проверьте болезнь, неопытность, молодость арестованного… Результат проверки телеграфируйте. Предсовнаркома Ленин"[9].

Болезнь, неопытность, молодость, дурное влияние, стечение неблагоприятных обстоятельств — все это учитывается судом при определении меры наказания осуждённому. Но, установив вину подсудимого, суд в ряде случаев может и не применять к нему наказания. Это происходит, если ко времени рассмотрения дела вследствие изменения обстановки деяние потеряло характер общественно опасного или лицо, его совершившее, перестало быть общественно опасным. Суд отказывается от наказания и по малозначительному или не представляющему большой общественной опасности преступлению, если придёт к выводу, что подсудимый может быть исправлен мерами общественного воздействия.

Обычно наказание назначается в пределах, установленных соответствующей статьёй Уголовного кодекса, предусматривающей то или иное преступление. Но, учитывая исключительные обстоятельства дела и личность виновного, суд может назначить наказание ниже низшего предела. Может он осудить и условно.

Гуманность по отношению к обществу и гуманность по отношению к тому, кто противопоставил себя этому обществу…

Анна Ивановна достаёт из ящика письменного стола конверт, в нем фотография человека средних лет. На обороте снимка надпись: «Человеку с большой буквы. Анне Ивановне Степановой от бывшего рецидивиста В.Сысоева».

— Мой «крестник», — говорит Степанова. — Теперь начальник цеха. Техникум закончил, институт, отец семейства. А когда мы с ним впервые встретились… Впрочем, это было давно. Я тогда работала в Красногвардейском посёлке, он теперь включён в черту города…

Анна Ивановна молча рассматривает снимок. С плотного картона на нас пристально глядят слегка прищуренные глаза Владимира Сысоева. Кажется, он тоже вспоминает своё прошлое, которое сдано в архив вместе с делом Э 69, рассмотренным некогда Народным судом Красногвардейского района.

Это гражданское дело («Истец: С.С.Сысоев. Ответчик: В.Н.Сысоева. Иск о разделе имущества») с юридической точки зрения сложным не было. Но судьи долго не выходили из совещательной комнаты.

…Семена Семёновича Сысоева в посёлке знали многие. Знали как пьяницу.

Да, Сысоев любил выпить. И пьяный он становился страшен…

Произошло это месяц назад. Сысоев привёл в дом, где помимо него жили жена и дети, свою любовницу.

— Пить будем и гулять будем, а смерть придёт — умирать будем! Машка, открывай бутылку! — лихо выкрикивал Сысоев, притоптывая каблуками. — Чего? Открыть не можешь? Э-эх ты! Сейчас я штопор найду…

У двери Сысоев лицом к лицу столкнулся с Верой Николаевной.

— А-а, ты здесь. Дай штопор.

Смотря невидящими глазами в лицо мужа, Вера Николаевна глухо сказала:

— Со мной чего уж… Но хоть детей-то б постыдился. Взрослые дети-то…

Ответом ей была площадная брань.

За мать вступились Володя и Дина. И началось то, что часто происходило в доме Сысоевых…

— Кто вас кормит, а? — кричал Семён Семёнович. — Дармоеды! Да я вас в бараний рог согну!

Во время этой безобразной сцены у тяжело больной дочери Сысоева горлом пошла кровь.

— Папа, прекрати, видишь, Дине плохо, — умолял Володя, показывая отцу окровавленное полотенце. — Не надо, прошу тебя.

Но Сысоева уже ничто не могло остановить. На пол летела посуда. Падали опрокинутые стулья. Трещала мебель. Все это перекрывал пронзительный, надрывный голос отца:

— Вон! Вон из дома!

В эту ночь Дина скончалась. Хоронили её мать и брат. Отца на похоронах не было. А через неделю в суд поступило исковое заявление: Сысоев просил о разделе имущества…

Судьи вышли из совещательной комнаты только в восемь часов вечера. Зал судебного заседания был пуст. Но судьи торжественно стояли за столом, когда Анна Ивановна, держа перед самыми глазами мелко исписанные листы бумаги, читала громким голосом знакомые слова: «Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…»

Решение было кратким. Зато более пространным был другой документ — частное определение суда.

«При рассмотрении дела, — гулко и торжественно раздавался в пустом зале голос судьи, — выявились такие обстоятельства, которые, по мнению суда, должны стать предметом обсуждения общественности. Пьяница и хулиган, человек без всяких моральных устоев, Сысоев на протяжении многих лет терроризировал свою семью. Он избивал жену и детей, устраивал дебоши, унижал человеческое достоинство членов семьи. Сысоев требовал от своего сына Владимира денег, толкая его на путь преступлений, приводил в дом женщин, организовывал попойки. Именно на Сысоеве лежит моральная ответственность за скоропостижную смерть дочери. Положительная характеристика с комбината, представленная Сысоевым в судебное заседание, свидетельствует лишь о том, что профсоюзная организация комбината не интересуется жизнью членов коллектива в быту, искусственно отрывая быт от производства. Работники комбината забыли простую истину, что в социалистическом обществе быт и работа неотделимы. У нас не должно быть людей с двойным дном, каким является Сысоев. Суд также не может пройти мимо крупного пробела в работе средней школы, учеником которой является Владимир Сысоев. Владимир неоднократно пропускал занятия, иногда приходил в класс с явными следами побоев. Однако ни дирекция школы, ни комсомольская организация не поинтересовались, чем это вызвано, не предприняли никаких попыток изменить это ненормальное, дикое для нашего времени положение, которое сложилось в семье Сысоева…»