Во время очередного допроса пострадавшей Фролов невзначай поинтересовался, как ей понравился в прошлый раз его галстук.

— А вы разве были в галстуке? — поразилась девушка.

— В галстуке. Самом модном галстуке.

— Жаль, что я не обратила внимания. Я как раз ищу хороший галстук для папы…

Фролов спросил, какую она смотрела в тот вечер картину. Девушка замялась, а потом сказала: «Шляпу пана Анатоля».

— Хороший фильм?

— Да, конечно…

Но содержание картины она пересказала сбивчиво. Короче говоря, Рая не могла похвастаться ни памятью, ни наблюдательностью. Почему же она запомнила все, что относилось к Дуванкову и Залевскому? Может быть, она их встречала раньше? Этот вопрос почему-то девушку смутил. Нет, она их до того вечера никогда не видела.

— Как же вы сумели так подробно описать их?

— Как видите, сумела…

Неубедительный ответ, совсем неубедительный.

Когда прокурор района спросил у Фролова, как движется дело об ограблении Галяевой, тот ответил, что, во всяком случае, не по правилам таблицы умножения…

Следователь обязан изучить личность обвиняемого, но иногда не менее важно составить себе представление и о потерпевшем. Что из себя представляет Рая, чем она увлекается, какие у неё взаимоотношения в семье, школе? Фролов считал, что должен получить исчерпывающие ответы на все эти вопросы.

Между тем отец Раи был крайне недоволен, что расследование затянулось. Все было ясно, а мальчишка-следователь наводил тень на ясный день. Особенно его раздражали «дурацкие» вызовы в прокуратуру знакомых Раи и домочадцев. Можно подумать, будто Раю ограбили не жулики, а её собственные тётки. Нет, всему должен быть предел!

Позвонив как-то Фролову по телефону, Галяев строгим голосом, тем голосом, каким он обычно разговаривал со своими провинившимися подчинёнными, спросил:

— Я слышал, вы допрашивали нашу домработницу?

— Совершенно верно.

— Можете мне объяснить, что это значит?

— Могу, но не считаю нужным.

— Тогда вам придётся давать объяснения в других инстанциях.

Действительно, на следующий день позвонили из прокуратуры области и достаточно внушительно спросили: почему следствие до сих пор не закончено?

Почему?

Задавать вопросы всегда легче, чем отвечать на них.

Почему он, Фролов, после рассказа отца об Александре Васильевиче Чернове решил стать юристом, а не школьным учителем?

Почему он не захотел перейти на более спокойную работу помощника прокурора?

Почему он, наконец, должен объяснять кому-то, что ему самому пока неясно?

Но так не скажешь. Так можно только подумать. И грозное начальство на свой вопрос получило достаточно обтекаемый ответ.

Первоначальное подозрение следователя все более подкреплялось фактами. Он чувствовал, что находится на верном пути. Фролов провёл целый день в школе, где училась Рая. Беседовал с её классной руководительницей, подругами, секретарём комсомольского бюро. Пошёл он и на завод, где работал Борис Залевский, заглянул в ремесленное училище.

Галяев его больше не беспокоил. Но когда Фролов вызвал на допрос тётю Раи, а затем её мать, он не выдержал и снова позвонил следователю.

— Близких родственников моей дочери вы уже всех допросили, — язвительно сказал он, — а из дальних у неё никого в живых не осталось. Но я готов вам помочь досконально изучить нашу семью. Ведь это единственный путь к раскрытию преступления?

— Единственный, — подтвердил Фролов.

— Так вот, могу предоставить в распоряжение следствия наши семейные документы.

— Буду вам весьма благодарен, — вежливо, словно не подозревая никакого подвоха, сказал следователь. — А какими документами вы располагаете?

— Самыми необходимыми для изобличения преступников.

— Например?

— Свидетельством о рождении покойной бабушки Раи. Подходит?

— А бабушки по какой линии, отцовской или материнской? — поинтересовался Фролов.

— По материнской, — сдавленным голосом сказал Галяев.

— По материнской? — переспросил следователь и сделал вид, что задумался. — Пожалуй, нет, не подходит. Впрочем, если появится необходимость, я вас поставлю в известность.

Теперь Галяев стал осторожней и несколько измелил свою тактику. Звоня по телефону, он спрашивал, как движется дело, и выражал сочувствие, сдобренное хорошей порцией сарказма.

— Какие новости? — обычно спрашивал он.

— К сожалению, никаких, — в тон ему отвечал следователь.

— Трудное вам дело досталось…

— Не говорите!

Фролов всегда отличался завидным спокойствием. Но, судя по всему, Галяев его все-таки допёк, и окончание расследования стало для него праздником. В этот памятный день он с нетерпением дожидался привычного звонка. И долго молчавший телефон наконец зазвонил.

— Ну, как загадочное преступление? — задал свой обычный вопрос Галяев.

— Раскрыто.

— Оказывается, все имеет свой конец, даже следствие, — констатировал Галяев. — Очень рад. Поздравляю вас, поздравляю. А виновных вы обнаружили?

— Разумеется.

— Кто же они, если не секрет?

— Ну какой же тут секрет? Вина обоих полностью установлена, так что скрывать нечего…

— Как же их фамилии?

— Галяев и Галяева.

— Простите, не расслышал…

— Я говорю: виноваты в происшедшем вы и ваша супруга.

— Есть вещи, которыми не шутят.

— А я не шучу, — с нескрываемым удовольствием сказал Фролов.

Трубка на несколько секунд смолкла, откашлялась, но тон не изменила.

— Кажется, я начинаю вас понимать… — сказал Галяев.

— Это меня радует.

— Видимо, испытывая материальные затруднения, — продолжал Галяев, — мы с женой одели маски и подкараулили Раю, когда она выходила из автобуса? Да?

— Не совсем, — улыбнулся Фролов. — К маскам вы не прибегали.

— А как же?

— Просто вы не разрешали дочке встречаться с одноклассниками, считая, что они неподходящая для неё компания, и запрещали ей ходить в парк. А она все-таки встречалась с ними, скрывая это от вас.

— Печально, конечно, что она меня обманывала. Но какое это имеет отношение к пропаже часов?

— Представьте себе, прямое. В тот вечер она была не в кино, а в парке, где вместе с ребятами каталась с горки. А возвращаясь домой, обнаружила отсутствие часов…

— Рая описала внешность грабителей.

— Вы хотите сказать, внешность парней, которые катались недалеко от неё?

— Но ведь они сами признались своему дружку, что часы краденые. Мне об этом сказали в милиции.

— У каждого своё представление о доблести. Ребята считали, что кража придаёт им в глазах приятеля романтический ореол…

— Ваши предположения…

— Не предположения, а установленные следствием факты, — отрезал Фролов. — Сегодня у меня с вашей дочерью был серьёзный разговор. Надеюсь, что вы его продолжите.

Чувствовалось, что Галяев ошеломлён.

— Ну и задали вы мне задачку, — пробормотал он. Внезапно он расхохотался. Смеялся он весело, раскатисто.

— А знаете, это просто здорово, — наконец сказал он. — Но откройте мне секрет: как вы догадались? Прозорливость? Интуиция? Злость на меня?

Фролов улыбнулся и вполне искренне сказал:

— Честное слово, не знаю. Наверное, потому, что до конца использовал своё право на сомнение. Слышали про такое право?

Ответа не последовало, в телефонной трубке послышались частые гудки…

Во время одной из наших бесед Фролов сказал: «Для того, чтобы перепрыгнуть через препятствие, надо взять разбег. А для того, чтобы взять разбег, надо отступить от препятствия». Эту же мысль мы услышали и от известного советского криминалиста Кочарова.

С заместителем директора Всесоюзного научно-исследовательского института изучения причин преступности Георгием Ивановичем Кочаровым нам привелось последний раз увидеться незадолго до его кончины. Это произошло на совещании писателей, работающих, как было указано в пригласительном билете, над темами охраны общественного порядка и борьбы с преступностью. На совещании, которое было созвано в Баку, присутствовали не только литераторы, но и юристы: сотрудники Министерства внутренних дел и прокуратуры. Поэтому, вольно или невольно, выступления не ограничивались чисто литературными вопросами. Много говорили о причинах преступности, о правовой пропаганде, об особенностях профессии следователя. И, как зачастую бывает на всякого рода совещаниях, наиболее жаркие, а следовательно, и наиболее интересные дискуссии разгорались не в зале заседания, где речи ораторов отличались традиционной плавностью, а в кулуарах. Кулуары всегда имеют немаловажные для спорящих преимущества: здесь нет регламента, стенографисток, записи ораторов. В кулуарах каждый волен говорить, сколько хочет и что хочет, не соблюдая очерёдности.