С горы вправо были видны груздевские дома, амбары и огороды, а влево, до самого горизонта, уходили вдаль ровные черные и зеленые квадраты полей. Над полями горела яркая полоса зари, дальше от горизонта она бледнела и постепенно смешивалась с мутным, неопределенного цвета небом. Но вот она заалела, вспыхнула, и у горизонта показался ослепительный край солнца.

За несколько секунд вокруг все изменилось, из мрачного стало радостным. Небо, только что казавшееся серым от дождевых туч, засверкало свежей голубизной, на нем не было ни единого облачка, только на западе, у горизонта тянулись нежные, почти прозрачные полосы. Из кустов стремительно взвились вверх маленькие серые птички и, видимо наслаждаясь светом и солнцем, кружились в воздухе.

На широкой дороге в Груздевку, подожженные солнцем, как звезды, горели крошечные камешки и стекляшки. Они слепили глаза, но Дина все же не отрываясь смотрела вдаль. Маленькая черная точка двигалась по дороге. Вскоре стало видно, что это шагает человек. Он миновал Груздевку, обогнул амбары, огороды и направился к реке.

Человек шел к дедушке на пасеку, это было ясно. Дина поднялась, вытянула шею и замерла: ей вдруг показалась знакомой маленькая фигурка в белой рубашке.

Путник осторожно ступил на шаткий мостик через речку. Дина уже не сомневалась – это был Костя. Царапая руки, она почти скатилась с лестницы и понеслась вниз по тропинке.

Костя шел ей навстречу быстро, почти бегом, в белой расстегнутой на груди рубашке, с мешком за спиной. Через его плечо на ремне был перекинут плоский деревянный ящичек. От радости или от прохлады начинающегося утра яркий румянец заливал Костины смуглые щеки, его лицо сияло оживлением и радостью. Он шел без кепки, подставляя легкому ветру густые, черные как смоль волосы. Школьные девчата по-разному оценивали Костину внешность: одни считали его красивым, другие говорили, что он был удивительно некрасив собой. Но Дине он всегда казался красавцем.

Она протянула ему обе руки и, задыхаясь, со смехом воскликнула:

– Я знала, что это ты, еще у мостика знала!

– А ты писала, что встречаться не нужно! – с упреком и тревогой сказал он.

Но Дина уже не помнила о письме. Они поднимались в гору, и Дина без умолку рассказывала ему о том, как она по семь раз в день купается, ходит одна далеко в лес, ловит рыбу, наблюдает за пчелами.

– А Екатерина Петровна не рассердится, что я пришел? – спросил Костя.

– Что ты? Она рада будет! – с жаром воскликнула Дина и, помолчав, неуверенно сказала: – А ты зачем пришел?

– Видишь ли… – Костя замялся, потом указал на плоский деревянный ящичек, висевший через плечо: – Я рисовать пришел сюда этюды с натуры.

«Так далеко?» – хотелось спросить Дине, но она промолчала и потупила глаза, чтобы скрыть лукавую улыбку.

– Да, знаешь, Дина, новость! – вдруг горячо воскликнул Костя и остановился. – Даже две. Во-первых, подземный ход вовсе не недоделан, как сказал Игорь Андреевич, видимо, ему просто идти дальше не хотелось. Ход ведет на Белый ключ.

– Да что ты? – удивилась Дина. – Ну, а вторая новость?

– Во-вторых, в наш подземный ход кто-то ходит… Я обнаружил там две папиросы «Дукат».

– Ну, «Дукат» Игорь Андреевич курит, – живо отозвалась Дина. – Это он и бросил, наверное, тогда.

– В самом деле?! – разочарованно протянул Костя. – А я думал, тут кроется какая-то тайна.

Дина засмеялась веселым смехом. Они подошли к воротам дедушкиного дома. Костя остановился и неуверенно спросил:

– А может быть, неудобно?.. Екатерина Петровна рассердится…

– Что ты, она так любит тебя! – сказала Дина.

Но когда во дворе им навстречу попалась бабушка, хворостиной выгонявшая корову, уверенность покинула Дину, она смутилась, вспыхнула и сказала неестественно громко:

– Бабушка, вот Костя…

Все трое остановились около калитки.

Маленькая старушка в ватной телогрейке и в черном полушалке, повязанном под подбородком, внимательно с ног до головы осмотрела мальчика. Она заметила его запыленный костюм, усталое, неумытое лицо.

– Милости просим! – сказала она тонким, тихим голосом. – Видно, пешком из города?

– Пешком, бабушка, – ответил Костя.

Дина ахнула:

– Пешком сто километров! Когда же ты вышел, Костя?! – вскричала она, с восторгом взглянув на товарища.

– Три дня шел… – рассматривая носки сандалий, неохотно ответил он.

– А почему не на поезде? – не унималась Дина.

– Хотелось идти: закат смотреть, восход… Ну, вообще, как Горький… Я решил пешком обойти всю страну.

– Как босяк? Это замечательно, Костя! Я тоже сегодня хотела восход наблюдать, да ты помешал.

У бабушки от улыбки задрожал подбородок.

– Нашто же это пешком, сынок? Теперь поезда ходят. Это в наше время волей-неволей пешком ходили да на лошадях ездили, а теперь другое дело.

– Ну, что ты, бабушка! Пешком-то интереснее! – защищала Дина товарища.

Бабушка поняла, что возражать бесполезно.

– Ты, Дина, самовар поставь да творог сметаной залей к чаю. А в печи яичница да картофельница. Медок не забудь. Ну, да я подойду к чаю-то.

Бабушка вышла за ворота. На поляне, поджидая хозяйку, спокойно жевала траву пестрая корова-ведерница.

– Но, цыля! – басом крикнула бабушка, помахивая хворостиной.

Костя оглянулся и с удивлением взглянул на бабушку. Его поразило, что маленькая старушка, с добрым лицом, с тонким голосом, могла брать такие низкие, почти мужские ноты.

Бабушка торопливо спускалась по тропинке к реке. Впереди, отмахиваясь хвостом от гнуса, лениво брела корова. А за мостом, у березника, уже разливалась монотонная трель дудки пастуха Федота.

Дни бежали незаметно. Дина с Костей бродили по лесу, отыскивая птичьи гнезда. Боясь спугнуть, чуть дыша, с любопытством рассматривали в них птенчиков. Часами простаивали они над муравейниками, бросали на кучи тальниковые ветки, потом, сбросив с них муравьев, с удовольствием слизывали кислый муравьиный спирт.

Они собирали ягоды, цветы, коллекции трав и букашек; уходили на речку, с увлечением ловили рыбу, и купались, забывая о еде.

Им было хорошо вместе, и любой третий – будь то Юрик, дедушка или Екатерина Петровна – только мешал им.

В ясный полдень Затеевы собрались обедать в просторную горницу с неровным, покосившимся полом. Всевозможные открытки, прибитые веером, украшали недавно беленные стены. На окнах висели белоснежные шторы. В углу стоял маленький опрятный буфет дедушкиной работы, окрашенный черной краской. Середину комнаты занимал большой продолговатый стол, покрытый свежей палевой скатертью. Вокруг стола стояли новенькие венские стулья – подарок Иннокентия Осиповича.

На столе, на блестящем подносе, шумел старинный медный самовар.

Дина с Костей сидели рядом и, с аппетитом уплетая горячие блины со сметаной, оживленно обсуждали совместно прочитанную за эти дни книгу «Холоп-ополченец». Юрик, открыв рот, с увлечением слушал их.

Бабушка с дедушкой ели молча, но каждую минуту готовы были поссориться друг с другом. Они во всем были очень различны, и в спорах и в ссорах прожили вместе почти шестьдесят лет, хотя и любили друг друга крепко.

Бабушка была маленькая, кругленькая старушка, с желтоватым цветом лица. Движения ее рук были мягкие, круглые. Дедушка Осип Антонович на целую голову был выше бабушки. Грудь у него была богатырская, и клином на нее опускалась длинная седая борода в форме редьки. На бескровном лице выделялся длинный нос. Выцветшие голубые глаза смотрели внимательно и спокойно. Осип Антонович очень много курил и любил тертую редьку с молоком, а бабушка не переносила ни редечного, ни табачного запаха. Из-за этого они главным образом и враждовали всю жизнь. В этот день ссора стариков началась тоже из-за редьки.

– Опять за свою любезную! Вонь стоит, хошь святых выноси! – недовольно сказала бабушка.

Дедушка молча деревянной ложкой выгребал из тарелки тертую редьку и, не обращая внимания на бабушкины слова, прислушивался к разговору Дины и Кости.