Он повернул обратно, к дому, и шел, размышляя о том, что чувствовал бы в такую ночь Пьер Костадо. Вот он, наоборот, воспринимает людей только через природу и почти всегда погружен в ее созерцание, а люди, все люди, остаются для него чужими и далекими существами. Никогда Пьер не мог думать ни о себе, ни о других, ни даже о боге отдельно от жизни вселенной — настолько она поглощала его… Как это там у него в стихах написано?.. Странные такие стихи, которые он посвятил Розе, когда обожал ее. Дени запомнил только две первые строфы; он прочел их вполголоса:

А любит ли еще Пьер Розу? Ревнует ли ее к брату? Все его страсти растворялись в восторженном созерцании вещественного мира… «А у меня вот не так, — думал Дени. — Что мне земля, травы, деревья? Все это слепое, глухое и ничего не чувствует!»

В прихожей на столе горела оставленная для него свеча. Он поднялся на второй этаж, и ему захотелось заглянуть в комнату с гвоздиками, где будет спать Робер. Ее называли также «комнатой дяди Девиза», по имени двоюродного деда, жившего еще во времена Второй империи. У этой комнаты не было особого назначения, дети заглядывали в нее, лишь когда играли в прятки и в поисках укромных закоулков разбегались по всему дому.

Дени поставил свечу на комод. Вся мебель в комнате сохранилась со времен Реставрации. Ему вспомнилось, что вазы, стоявшие на камине под стеклянными колпаками, расписаны были с двух сторон, и притом по-разному: спереди на картинке обнимались влюбленный пастушок и пастушка, а на другой стороне два ангела преклоняли колени перед чашей со святыми дарами; таким образом, эти вазы могли украшать и гостиную и церковный алтарь. Дени вспомнил также, как однажды в детстве, расшалившись, он стал раскачивать надтреснутый край подоконника. Откинув ставни, он распахнул окно в прохладную благоухающую бездну летней ночи и, потрогав рукой подоконник, убедился, что кран его действительно качается. Он принялся дергать ненадежную планку изо всех сил, тщетно пытаясь ее оторвать. Ведь Робер мог облокотиться на этот подоконник. Робер… Такой рослый малый и с такой атлетической фигурой, а все равно не кажется сильным, потому что у него нерешительное выражение лица и вялые движения. Как это Розу не раздражает такое противное несоответствие? Дени представил себе, как Робер обопрется своими сильными руками на этот расшатанный подоконник, выглянет в сад, перевесившись всем туловищем, и вдруг полетит вниз со второго этажа. Отогнав возникшую в воображении картину, Дени затворил окно.

В субботу Роза, Робер и Дени все вместе отправились в шесть часов вечера в Леоньян. Дени всю дорогу стоял на передней площадке трамвая. Роза чувствовала себя усталой и поэтому сидела с женихом в вагоне. Она не смотрела на Робера, ей достаточно было знать, что он тут, рядом с нею; ее обнаженная рука касалась шершавой ткани его пиджака. Два дня они проведут вместе, будут неразлучны. Два дня! Счастье просто невероятное!.. И все же разве можно сравнить эти светлые часы с тем, что ждет ее и Робера впереди, где будут чудесные дни и чудесные ночи нерасторжимой близости. Жизнь прекрасна! Робер молчал. Розетта знала, что нелегко проникнуть в его мысли… Но ведь у нее впереди так много времени, она научится их разгадывать.

Вагон обгонял велосипедистов — обычных субботних путешественников, слышалось дребезжанье звонков и молодой смех. По скошенным лугам бродили коровы, отыскивая уцелевшие пучки травы. Из отворенных дверей низких хлевов тянуло густым, резким запахом.

«Это последний шаг, — думал Робер. — Теперь и все их соседи, и прислуга будут считать меня женихом… Что же, тем лучше… Раз уж решено, так решено. Поздно идти на попятный». Он был спокоен и, зная, какое счастье он дарит невесте, гордился собой.

Дени не оборачивался и не смотрел на сестру и ее жениха, сидевших рядышком в вагоне. Когда трамвай бежал быстрее, он запрокидывал голову и, закрыв глаза, подставлял лицо прохладному ветерку. Смутные и довольно непристойные картины вставали в его воображении, и он старался отогнать их. Ничего, утешал он себя, никто ведь никогда не узнает, о чем он думает. А как у других? Они тоже носят в себе целый мир потаенных мыслей и стараются не выдать их ни единым словом? Неужели у всех людей существует разрыв между тем, что они говорят откровенно, и тем, что они скрывают? И у каждого вот так же копошится в душе что-то темное, одному только господу богу известное. Каков смысл выражения: «отгонять от себя дурные мысли»? Не принимать во внимание того, что хочешь не хочешь, а таится в тебе… Вдруг он услышал голос Розы:

— Дени, возьми саквояж Робера.

Трамвай остановился у перекрестка, где начиналась проселочная дорога, и сразу стало слышно, как отчаянно стрекочут в траве кузнечики и басисто гудят пчелы вокруг цветущей липы.

Роза пошла переодеться, а Дени повел Робера в комнату дяди Девиза.

— Окна выходят на север, так что тебе не будет жарко. Только, смотри, вечером раздевайся без огня, а не то налетят москиты.

Дени вышел из комнаты, потом, приоткрыв дверь, добавил:

— Осторожнее, не очень-то облокачивайся на подоконник, он еле держится. Весь дом ни к черту! Старая рухлядь!

— А я думал, что ваш отец все тут поддерживал, ремонтировал.

— Да как сказать… Мелкие починки делались постоянно, а самый дорогой ремонт не помню, чтоб проводили…

Дени ответил так без всякой задней мысли, но внимательно посмотрел на Робера, когда тот спросил:

— А что ты называешь «самый дорогой»?

— Прежде всего — крыши. Тебе вот эту комнату отвели, а сначала хотели в другой поместить, но там потолок протекает. В сильный дождь приходится по всему чердаку расставлять лохани, тазы, кадки. Крыша вся дырявая, стропила сгнили. Ты представляешь себе, сколько стоит покрыть новой крышей этакий домище?.. Даже отец во времена нашего процветания отступал перед таким расходом — каждый год все собирался и не мог решиться… Но теперь уж тянуть дальше нельзя.

— Так что же вы намерены делать? Дени замялся, потом сказал:

— Мне кажется, мама хочет у тебя попросить совета.

— Я не могу давать ей советов (Робер вдруг заговорил твердым, уверенным тоном). Меня это не касается. У нас у самих столько хлопот с домами!..

— Ну что ж, — сказал Дени со вздохом. — Придется продать Леоньян. За бесценок, конечно. Только не говори маме и Розе тоже. Для них это тяжелый удар… У них, понимаешь, всякие там несбыточные мечтания. Обе воображают: вот придет Робер, все возьмет в свои руки…

— Вот как? Я с ними сам поговорю, — сухо заметил Робер. — Надо объясниться начистоту. (Интонации и даже голос у него вдруг стали точь-в-точь как у матери.) Я не допущу никаких недоразумений.

— Ты тут, Робер?

Вошла Роза. На ней было вышитое гладью белее платье с глубоким вырезом и короткими рукавами. Должно быть, она только что приняла ванну. От нее веяло свежестью и запахом одеколона. И теперь, несмотря на заострившиеся черты лица, на жилистую, худенькую шею, она походила на прежнюю прелестную Розу… Робер обнял ее и прижал к себе, тихонько вдыхая запах ее волос. Она не рассердилась, только испугалась, что он изомнет ее нарядное вышитое платье. Немного отстранившись, она ласково провела ладонью по его шершавой щеке, по рыжеватым усам, по красиво очерченным губам; задержав у рта ее руку, он тихонько покусывал ей кончики пальцев. Вдруг раздался глухой стук и что-то тяжелое упало в кусты рододендронов. Роза вскрикнула.

— Это подоконник упал, — сказал Дени. — И я чуть было вместе с ним не хлопнулся.