Глава 1 Коул

8 лет

В хаосе есть свобода.

Когда мой отец говорил это, я не очень-то это понимал. По иронии судьбы, именно эта часть информации осталась в моей голове всплывающим фактом.

Мой отец бизнесмен. В его жизни не должно было быть места хаосу, и тем не менее, он процветал в этом.

Он знал, что люди хаотичны по своей натуре, и что природа важнее воспитания.

Именно это говорится в книгах. Сначала я этого не понимал, но после похищения я вернулся другим человеком.

Как-то я возвращался домой с двумя моими друзьями, Эйденом и Ксандером, и внезапно всё вокруг потемнело.

Нам надели маски на наши головы, а затем нас разлучили. Я так хорошо помню темноту. И дело не только в том, чтобы видеть чёрный цвет. Речь идёт о том, чтобы дышать своим собственным воздухом и думать, что ты им задохнёшься. О том, чтобы замерзать до тех пор, пока ты не перестанешь чувствовать свои пальцы ног или своё лицо.

Темнота – это не просто ощущение. Это фаза бытия.

Вот что говорил психотерапевт, к которому водила меня мама.

Ты боялся, сынок?

Они причинили тебе какую-нибудь боль?

Прикоснулись к тебе?

Я на всё ответил отрицательно. И это правда. Похитители ничего из этого не делали.

Они не пугали меня, не причиняли боли и не прикасались ко мне. Они просто оставили меня… одного.

Это был безмолвный тип хаоса. Ты можешь слышать это в своей голове, но не можешь увидеть это своими глазами или почувствовать кожей.

Это сильное удушье, которое медленно, но верно овладевает тобой.

Я не говорил об этом психотерапевту. Он бы не понял.

Никто бы не понял.

Потому что никто не знает, что произошло, когда похитители отпустили меня на безлюдную дорогу. Я даже не думал о том, чтобы снять пакет, который был повязан на моей голове, хоть мои руки и были свободны.

Я не думал о своих родителях, доме или своих друзьях.

Я не думал о том, чтобы попросить о помощи, хотя это самая нормальная вещь, которую кто-либо сделал бы.

Я ничего из этого не делал.

Вместо этого я стоял там, разведя руки в стороны, и тонул в полном одиночестве в этом безмолвном хаосе.

И он был таким освобождающим, таким чёрным, таким тихим. Ничто не разрушало его, не прерывало и положило ему конец.

Постоянный безмолвный хаос.

Это было, может быть, несколько часов или дней – я не помню.

В отличие от Ксандера, я не боролся, чтобы найти дорогу домой. Он шёл часами и днями, пока наконец не вернулся.

В моём же случае несколько прохожих наткнулись на меня и вызвали полицию, которая, в конце концов, отправила меня домой.

Я помню слёзы в глазах моей матери, один из которых наливался фиолетовым синяком на веке. Я помню её объятия и то, как она прижималась ко мне, рыдая, и её голос эхом раздавался вокруг меня, словно тиски.

Она была рада, что я вернулся и что был в безопасности.

И я не обнял её в ответ.

Я не мог обнять её в ответ.

Я просто стоял там и, пока она изливалась слезами, думал о хаосе, который оставил, и том, есть ли хоть какой-то способ вернуть его.

Хаос – это единственное, что заставляет меня остановиться и вглядываться. Это как кнопка паузы в моём мозгу.

Однако не всем нравится хаос. Я понял это, когда мой отец отвёл меня к врачу, потому что я не плакал.

Я не мог плакать.

Внезапно плач стал чем-то излишним. Когда я был младше, я плакал, свернувшись клубком в своей постели.

Я зажимал уши руками и притворялся, что кричащие снаружи голоса ненастоящие. Они были похожи на приведения.

Чего я маленький не знал, так это того, что призраки никогда не появятся.

Наш собственный домашний монстр делал это, и он никогда не оставался на месте. Он никогда не держал свои руки при себе.

Всякий раз, когда мамины крики эхом раздавались в доме, я ставил перед собой задачу не выходить туда. Если бы я сделал это, то только бы ухудшил ситуацию. Она бы попыталась защитить меня, и это привело бы к тому, что мы оба бы получили удары и синяки.

Если бы у меня были синяки, мама бы спрятала меня и не позволяла бы играть с моими друзьями, пока они не сошли.

И я не знаю, почему я тогда плакал. В любом случае это всегда было бесполезно. Ни одна наша слеза не остановила бы его и не заставила бы прекратить.

Мы просто были его вещами, с которыми он обращался так, как считал нужным.

Будучи успешным бизнесменом с империей за плечами, Уильям Нэш получил имя и статус. Никто не видел монстра за его улыбками. Никто и не подозревал о его пристрастии к алкоголю или о его твёрдой руке, которую он без малейших колебаний использовал.

На публике он держал меня на руках и души в нас не чаял. Наедине же он срывался, как только мы произносили хоть слово.

Я научился молчанию до того, как научился говорить. Тишина даёт тебе пространство для размышлений, для построения планов. Разговоры же навлекают на тебя только неприятности.

Познакомившись в Хаосом, я перестал плакать, и среди прочих привычек, я больше не удивлялся, почему мы с мамой застряли с ним, или сделал ли я что-то не так, родившись.

Хаос научил меня многим вещам, и самое главное и них: ты должен начать это сам.

Ты не можешь ждать, пока наступит хаос.

Отец - мастер хаоса. Он вызывал его каждый день. Каждую ночь.

Всё заканчивается тем, что мама сворачивается клубком и прикладывает лёд к своему лицу. Она не хочет, чтобы я видел её, когда она в таком состоянии. И она делает всё, что в её силах, чтобы скрыть это – макияж, выпечка, улыбки.

Много улыбок.

Сейчас она внутри, прячется и плачет.

Я нет.

Я стою на краю бассейна, глядя прямо вниз на всё красное.

Хаос в его истинной форме.

Впервые с того дня, как я вернулся домой, я делаю глубокий вдох. Долгий вдох.

Я могу дышать, и это не чернота. Я могу видеть, и это не темнота. Я могу чувствовать, и это не пустота.

Я не знаю, как долго стою там, наблюдая и пытаясь вспомнить, что он сказал.

Ты чудовище.

Он думал, что я монстр.

Может быть так оно и есть.

Я поворачиваюсь, словно робот, моё тело тяжёлое и негнущееся, и ухожу. Покидаю не только бассейн, но и сам дом.

Наш особняк исчезает из виду, но эта сцена в бассейне продолжает прокручиваться в моей голове, как фильм.

Красный.

Рука.

Бульканье.

А потом… тишина.

Ты чудовище. Он что-то сказал после этого, но… я не могу вспомнить. Я был слишком поглощён хаосом, чтобы запомнить.

Уже поздний вечер, поэтому на горизонте ярко-оранжевые сумерки.

Не зная, куда мне идти, я стою посреди улицы и наблюдаю, как солнце медленно исчезает за зданиями.

Скоро стемнеет. Скоро воцарится хаос.

Ноги сами несут меня в ближайший парк. Обычно в это время там пусто, потому что мамочки забирают своих детей домой. Это небольшой парк с высокими деревьями и тёмно-зелёными скамейками, похожими на ту, что у бассейна.

Может быть, если я сижу здесь и думаю о парке и темноте, то я не буду думать о бассейне.

Мне следовало взять с собой книгу.

И я уже собираюсь вернуться и взять одну, когда замечаю маленькую фигурку, съёжившуюся на скамейке в дальнем конце парка под большим деревом.

На ней розовое платье, у которого так много материала внизу, что оно вдвое больше её самой. Блестящие золотистые волосы собраны в длинный хвост бабочкой. Точно такая же бабочка есть на поясе, который обвивает её талию. Она обнимает свою куклу, которая так похожа на неё и даже носит такое же платье.

Эта девчонка всегда делает такие глупые вещи.

Сильвер часто приходит, когда я играю с Эйденом и Ксандером, но она мне не нравится.

Она много говорит и спорит – очень, очень много – и это разрушает тишину в моей голове.

Я должен уйти, но что-то меня останавливает.

Слёзы в её глазах.

Она постоянно наносит на своё лицо блёстки, как будто верит, что она – это кукла, с которой играет. Теперь же, когда она плачет, блеск пропитывается слезами и двумя ручейками стекает по её щекам.

Сильвер не плачет. По крайней мере, я никогда не видел её плачущей. Мне было любопытно, как она это делает, и, хоть она мне не нравится, я хотел спросить её и узнать, не потому ли, что она тоже считает, что это бесполезно.

Теперь же, когда я впервые вижу её плачущей, я не могу уйти. Я даже не могу пошевелиться.

Всё, что я могу, это наблюдать, как влага скапливается в её огромных глазах. Их светло-голубой цвет темнеет, прежде чем слёзы потекут по её щекам.

Её лицо в полном беспорядке, полное соплей, блёсток и её бесконечных слёз. Её щёки покраснели, а губы розовее, чем обычно.

Хаос.

Он снова пришёл ко мне.

Я не думаю об этом, когда мои ноги ведут меня в её направлении. Она не чувствует меня, вернее, не может. Эйден всегда говорит, что я двигаюсь бесшумно. И это из-за того, что я научился ходить на цыпочках, чтобы быть вне досягаемости моего отца.

Но я никогда не говорю об этом ни ему, ни Ксандеру.

Мы не должны говорить такие вещи. Мы порядочные люди с хорошими манерами и приличными секретами.

Как только я оказываюсь за спиной Сильвер, я дёргаю её за конский хвост. Она ахает, а потом вскрикивает.

Это то, что я обычно делаю, чтобы выгнать её из дома Эйдена, когда она слишком много говорит. Она кричит, что мальчишки – отстой, и что я должен пойти в плохое место.

Понятия не имею, зачем я сделал это сейчас. Я действительно не хочу, чтобы она исчезла, но я также не могу игнорировать эту привычку всякий раз, когда она появляется в поле моего зрения.

Сильвер поднимает свою голову, и когда её глаза встречаются с моими, они расширяются, пока почти не поглощают её лицо.

Секунду я смотрю на неё, не в силах сделать ничего другого.

Мне нравится этот взгляд.

И я так хочу сохранить его.

Но как?

– Что ты здесь делаешь, Коул? – Она позволяет своей кукле, у которой тоже есть бабочки на голове, упасть к ней на колени, и прячет лицо в своих крошечных руках. – Уходи.

Я отпускаю её волосы, раздражённый тем, что она спрятала этот взгляд, и сажусь рядом с ней. Большая юбка её платья без проблем могла бы вместить её одного человека, между нами.

­­– Почему ты плачешь? – Мой голос звучит тихо, потому что я не знаю, как мне следует разговаривать с ней.