ГЛАВА 9. БУДУЩАЯ ЛЕГЕНДА КОСУКЕ И КИКУКО ЯМАУЧИ

МАЛАКАЙ

Она села на колени и положила перед собой маленький бумажный веер. Мы с Эстер молча ждали. Наблюдая, как она сняла и убрала назад кепи и распустила темные с проседью волосы. Она улыбнулась нам обоим, и улыбка Кикуко отразилась во всем ее лице. Глаза сузились, и из-за возраста появились морщинки вокруг рта, но она демонстрировала их с гордостью.

— Почему Косуке и я будущие легенды этого города. Простите меня, я давно уже это не делала.

Она произнесла это мягко, глубоко вдохнула, взяла веер и начала.

— Девочке было шесть, она не понимала окружавшего ее страха... — Она сжала, словно хотела сломать его пополам. — Зачем мама ходит так быстро даже днем, стискивая ее руку и более того — всю ладонь полностью, потому что девочка мала, самая маленькая из всех детей Сато, и так как она единственная девочка, мама боится ее отпускать, словно больше никогда не коснется ее.

Кикуко развернула веер, слегка обмахнула себя. И радостно добавила:

— Мысль, возможность, шанс, которые никогда не приходили в голову маленькой девочке, потому что она не знала Америки, хотя здесь она родилась, здесь выросла и жила. Америка — это не просто место или страна, Америка была ее. Земля свободных и родина смелых — это ее земля. Поэтому девочка беззаботно шла домой к своему учителю на угол Мейпл и Фифс Бэнк. Иногда она даже задерживалась допоздна, а раз она была смелой, то не боялась темноты.

Кикуко резко сложила веер, схватив его обеими руками. Улыбка угасла, глаза казались потухшими, когда голос стал более жестким, но по-прежнему эмоциональным. Он был наполнен смесью замешательства, боли и печали.

— Она не боялась темноты, поэтому в темноте монстры не появлялись. Они не вылезали оттуда с когтями, острыми, как бритва, зубами или бусинами красных глаз. Потому что это были не монстры, а люди. И пусть у них не было когтей, но было иное оружие в их руках — бумага. Важная бумага. Бумага говорила, что маленькая девочка была не американкой, а японкой, и поэтому она больше не могла просто так гулять, а отец сказал ей никогда не показывать храбрость ее сердца, потому что это могут ошибочно счесть за предательство.

— Все еще ничего не понимая, маленькая девочка уехала вместе с остальной своей нацией, ведь теперь у нее была национальность, отделившая ее от других, национальность, которая выселила их из дома на Фифс Бэнк в новый дом в кемпинге Белла Виста — названом так по жившим там итальянцам. Итальянцы рассказали ей то, что скрывали ее родители и братья; что Америка участвовала в мировой войне и воевала именно против ее народа. Поэтому американцами они больше не могли быть. Кемпинг Белла Виста был не кемпингом, а тюрьмой с красивым видом.

— Девочка плакала, потому что не понимала, она была за тех и других, она хотела быть хорошей для обоих народов, но это было бы предательством. И так она плакала каждый день у забора, плакала даже когда ее покрывало снегом впервые недели марта.

Кикуко сгорбилась и вся затряслась, и чем больше я смотрел на нее, тем меньше ее там оставалось, и когда я моргнул, то увидел маленькую девочку, сидящую у забора в снегу, она рыдала так безутешно, что еле могла дышать, а когда ей удалось вдохнуть поглубже, она зарыдала еще сильнее.

Март 1942 — Кемпинг Белла Виста, Монтана.

— Как тебе удается плакать? — Навис над ней маленький мальчик. Его черные волосы стали влажными от снега, а белые уши от холода понемногу розовели.

Девочка взглянула на него и вытерла лицо.

— Мне грустно!

— Я знаю, но откуда у тебя слезы? — спросил он с любопытством, и его круглое лицо замерло напротив ее.

— Что? — Она отодвинула голову и уставилась на него.

Он продолжал смотреть на нее.

— Ты плакала здесь вчера, и позавчера, и позапозавчера. У тебя еще остались слезы?

— Я выпила океан! Оставь меня одну! — Она оттолкнула его, вставая со снега, и сердито зашагала к другой части обтянутого колючей проволокой забора.

— У тебя снег на заднице! — крикнул он ей вслед.

Она подпрыгнула, словно от толчка, и повернулась, чтобы посмотреть на него, в то же время прикрывая себя сзади руками. Мальчик смеялся над ней.

— Пока, плакса!

— Я не плакса!

— Да, плакса!

— Нет, не плакса!

— Эй! — Мальчик подпрыгнул от голоса офицера. Под его сапогами хрустел снег, на плече темно-оливковой униформы покоилась коричневая винтовка. Мальчик подбежал к девочке и взял ее за руку.

— Простите! — сказал он быстро за них обоих.

Офицер оглядел их.

— Где ваши родители? Почему вы здесь шатаетесь?

— Потому что хотим, — пробормотала девочка из-за спины мальчика.

— Потому что хотели посмотреть на оленя. — Он указал сквозь забор, и хотя до деревьев было еще далеко, там на самом деле стоял олень. — Мы хотели, чтобы он подошел поближе, но она все плакала, потому что замерзла. Поэтому сейчас я отведу ее домой.

Он подождал, пока охранник кивком отпустит их, затем взял ее за руку и побежал. Они бежали так быстро, как могли позволить их короткие ножки, но, не успев добраться под кров кемпинга, они услышали выстрел сзади себя. Он толкнул ее на землю, думая, что офицер стрелял по ним, но оглянувшись через плечо, он увидел, что тот охранник и еще несколько направились к оленю. Глубоко вдохнув, он поднялся и отвесил ей подзатыльник.

— Ты ненормальная?!

— Ай! — крикнула она ему в ответ.

— Не отвечай им.

— Почему?

— Почему? — Мальчик смотрел на нее так, словно не знал, с чего начать, поэтому она продолжила:

— Почему я должна замолчать? Почему я должна тут быть? Почему...

— Потому что жизнь несправедлива, — ответил он, скрестив руки, пытаясь показаться старше, но проделка нагнала страху, так что он вздохнул, опустил руки и почесал затылок. — Так говорит отец, он воевал, когда в мире была первая война, и он всегда говорит, что война ни к кому не справедлива, поэтому мы здесь из-за несправедливости. Но мы не можем шататься вокруг, попадая в неприятности, потому что нечестно, если из-за нас кому-то будет плохо. Твой папа болен, да? Если мы их разозлим, вдруг они не дадут ему позвать врача?

Она остановилась, как будто он только что уничтожил то немногое, что оставалось ее гордостью.

— Ты должна быть сильной для своего отца, Кикуко, — сказал он, наклоняясь и отряхивая с нее снег.

— Теперь все зовут меня Дэйзи. — Нахмурилась она и затем кое-что осознала. — Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Мальчик усмехнулся.

— Твой брат, Цутому, рассказал мне, что у него есть малютка-сестра Кикуко, которая с нами никогда не играет, но ее можно найти, если пойти на звук плача.

— Я не плакса! — Топнула ногой девочка.

Он кивнул и протянул руку.

— Косуке Ямаучи.

Она не пожала ему руку и вместо этого развернулась и зашагала прочь.

— Пока, Дэйзи...

— Не Дэйзи, а Кикуко! — выкрикнула она. — Так меня назвала мама.

Он пошел ей навстречу, хоть и попрощался.

— Где твоя мама?

Девочка посмотрела на небо.

— На небесах с моей младшей сестрой. Мой брат сказал, что в поездке маме было плохо.

— Я сожалею, Кикуко, но...

— Что?

— Можем теперь пойти внутрь? Здесь холодно! — попросил он и, схватив ее за руку, повел к одному из жилых бараков.

***

И вот так я смотрел на Кикуко, а она держала на весу руку, пока мальчик вел ее к жилым баракам. Рука медленно вернулась на колени, рассказчица приоткрыла бумажный веер и обмахнула лицо.

— Так и встретился знаменитый дуэт, который был знаком всем обитателям тюрьмы Белла Виста. Они были слишком юные и невинные, чтоб осознать, что влюблены. Этих двоих связала общая цель — сделать жизнь чуточку лучше, и они спорили, как этого достичь. Они спорили обо всем. Если Косуке говорил, что скоро пойдет снег, то Кикуко, лишь бы его позлить, говорила, что близится самый жаркий день в году... но он так и не наступал, отчего злилась лишь она сама.

— Детям помладше было весело за ними наблюдать, и вскоре приходили смотреть их старшие братья и сестры, а детский смех заставил прийти бабушек и дедушек, а смех старших приводил за собой взрослых. Вслед за взрослыми пришли охранники. И до того, как фантазия Косуке и Кикуко успела бы истощиться, им подавали разные идеи, а старшие взрослые учили их мастерству рассказа. И в день их первого настоящего представления ракуго, которое можно было спутать со свадьбой, оттого, что так много людей смеялись, небо разверзлось дождем, Кикуко взглянула на Косуке, и поддразнивая, он спросил: «Заслонишь ли ты меня и станешь моим зонтом?»

***

Я не замечал ее с начала истории. Но когда Эстер привстала и подалась вперед, чтобы услышать ее ответ, я не удержался и покачал головой.

***

— Ступай под дождь, — Кикуко продолжала говорить за Косуке. Сейчас ее голос стал ниже, чем когда она изображала его ребенком.

— Кикуко сказала ему, что он слишком серьезный и что она просто шутила, но когда она ступила в кашу из грязи и таящего снега, дождь ее не намочил. Когда она взглянула наверх, над головой появился пиджак, и Косуке сказал ей «бежим». И так они побежали к кабинету главного надзирателя, потому что охранники построили им крытую платформу для выступлений. Кикуко думала, причина в том, что им нравилось их творчество, но Косуке знал — причина в том, что так им проще надзирать. Когда все в одном месте, работы для них не так много. Он не говорил этого Кикуко, как и не позволил этому факту как-то повлиять на их миссию — на какое-то время сделать жизнь каждого немного счастливее. И вот пока они выступали, пока все взгляды были прикованы к ним, один улизнул — тот, кто пришел мальчиком и теперь достиг переходного возраста. Мы не могли смехом отвести от него апатию, злость или боль. Думая, что охрана не видит, он попытался сбежать из тюрьмы Белла Виста. Он сделал двадцать шагов, прежде чем...

Она положила веер в равновесии на пальце, сложила руки так, сложно держит ружье, и стала вести прицел справа, пока дуло не уставилось на меня.

— БУМ! — крикнула она и тут же опустила руки, отчего веер упал на землю перед ней. Вздрогнув, она повернула голову в сторону поля, глаза затуманились, а мы все сидели молча.